Георгий Черчесов - Прикосновение
В Ногунале что ни день вспыхивали разговоры о колхозе. И за, и против приводились доводы. Но как ни старались приезжие представители района и даже области уговорить переселенцев подать заявления, ничего не получалось. «Есть у нас товарищество по обработке земли, пока это нас устраивает», — говорил кто-нибудь из сельчан, и тут же все поддерживали его, с тем и расходились…
— Слушаю агитаторов, читаю в газете о колхозной жизни, а в голове бьется коварная мысль: а вдруг отказом своим мы сами себя обкрадываем? — говорил Тотырбек, делясь сокровенными мыслями с Агубе.
Как быть? Рисковать или нет? И однажды Тотырбек, обозлившись на себя, что не в состоянии решиться, утром запряг лошадь и, хотя в поле ждали неотложные дела, плюнул на все и отправился в Ардон, в колхоз «Хох», о котором все говорили с таким восхищением…
Поездка потрясла Тотырбека. Он увидел, как с помощью тракторов может преобразиться труд земледельца. Из поколения в поколение люди молились на землю, из поколения в поколение они проклинали землю. Тяжел труд земледельца. Земля — его радость, его отрада, и она же выматывает все силы, выжимает соки. Под солнцепеком и дождем, в весеннюю распутицу и осеннюю слякоть она выманивает людей из дома, заставляя их весь день трудиться под открытым небом. Земля не признает ни непогоды, ни выходных. От непомерного труда грубеют руки и трескается кожа. И все во имя урожая. А всегда ли он радует? Никогда не забыть переселенцам тяжкий год, когда землю поразила страшная засуха. Но нет худа без добра. Испытание заставило задуматься о коллективном хозяйстве. Борьба с засухой — это, в первую очередь, организация орошения полей. А разве оно под силу единоличнику? А вот колхозу оно под силу. И еще одно соображение в пользу колхоза: в год засухи он оказывает посильную помощь, снабжая людей зерном из закромов, картофелем, спасая весь скот…
Рассказы Тотырбека об увиденном в Ардоне слушали со вниманием. После того как по его предложению зиу, предназначенный Тотырбеку, был устроен погорельцам казачьей станицы, на него смотрели как на человека, к которому стоит прислушаться. Совместная работа сдружила горцев и казаков. Он подробно говорил о том, как организован труд в колхозе «Хох», какую оплату получают члены артели, какую помощь оказывает колхоз в строительстве хадзаров, а также при внезапно нагрянувшей беде…
Люди верили ему, но все-таки задавали все новые и новые вопросы… И Тотырбек в который раз принимался рассказывать о том, что видел… Да, он знает твердо: колхоз нужен и им, жителям Ногунала. Он уже представлял себе, как расцветет жизнь сельчан, когда у них появится техника… Он убеждал страстно, настойчиво, надеясь, что его слова дойдут до разума и сердца односельчан. Он решил во что бы то ни стало убедить все село: еще до начала сева необходимо создать колхоз. Терять дни нельзя. И кому, как не жителям Ногунала, которые испытали на себе все тяготы прежней жизни, подать первым пример? А то ведь и соседи могут опередить. Андрей сообщил, что сегодня и у тех проходит сход. Тотырбек умолк. Его слова вызвали сочувствие у переселенцев. Но все молчали. Никто не спешил выразить желание записаться в колхоз.
— Ну, чего же вы, чего ждете?! — воскликнул Тотырбек и стал обводить взглядом односельчан, и каждый опускал глаза в землю. — Не молчите же! — рассердился он. — Спорьте, возражайте, наконец ругайтесь, но не молчите! Или вы все до единого против?!
Умар погасил папиросу, выпрямился, произнес:
— Почему против? Вот ты — за.
— А ты? — стал наступать на старшего из братьев Гагаевых Тотырбек. — Ты не желаешь вступить в колхоз? Ты, красный боец?
Что-то перестала тянуться к нему душа Тотырбека. И не потому, что годы набежали, посеребрили бороду и виски. Причина в другом: Умар внутренне изменился. Хочется упрекнуть его, да язык не поворачивается. Собственно, в чем он виноват? Он всего добился собственным трудом. Умар отстроился и стал обладателем второго по величине хадзара в Ногунале. Через год, построив дом с двумя комнатами, он отселил в него Урузмага. Потом Гагаевы и хозяйство стали вести каждый сам по себе. Прошел год, второй, третий… Умар все так же упрямо обрабатывал землю, косил сено, заготавливал дрова. На зиму перегонял в специально сделанный загон отару овец, а летом вновь отправлял их на горные пастбища.
Но от людей ничего нельзя скрыть. Умар вдруг стал жесток не только к земле, пашне, лесу, вырывая у них все, что они могли родить. Он стал жесток и к односельчанам, и к домочадцам… Нет, он не был скупым, он часто баловал детей и жену подарками, доставленными из города, причем все знали, как дорог ситец на городском базаре, а к лакомствам — сахару, конфетам — вообще не подступиться… Но, щедро снабжая семью, балуя малышей, Умар требовал, чтобы в доме все расходовалось разумно, пытался и детей приучить делать мало-мальски полезное.
— И мертвую мышь на дороге подбери — кошке на обед пойдет, — твердил он им.
Безжалостный, тяжкий труд Умара дал богатство семье. Видели это и соседи. Сельчане нередко ходили к Умару подзанять муку, мясо, соль… Старались приходить в такое время, когда самого хозяина не было дома. Нет, Умар не отказывал им в просьбе, но всем своим видом он словно бы говорил о презрении к тому, кто не имеет вдоволь еды.
— Сейчас каждый может быть сыт и одет, — твердил он. — Голодают теперь только беспробудные пьяницы и бездельники.
Умар первым в селе посадил на крутом пустыре сад, который вскоре стал приносить урожай. Умар сам укладывал фрукты на зиму в подвале, тщательно перебирал их. И они сохранялись чуть ли не до весны.
Первым он стал и поливать землю. Нет, он не таскал воду в ведрах на поле. Своими руками смастерил он нечто, напоминающее водяную мельницу. Чаши с зачерпнутой водой высоко поднимались и опрокидывались над деревянным желобом, из которого живительная влага разбегалась ручейками по всему участку земли.
Не всем нравилась его настырность и жадность к работе. Вначале — да, и Тотырбек, и Агубе, и Урузмаг не могли нахвалиться Умаром. Но потом Тотырбек стал избегать разговоров на эту тему. А началось все с того, что Умар как-то нанял двух сирот-подростков пасти отару. Затем Тотырбек неожиданно встретил на улице Инала, того самого Инала, над которым весь аул насмехался, таким он был пьяницей. О нем даже песню сложили, и некоторые отчаянные горцы исполняли ее, завидя Инала, и им это сходило, потому что для Инала уже и честь семьи была нипочем. Гагаевы стыдились Инала, ведь он приходился им родственником. И вот этот пьяница оказался в Ногунале. И привез его Умар.
— Зачем он тебе? — напрямик спросил его Тотырбек.
— Пожалел его, — ответил Умар. — Человек там с голоду помирает. А у меня на него еды хватит.
Намерение будто и безвинное, но вскоре Тотырбек убедился, что и тут у старшего из братьев Гагаевых был свой расчет. Умар не давал спуску Иналу, тот действительно бросил пить и работал за двоих…
— Так ты, Умар, желаешь вступить в колхоз? — повторил Тотырбек.
— Почему ж мне не желать? — пожал плечами Гагаев.
— Чего же тогда молчишь?! — возмутился Тотырбек.
— Да вот как подумаю, с кем я буду в колхозе, желание пропадает…
* * *…У ворот своего дома Умар остановил Тотырбека, Агубе и Урузмага:
— Хозяйка затеяла печь пироги. Не зайдете ли, земляки, отведать их? Дети спрашивают, Тотырбек, почему дядя редко заглядывает к нам домой… Или по сестре не соскучился?
На пороге дома одиннадцатилетняя Езетта повисла на шее дяди Тотырбека, весело защебетала:
— Ой, как хорошо, что ты пришел, дядя! У мамы все так вкусно получилось!
Сыновья Умара, Руслан, Хаджумар и младший Абхаз, степенно поздоровались, снисходительно поглядывая на сестру, не сумевшую скрыть радость. Но и их выдали глаза, враз засветившиеся. Сима, жена Умара и сестра Тотырбека, стояла в сторонке, пряча руки, запорошённые мукой, и тихо повторяла:
— Милости просим к столу… Усаживайтесь… Через минуту все будет готово… Просим к столу…
Руслан подхватил у дяди палку, пристроил в углу.
Тотырбек, как и в прежние посещения, обвел комнату взглядом и на сей раз заметил новую вещь — громадный буфет с вырезанными фигурками, поблескивавший стеклами… Богато стал жить зять, богато. Железные кровати, комод, два платяных шкафа, сквозь приоткрытую дверцу одного из них видны новая черкеска Умара, платья Симы, одежда сыновей и дочери. У каждого из них есть по две-три смены одежды, не то что у него, Тотырбека, или у Агубе, Урузмага… Сколько себя помнит Тотырбек, у его отца и на праздник, и на будни была одна и та же темная черкеска, а у матери — серое платье. Когда они вконец изнашивались, мать бралась за шитье — и на свет появлялись точно такого же покроя и цвета черкеска или платье. Младшие детишки донашивали рубашки и штанишки старших; таскали их до тех пор, пока они совсем не расползались.
