Владимир Ишимов - В тишине, перед громом
— Здравствуйте, Омельян Платоныч.
Захарченко медленно повернул к Верману лицо и, не выпуская пол-литра, выразил сомнение:
— Разве ж мы сегодня договорились? А я считал, завтра. Ведь пятое завтра, верно? — Язык его уже двигался с трудом.
— Нехорошо нарушать свое слово, Омельян Платоныч, — мягко, но с некоторым раздражением пенял ему Верман, глядя на него с высоты своего роста. — Пятое сегодня, а не завтра.
— Сегодня пятое? — ужасно удивился Захарченко. — Ска-ажи, пожалуйста! Как время бежит, а? — Он пригорюнился, поставил водку рядом с фуражкой. — Только-только третье было, ан-на! Уже пятое. Виноват, Георгий Карлыч, виноват. А почему так вышло? Сразу два листка в календаре сорвал. Нечаянно. И соображаю: значит, что? Значит, мне теперь два дня нельзя календарь трогать. Ни-ни! И не трогал. А выходит что? Опять ошш-ибся. Да? Как же теперь мне из этого положения выпутываться, а? Сколько листков, что? Рвать? Вот в чем промблема! Кто мне ее решит? Вот вы, Георгий Карлыч, культурный — и что? — даже грамотный человек. Вот вы мне скажите: сколько листков мне завтра рвать?
— Давайте эту проблему обсудим дорогой, Омельян Платоныч. — Верман нахлобучил на нечесаную голову Захарченки фуражку, сунул поллитра обратно в карман его пиджака и твердо взял за локоть, — Пойдем пешочком, вечер сегодня чудный, вы малость проветритесь, освежитесь и станете, как огурчик. — И он повел Омельяна прочь из пивной, придерживая его сильной рукой. Сначала Кириллу показалось, что Верман ведет забулдыгу к своему дому, но неожиданно они круто свернули.
Потянуло свежим и вроде бы влажным ветерком. За очередным поворотом показалось серебристое зеркало воды. Они вышли к Бугу. Сотня шагов вдоль берега — и яхты, яхты, лодки, шлюпки, байдарки. У берега, на воде, на берегу, поставленные на подпорки. Яхт-клуб.
Георгий Карлович подвел Захарченко к небольшой белой яхточке, вытянувшей к небу свою голубую мачту без паруса. На носу киноварью было выведено имя: «Лена». Кирилл прошел чуть дальше и остановился, словно любуясь рекой, посверкивающей, поблескивающей под косыми лучами низкого солнца, живой геометрией парусов, прихотливо чиркающей ее гладь. Ему было хорошо слышно, о чем говорили его «подопечные» — впрочем, те говорили достаточно громко. И спустя несколько минут Кирилл понял, что Георгий Карлович привел Омельяна просто-напросто осмотреть свою «Лену». Из разговора выяснилось, что еще раньше юрисконсульт «Экспортхлеба» уговорил отличного мастера взяться — все равно он покуда ходит в уволенных — за ремонт яхты.
Верман и Захарченко долго ходили вокруг «Лены». Омельян, видать, и вправду освежился, прогулявшись по воздуху. Присев на корточки, он внимательно осмотрел киль, борта, а потом полез наверх, в каюту. После этого у него с хозяином начался деловой, понятный только яхтсменам да корабельщикам разговор.
Помаявшись так с добрых полтора часа, Кирилл наконец дождался, когда заказчик и подрядчик пустились в обратный путь. У выхода из яхт-клуба они распрощались, и каждый двинулся в свою сторону. Кирилл проводил Вермана до дома на Очаковской, и ему показалось, что юрисконсульт, захлопывая калитку палисадника, обернулся.
Больше в тот день Георгий Карлович на улицу не вышел.
А на следующее утро Кирилл убедился, что трезвый Захарченко всерьез взялся за ремонт «Лены».
Дружеская беседа, или врать — грех
Скорый «Киев — Нижнелиманск» прибыл на станцию Зиминка поздно вечером, минута в минуту по расписанию.
Иван Михайлович Шевцов, отдохнувший в гостинице, до синевы выбритый и благоухающий, в прекрасном расположении духа, появился на перроне, по своему обыкновению, перед самым отправлением. Паровоз уже был прицеплен и тихонько дышал, словно путник, присевший перед дальней дорогой.
Полусонный проводник проверил его билет.
— Что, — бодро пошутил инженер, — замаялись? Пассажиров много?
— Какое много, — уныло отвечал проводник. — Почти никого.
Насвистывая и помахивая желтым портфелем, Иван Михайлович прошел по вагонному коридору, благородно темневшему красным деревом, приглушенно поблескивавшему латунью, и распахнул дверь в свое купе.
На столике горела лампочка под абажуром, и при ее неярком свете инженер увидел, что в купе уже сидит пассажир. Лицо его было в тени, зато на столике в световом конусе от лампы, словно на маленькой арене, были четко видны на белой салфетке две бутылки — коньяк и нарзан, ваза с бутербродами, две рюмки.
«Вот черт, — с досадой подумал Шевцов, — вагон пустой, а кассир опять сунул мне билет в занятое купе! Надо ж такое невезение. Да еще к какому-то, видать, выпивохе — среди ночи коньяк жрет...» Не прикрывая двери и не снимая шляпы, он присел на диван возле двери. Поезд тронулся.
— А вот и попутчика бог послал! — весело произнес сосед. — Замечательно! Что это вы казанской сиротой прикинулись? Располагайтесь, милости просим, мы здесь с вами на равных, как говорится. Будьте, как дома!
«Вроде знакомый голос у этого полуночника», — подумалось Ивану Михайловичу.
— Не беспокойтесь, — сухо отвечал он. — Я сейчас перейду в другое купе.
— Ну, что вы, зачем же? — огорчился тот. — Не лишайте командированного странника приятного общества.
Нет, и вправду голос знаком. Кто это? Инженер тщетно силился разглядеть лицо соседа.
— Ба! — воскликнул вдруг тот. — Да это вы, Иван Михайлович! Вот нечаянная радость!
— Простите, не пойму, с кем имею честь...
Пассажир встал, шагнул к двери и включил верхний свет.
— Неужто не узнаете, товарищ начальник?
Ошеломленный Шевцов широко раскрыл глаза. Перед ним стоял экспедитор «Сахаротреста» Иван Афанасьевич Саенко. Собственной персоной.
Калейдоскоп мыслей, одна другой тревожней, пронесся в голове инженера.
— Не дует ли из коридора? — заботливо осведомился Иван Афанасьевич. — Не лучше ли прикрыть дверь? Не возражаете? — Он задвинул дверь и повернул запор. — Вот так-то уютней.
Экспедитор вернулся на свое место и хлебосольно обвел рукой столик.
— А еще говорят, что нет предчувствий! Я как знал, что меня ждет приятная встреча. Смотрите, даже две рюмочки у проводника попросил. Так что — милости прошу к нашему шалашу. Коньячок, правда, не очень, три звездочки, другого здесь не нашлось, но уж как-нибудь. Только за коньячком по душам и беседовать. Что ж вы молчите, Иван Михайлович? Какой вы все-таки необщительный человек. Я еще вчера это заприметил.
— Почему вы здесь? — наконец выдавил инженер, думая, что голос его звучит резко и уверенно.
— Как почему? — удивился экспедитор. — Вот взял билет, сел.
— Значит, вы...
— Ну, конечно, — подтвердил Иван Афанасьевич, — конечно, остался в Зиминке — не поехал в Харьков. Каюсь, не послушался вас. Сами, извините, виноваты. Зачем же обманывать? Ай-ай-ай, нехорошо. Небось, вам еще в детстве внушали, что врать — грех. Обещали через десять минут вернуться, а сами... Я жду пятнадцать минут, восемнадцать, поезд вот-вот отправится, а вас нет как нет! Разве это дело заставлять человека так волноваться? Я туда, я сюда — пропал мой Иван Михайлович и следа не оставил. А поезд «ту-ту» — и пошел. Что было делать? Не бросать же вас в беде. Я на ходу — прыг, едва не свалился, даже чемоданчик свой в купе бросил.
Раздался стук в дверь. Саенко живо поднялся, отворил. Вошел проводник с постелями.
— Ну, как? — обернулся экспедитор к Шевцову. — Будем постели брать? Да нужно ли? Придется ли спать-то? Может, всю дорогу вот так вот дружески протолкуем с вами? А впрочем, — повернулся он к проводнику, — давайте. И снова к инженеру: — Кто знает, а вдруг не разговоримся. Ко сну потянет. Верно? Входите, дорогой товарищ проводник, входите. Стелите. Благодарю вас. Получите с меня за обоих.
— Зачем же? Я сам, — произнес инженер и продолжал сидеть, не двигаясь.
— Ничего, ничего, после рассчитаемся, Иван Михайлович. — Экспедитор выпроводил проводника, снова запер дверь и плотно уселся возле стола.
— Ну-с, приступим, уважаемый Иван Михайлович, — Он аппетитно потер руки, разлил коньяк и протянул Шевцову рюмку. — Прошу.
Инженер автоматически принял рюмку, пригубил, с усилием глотнул, точно спазма стиснула ему горло.
— Так не пойдет! — воскликнул экспедитор. — Хватит бирюком сидеть. Мы с вами теперь старые знакомые, смею надеяться, понимаем друг друга. Дичиться меня вам уж не след. Или, может, вы нездоровы? Не озноб ли у вас? Тем паче выпить надо. Право же, помогает как нельзя лучше. Ну, допейте, допейте...
Инженер послушался, сделал еще глоток.
— И позвольте сказать вам, Иван Михайлович, — продолжал Саенко, — что вели вы себя оч-чень странно. Согласитесь. Ну, что это — «зачем у вас пистолет»? Да «предъявите документы», да «из купе ни шагу», да угрозы, да, наконец, таинственное исчезновение в Зиминке. Разве это разумно? А что, если я, вернувшись в Нижнелиманск, пойду куда следует да расскажу: дескать, ехал в Харьков с инженером Шевцовым...
