Алексей Кожевников - Том 4. Солнце ездит на оленях
Саша подбежала к хороводу и крикнула:
— Можно?
Ей приветливо замахали. Потом, сделав несколько кругов, она перебежала из хоровода к качелям и опять:
— Можно?
Здесь ее встретили с восторгом:
— Садись, садись! Качнем на память.
Здесь любили качнуть так, чтобы человек запросил пощады.
Хоровод, качели, снова хоровод, качели… Между тем пароход отстоял свое и уже третьим гудком требовал пассажиров на борт.
— Саша, Саша!.. — звала Катерина Павловна.
А девочка только отмахивалась.
— Я уйду. Останешься — пеняй на себя. — И Катерина Павловна ушла.
Саша еще покачалась, еще покричала: выше, выше! На пароход она заскочила последней, когда матросы уже схватились за трап, чтобы убрать его. После того как пароход отчалил, капитан подошел к Катерине Павловне, поздравил ее с праздником, затем кивнул на Сашу, яро махавшую рукой людям на берегу, и спросил:
— Это ваша белянка?
— Моя, моя. Верно, истинная беглянка, — отозвалась Катерина Павловна.
— Я сказал: белянка. Она вся такая белая, светлая.
— И белянка и беглянка. Все время бегает, никак не могу утихомирить, — посетовала Катерина Павловна.
— Позовите ее! — попросил капитан. Подошедшую Сашу он тоже поздравил с праздником, затем спросил: — Хорошо качаться?
— Ох и хорошо! Будто и земля и небо качаются.
В молодости и я любил, да еще с перевертышем. Но, беляночка, мы в дороге. А в дороге — не дома. Надо быть аккуратней, осторожней, не тревожить маму.
— Не задерживать пароход, — добавила мать. — Уже заработала. Знаешь, как прозвали тебя? Беглянкой.
— Ну и что… Я не обижаюсь. Лучше быть беглянкой, чем седуньей.
— Надо знать, где бегать.
— Пока ничего не случилось. Пока все ладно, — начал утихомиривать капитан Катерину Павловну. — Я предупреждаю на будущее.
— Ладно, вот приедем на место, и я стану тихой, смирной, — пообещала Саша.
— А в дороге — качели, хороводы, беганье да прыганье? — Мать схватилась руками за голову.
— Это же один раз в жизни. Неужели и один то раз не позволишь что хочется?! — взмолилась Саша.
— Почему один раз? — удивилась мать. — Жизнь долга, в жизни все еще будет.
— Но пока у меня первая такая дорога. А будет ли еще, неизвестно. Да, будет ли?
Потом Катерина Павловна начала хлопотать перед капитаном, чтобы побыстрей вел пароход.
— Не могу, — отказал капитан, — идем полным ходом.
— Сокращайте стоянки!
— Тоже не могу: идем по расписанию.
— Но поймите, что мы едем к больному человеку. Всякое промедление может…
— Понимаю, но помочь не могу: машина и расписание не в моей власти.
— Эту машину и такое расписание выдумали, знать, черствые, бездушные люди. Да-да, самые бездушные! — выкрикнула Катерина Павловна.
— Они думали не только о вас, да они и не могли знать, что поедете вы, такая нетерпеливая, — вступился капитан за «выдумщиков».
Замолчали. Разошлись.
Все осталось по-прежнему: Саша редко присаживалась и почти не спала. На пристанях, а затем на железнодорожных станциях она первая выбегала с парохода или из вагона и возвращалась последняя. Поминутно тормошила мать: «Погляди-ка вон туда. Еще туда». И если бы можно, она раздвинула бы горизонт своими руками, раздвинула на весь мир.
Катерина Павловна, пожалуй, больше всего занималась тем, что отмахивалась, отбивалась от дочери: «Оставь меня в покое, гляди одна! Я нагляделась, устала. Там отец… — она проглатывала слово «умирает», — а ты верхоглядишь, вертишься, как сорока на колу». И еще тем, что умоляла паровозных машинистов ехать быстрей, меньше стоять, обвиняла в бездушии составителей железнодорожного расписания и начальников станций, которые задерживают поезда без надобности, ради графика.
— Как все ленивы! Там человек ждет не дождется, а пароходы, поезда тянутся, как пешие гуси, через пень-колоду, — жаловалась она устало, раздраженно дочери, напоминая хрипловатым голосом тревожное шуршанье облетающих осенних листьев.
И еще старалась разузнать что-либо о новостроящейся дороге. За две недели пути до Кандалакши собрала кучу всяких сведений.
12
В Кандалакше Катерина Павловна и Саша первым делом пошли смотреть дорогу. Все остальное: найти пристанище, переодеться, помыться — отложили на потом, даже багаж оставили полежать на пароходе. Он пришел с грузом и собирался долго стоять под разгрузкой.
Медленно, с обходами пробирались они по незнакомому деревянному поселку, утопающему в весенней слякоти. Здесь была еще ранняя весна, самое водополье.
А дорога звала, поторапливала их по-молодому звонким, весело-азартным гудком маневровой «кукушки». Наконец они пришли на станцию, к путям. Их было немного: у самой станции два, чуть подальше только один, но самые настоящие, ширококолейные, серьезные пути.
Катерина Павловна склонилась, погладила рукой рельс и сказала:
— Здравствуй, матушка-дороженька!
У дороги было еще много недоделок. В одних местах сыпали на земляное полотно мелкий камень-балласт, в других трамбовали его, делали что-то в канавах… Но «кукушка» бегала смело, даже азартно. Катерина Павловна и Саша восторженно, влюбленно глядели на нее, всю чумазым-чумазую, всю закопченную черным дымом смолистых сосновых дров, который она изрыгала своей трубой. Если бы она приостановилась, Саша непременно обняла бы ее.
— Ну, матушка, стройся, достраивайся быстрей! — сказала Катерина Павловна дороге и позвала Сашу зайти в вокзал.
Да, был и такой — новенький тесовый барак, была на нем и броская черная надпись: «Кандалакша». Был и начальник станции в железнодорожной форме. Все, как полагается настоящей дороге.
Катерина Павловна спросила начальника, можно ли добраться до Хибин.
— Превеликолепно. Все ездят. Даже местные кочевники поняли превосходство поезда перед оленями и сожалеют, что его нельзя посылать, как оленя, куда вздумается.
— Как это сделать? Где взять билеты? Я не вижу кассы.
— Сесть в вагон и ехать. Мы переживаем первый, самый замечательный, можно сказать, медовый месяц дороги: ездим без билетов, без контроля.
Затем начальник объяснил, что дорога еще не сдана в эксплуатацию, регулярного, платного движения, ни пассажирского, ни товарного, еще нет. Ходят только рабочие поезда, которые перевозят строителей дороги и строительные материалы. Попутно подбрасывают и посторонних. Их немного в этом малолюдном крае. Здесь народ не избалован дорожными удобствами и премного доволен. Конечно, людям, избалованным скорыми поездами и мягкими вагонами, могут не понравиться некоторые особенности новой дороги. В таком случае эти господа могут вылезть из вагона и продолжать свой путь пешком.
— Какие особенности? — спросила Катерина Павловна.
— Вагоны у нас только товарные.
— Нам безразлично какие, лишь бы катились.
— Могут быть пересадки, стоянки… — продолжал начальник.
— Это нормально, это не пугает нас, — перебила его Катерина Павловна. — Главное, везли бы. Доехать бы живыми.
— Повезут. И даже превесело, — успокоил ее начальник, а насчет того, довезут ли живыми, умолчал. На дороге нередко бывали крушения и самые разнообразные несчастные случаи.
Для спокойствия Катерина Павловна попросила письменное разрешение на проезд.
— Ничего не надо, преблагополучно доедете без этого. Я никаких документов не даю и не спрашиваю. Документами занимается полиция.
Катерина Павловна показала разрешение навестить мужа, присланное ей из Петрограда.
— Чего ж еще надо вам? С этим вы можете пребесконечно путешествовать, преблагополучно и премного раз перекрестить всю Лапландию. Вот увидите на путях поезд, который пойдет в сторону Хибин, — и поезжайте с богом!
Начальник козырнул, что значило: довольно, наговорились, все ясно. До свиданья!
В тот же день Луговы со всем багажом перебрались в станционный барак. Тут сподручней справляться о поездах, можно и переночевать. Либо мать, либо дочь подбегали ко всякому вагону, появившемуся на пути, и спрашивали, куда пойдет он. Стрелочник долгое время отвечал: «Не знаю. Пока что маневровый».
Но постепенно «кукушка» столкала отдельные маневровые вагоны в состав, и стрелочник сказал определенно:
— Пойдет на Хибины.
— Можно садиться? — спросила Катерина Павловна. Она еще не привыкла, что тут ездят и без билетов и без спросов.
— В любой вагон на любое место, как дома, — отозвался с явной гордостью стрелочник.
Луговы выбрали теплушку, где была железная печка и нары и где уже копошились бородатые мужики в рабочих бушлатах, военнопленные в форме германской и австро-венгерской армий, царские солдаты — конвоиры этих пленных. «В дороге лучше быть на народе. Хоть и в тесноте, но не в обиде», — поучала мать Сашу.
