Агния Кузнецова (Маркова) - Свет-трава
В тот момент, когда Федя засунул письмо в карман и собрался бежать на вокзал, в окне показался сначала пушистый белый помпон, затем край шапочки, и наконец к стеклу прижалось розовое, смеющееся лицо Сани. Она погрозила Феде рукой в пестрой перчатке и исчезла, видимо, соскочила с завалины.
Федя бросился встречать ее.
– Зачитался, задумался и прозевал тебя встретить, – с досадой признался он Сане, взял ее за обе руки и осторожно, точно была она не человек, а какое-то хрупкое, утонченное произведение искусства, провел через комнату и посадил в кресло. – Не сердишься, что не пришел встретить? – как всегда радуясь и волнуясь при встрече с Саней, виновато спрашивал Федя.
Но по ее смеющимся глазам, по веселым вздрагивающим губам видно было, что она не сердится.
– Письмо от Игоря?
Не отвечая на Федин вопрос, Саня протянула руку к конверту, который Федя вытащил из кармана.
– Да еще какое! – восторженно сказал Федя.
– Я давно знаю, что все действия Игоря тебя приводят в восторг, – заметила Саня с ноткой недовольства в голосе.
– Не все, Саня, далеко не все. В Игоре, как и во всех нас, есть много отрицательного, но он – талант.
Саня промолчала. Она мало знала Игоря, но Федино восторженное отношение к другу ей не нравилось. Впрочем, она ревновала Федю ко всем его товарищам.
Саня прочитала письмо. Почерк Игоря был ей знаком. Каждое письмо его Федя приносил ей, и Саня всегда смеялась, что сейчас Федя разразится горячим предисловием, чтобы она вчиталась в то, что пишет Игорь, потому что каждая фраза его письма – откровение.
Но что бы ни говорило девичье ревнивое сердце, разум Сани был здравым. Она понимала, что Игорь иногда видел дальше Феди.
– Да, тут действительно есть чем восторгаться! – горячо сказала Саня. – Как же мы с тобой до этого не додумались? Головы садовые! В самом деле, дневник во многом нам поможет. Но в письме многое мне не нравится.
Федя не расслышал последних слов. Он думал о другом. Саня сказала не «тебе», а «нам». Вот когда он почувствовал, что она считает свои и его интересы едиными! Феде это было очень дорого. Как всегда в значительные для себя минуты, он долго молчал. Молчала и Саня. Она думала о том, что летом ей и Феде необходимо поехать в Ильинское и там начать поиски свет-травы.
Федя точно догадался о мыслях Сани.
– Летом мы должны искать свет-траву в Семи Братьях.
– Конечно, найти свет-траву мы должны в Семи Братьях, – согласилась Саня, – но с Ильинским нужно установить самую тесную связь. Надо немедленно написать письмо директору ильинской школы.
– Сегодня же вечером напишу, – ответил Федя.
– Нет, почему же вечером? Сейчас! – решила Саня. – Вместе и напишем.
Она сбросила с себя пальто, осторожно, чтобы не растрепать пушистые волосы, сняла шапочку.
– Отнеси пальто, Федя, – с улыбкой сказала Саня тоном хозяйки.
Федя забыл, что сам еще не разделся. Он захватил Санино пальто и пошел в прихожую.
На пороге комнаты он остановился и, как часто случалось с ним, с восхищением залюбовался Саней.
Она сидела теперь за столом и, склонив голову, перечитывала письмо Игоря. Не было на свете более нарядной отделки к простому вишневому платью, чем ее собственные блестевшие на солнце косы. Одна коса спускалась на грудь, другая золотистой полоской лежала на спине. Нежный румянец горел на щеках Сани.
Как хотелось в этот момент коснуться губами ее волос, дотронуться руками до ее рук! Но сделать это Федя не посмел.
Он подошел к столу и сел рядом.
– Твой Игорь, – серьезно сказала она, указывая на письмо, – самовлюбленный эгоист. Удивляюсь, почему тот случай, о котором он пишет, окончился только извинением перед профессором…
Саня встала и с письмом в руках прошлась по комнате. Она остановилась напротив Феди, глядя на него блестевшими возмущением глазами.
– Над такими студентами надо общественные суды устраивать, а ты, я знаю, и теперь будешь оправдывать своего друга!
Саня замолчала, ожидая ответа.
Федя осторожно потянул ее за руки, посадил на прежнее место.
Он любил в ней эту горячую непримиримость ко всему, что казалось ей ненужным, нарушающим красоту жизни.
– Я не оправдываю Игоря, – покачал он головой, – но сердиться на него вот так, как сердишься ты, не могу. Он мой друг, Саня. А в понятие этого слова я вкладываю очень глубокий смысл. Раз он мой друг, значит, я принял его всего, со всеми недостатками. В нем хорошего больше, чем плохого, и достоинства его гораздо выше, чем, например, мои достоинства. Он – талант! Он честен в отношениях к людям. Это большая редкость, Саня! Он прямо скажет человеку: «Ты дурак, и я с тобой знаться не желаю». А я подумаю так, но не скажу. Буду душой кривить, чтобы дурака не обидеть. Кто же прав? Одни скажут – я, другие – Игорь.
– Прав ты, – убежденно заговорила Саня, – потому что люди в отношениях между собою должны проявлять такт. А твой приятель так нетактичен! Где же его ум?
Саня помолчала, придвинула к себе бумагу, чернильницу, взяла в руку резную деревянную ручку.
– Ну, как же мы начнем письмо директору ильинской школы? – спросила она, давая понять Феде, что разговор об Игоре закончен.
Глава двенадцатая
Весна наступила в один из дней апреля. С утра падал снег и буянил, колючий ветер. Но вдруг он стих, тучи разорвались и скатились за горизонт. Теплые лучи солнца обняли землю и, точно наверстывая потерянные дни, погнали по овражкам, улицам и взгорьям шустрые снеговые ручьи.
Минувшая зима не прошла для Маши даром. Теперь после обхода или приема больных она не плакала по ночам. Неуверенность в своих силах не терзала ее. Напротив, с каждым днем крепло в ней убеждение, что она совершенно необходима здесь, в этой небольшой, затерянной в тайге деревне.
Маша не раз с удовольствием перебирала истории болезни окрестных жителей, которых она подняла с постелей и вернула к труду.
Несколько раз она перечитывала листок, заполненный крупным почерком.
«Никита Кириллович Банщиков. 32 года. Бригадир рыболовецкой бригады. Холост. Никогда не болел никакими болезнями».
Она улыбнулась последней фразе. «Должно быть, это правда», – думала она, и в памяти ее вставал рослый, широкоплечий, немного грузный для своего возраста Никита Кириллович со здоровым бронзовым загаром на лице.
Ночи напролет просиживала она у постели, не выпуская из рук его горячую руку с замирающим пульсом. Ей вспоминались его блестящие карие глаза, устремленные поверх ее головы. Необычный их блеск она объясняла высокой температурой. Но и потом, когда он был совсем здоров, она с удивлением смотрела на его сияющие глаза, полные жизненной силы, здоровья и мальчишеского любопытства.
Врачи, сестры и санитарки любили Никиту Кирилловича. Он не докучал обычными для больных капризами, не жаловался, ничего не требовал. Он развлекал всю палату рассказами о жизни рыболовецкой бригады. Возможно, что в его рассказах было много фантазии, но больные с удовольствием слушали их, забывая о болях.
И вот неожиданно в один из воскресных дней Никита Кириллович появился у Маши. Он вошел в ее комнату, большой, по-медвежьи угловатый, смущенный, и нерешительно остановился в дверях.
Маша обрадовалась ему, вскочила из-за стола, за которым писала письмо матери.
Никита Кириллович шагнул от порога, принимая ее руку в обе свои.
Усевшись на стул напротив Маши, он сказал:
– Давно собирался зайти к вам, да хотелось с подарочком, а он, как назло, в руки не давался.
Он быстро вышел на кухню и вернулся с мешком, из которого торчала огромная голова осетра.
Сельские пациенты не раз приходили к Маше с корзинами яиц, кринками сметаны, только что заколотыми курами, но она была неумолима и подарков не брала.
И на этот раз Маша решила не изменять себе. Никита Кириллович о плате за осетра и слышать не хотел.
– Не возьмете – обидите меня на всю жизнь, так и знайте! – и нахмурился, стал сразу суровым.
Маша попыталась еще раз убедить его, но он так сердито замахал рукой, что она замолчала.
Никита Кириллович осторожно положил осетра на стол и, обтирая платком руки, взглянул на примолкнувшую Машу благодарными глазами.
Только теперь она заметила, что Никита Кириллович был в сапогах с засохшей на голенищах грязью, в выцветшем, задубевшем от постоянной сырости костюме.
– Вы только что с рыбалки? – спросила она.
– Только что. Извините, не успел еще переодеться.
Это было сказано таким равнодушным тоном, что невольно Маша почувствовала, как далек он от желания блеснуть перед ней нарядом или еще какими-то внешними качествами.
– А у меня как раз чай горячий есть, и от мамы из города посылка пришла со всякими вкусными вещами, – сказала Маша, направляясь в кухню.
Она принесла чайник, расставила на столе стаканы вазочки с вареньем, домашними пряниками и кексом Нарезала лимон.
Никита Кириллович подвинулся к столу и торопливо выпил подряд три стакана чаю, не притронувшись ни к чему сладкому. А когда Маша принялась угощать, ответил ей:
