Лев Правдин - Ответственность
— Два!.. Три!..
Одеяло полетело в сторону. Ух! Как в холодную воду. Но Сеня заставил себя подняться с такой неторопливостью, словно в комнате была нормальная жилая температура. Выдержки хватило только, чтобы натянуть брюки. Рубашка, свитер, носки — все это надевалось, как по тревоге.
Завтрак занял не больше трех минут — чай из термоса и ломтик хлеба, смазанного лярдом. У двери Сеня надел пальто и крикнул уже с порога:
— До свидания, я пошел!
В том же темпе он пробежал по коридору, прижимая к груди потертый коричневый портфель, чтобы прикрыть отсутствие на пальто двух пуговиц. Он добежал до лестницы и уже начал спускаться, но тут раздались звуки, от которых у всех взлетало и падало сердце. Позывные! Сеня сейчас же вернулся и замер у репродуктора. Позывным не предвиделось конца, они выматывали душу. Сеня стоял и ждал до тех пор, пока в перспективе длинного коридора не показалась фигура отца. Он шел не торопясь, в распахнутой шубе.
Увидав отца, Сеня сообразил, что он опаздывает, и, размахивая портфелем, запрыгал вниз по широким ступеням. Сегодня в одиннадцать у него фортепьяно, а уже половина одиннадцатого. Опаздывать нельзя. Никаких отговорок Елена Сергеевна не признает. Опоздание или невыученный урок она не считает просто нарушением дисциплины. Это в ее глазах намного хуже: неуважение — вот как называется такое отношение к делу. Да, именно неуважение к делу, которому ты решил посвятить свою жизнь и свою душу. А значит, неуважение к самому дорогому. Что может быть хуже?
Конечно, только человек, не уважающий свое дело, может рассчитывать на снисхождения, потому что всякое снисхождение унижает человека. Вместе с тем она очень хорошо умела понимать, а значит, и прощать человеческие слабости. Она даже допускала эти слабости у самых преданных делу людей, иначе какой же он человек? Но, конечно, если они не мешают выполнять дело, которому ты служишь.
Так прямо Елена Сергеевна и не подумала бы сказать этого своим ученикам, никогда она не впадала в назидательный тон или, что еще хуже, в поучительный, считая это проявлением педагогического бессилия. Учитель должен учить, а не поучать. Со свойственной ей деликатностью она совсем не признавала учительского деспотизма. В душе слегка презирала себя за это, а все окружающие, и в первую очередь ее ученики, вовсю использовали эту ее слабость.
Слабость ли? Сеня как раз считал эти свойства самыми положительными и действенными. Ученики Елены Сергеевны, кроме того, что считались самыми успевающими в училище, отличались еще и своей воспитанностью.
Вот и сейчас Сеня, задохнувшись от быстрого бега и лютого мороза, влетел в коридор и здесь сразу притих. Степенным шагом поднялся он на второй этаж, расстегнул последнюю и единственную пуговицу на пальто, успокоил дыхание.
У дверей класса он понял, что опоздал. Там уже играли. Шопен, Концертный этюд. Исполнение мягкое, воркующее. Конечно, это Марина Ивашева, самая добрая девочка на курсе и самая способная. Сеня представил себе, как она там перекатывает свои пухлые ладошки по черно-белой тропинке клавиатуры, а сама пылает от волнения. Она всегда волнуется в решительные минуты.
Музыка кончилась. Слышится голос Елены Сергеевны и ответное попискивание Марины. Решив, что это надолго, Сеня устроился поудобнее: прислонился к стене, портфель за спиной, руки в карманах. Неожиданно дверь отворилась, Сеня выпрямился, портфель глухо ударился об пол, вышла Елена Сергеевна в пальто, накинутом на плечи.
— Здравствуй, — на ходу проговорила она, внимательно посмотрев на него близорукими глазами. — Заходи. Я сейчас вернусь.
Ни слова насчет опоздания, значит, это еще впереди. Он вошел. Марина, все еще розовая от пережитого волнения, собирала ноты в непомерно большой старый портфель. Она не очень обижалась, когда говорили, что с этим портфелем она пошла «в первый раз в первый класс». Она вообще редко обижалась.
— Салют, — сказал Сеня. — Радио слушала?
— Конечно. Мы с мамой даже успели поплакать от радости. Теперь уж скоро домой!
— Вам бы только плакать.
— И ничуть не стыжусь. Нисколько даже. А ты опоздал. Что случилось?
— Случилось два несчастья. Первое — опоздал.
— А второе?
— Второе хуже — пришлось выслушать всю твою музыку.
— Остряк-самоучка.
— Ты всякую музыку успокаиваешь. От твоего исполнения пахнет валерьянкой.
— Да нет же! — рассмеялась Марина. — Розами пахнет и сиренью; как, помнишь, в Ленинграде весной.
Он тоже рассмеялся и весело спросил:
— Хочешь в Ленинград?
— Больше всего на свете. — Она прижала руки к груди. — Ну больше, больше всего! А ты?
— Спрашиваешь!..
— Ты какое место в Ленинграде любишь больше всего?
Не задумываясь, Сеня убежденно ответил:
— Малую Охту. Настоящий рай.
По правде говоря, он совсем почти не знал этого района, считая его пригородным поселком, где среди болот и чахлого кустарника стоят старые дома. Но мама написала — рай. И отец сказал то же. Значит, нечего тут и раздумывать. И Сеня с еще большим убеждением повторил:
— Настоящий рай.
— Рай? — Марина пожала плечами. — Не знаю, что ты там нашел… Хотя в Ленинграде везде хорошо…
Она не договорила, потому что в это время вошла Елена Сергеевна.
— Садись, Сеня, — проговорила она, стремительно проходя к своему роялю.
— До свидания, Елена Сергеевна. — Марина исчезла за дверью.
Сеня решительно сбросил пальто на спинку стула и сел за соседний рояль. Растирая пальцы, чтобы разогреть их, Елена Сергеевна отрывисто — значит, сердится — сказала:
— Третий концерт. — И поставила перед собой ноты.
Сеня удивленно взглянул на нее: Третий концерт Бетховена. Это был предыдущий урок. Тогда она поставила ему пятерку. А зачем же еще раз? Но она прервала его размышления первыми аккордами аккомпанемента. Он сразу понял, что она взяла повышенный темп, и это его обрадовало, как будто с него свалились какие-то сковывающие его цепи и он сможет сейчас сделать что-то сильное, широкое, соответствующее его мятежному настроению. Вот сейчас он покажет!
Но едва он начал «показывать», как услышал стук ее ладони. С недоумением и досадой он оглянулся.
— Не так сильно, — торопливо проговорила она. — И немножко живее, а то распадается линия.
Снова вступление в том же повышенном темпе. Сеня собрал всю свою волю, но ничего не мог поделать с распирающей его яростью. И снова Елена Сергеевна остановила его и мягко проговорила:
— Успокойся.
— Я спокоен.
— Хорошо. Тогда продолжим.
И больше она не останавливала его. Дала полную волю. И он постарался как следует воспользоваться этой волей, дать выход торжеству, ненависти, тоске. Бетховен — это как раз то, что ему нужно, Елена Сергеевна — она умеет понять человека!
Бурные, стремительные, как страстно-протестующая душа, звуки наполнили классную комнату. Сене казалось, что он пловец в этом взбесившемся море и что его душа в восторге как бы отделяется от тела и рвется вперед. Но чем дальше он заплывал, тем меньше надеялся на себя. Он вдруг ощутил пустоту в самом себе. Словно он и не пловец и не борется с волнами, а просто прыгает по волнам, как пустой буй. И душа никуда не рвется.
Сеня вдруг увидел, до чего он беспомощен в этом море. Только настойчивость помогла ему доиграть до конца, даже и не доиграть. Добарабанить.
— Ты сегодня играл, как никогда, — проговорила Елена Сергеевна.
С изумлением и сожалением Сеня взглянул на учительницу. Неужели не поняла? Ему сделалось так неловко, будто он соврал и ему поверили. Но она сразу же внесла ясность, печально проговорив:
— Вот видишь, что получается…
Она не стала договаривать. Зачем? И так все понятно. Святая ненависть и прочие похвальные чувства сами по себе мало что значат, если ты бессилен. А силу, особенно в искусстве, придают талант и труд. Вот так, в другой раз не будешь дураком.
Прежде чем сгореть от стыда, Сеня еще успел подумать: «Музыка! За свое ли дело я взялся?..»
Ночью, когда отец пришел из театра, Сеня задал ему этот же вопрос и услыхал осторожный ответ:
— Я давно не слыхал тебя. И не встречал Елену Сергеевну. Что говорит она?
— Хорошего мало, — сознался Сеня. — Хотя она считает, будто что-то во мне есть. Чай не остыл?
Они сидели за поздним ужином — по ломтику хлеба и сколько угодно чаю. Согревая пальцы о кружку, отец спросил:
— Ага. Значит, сам ты считаешь, что подвига тебе не совершить?
Сеня не понял и притих в ожидании объяснения. Что за подвиг? Но отец уже заговорил о другом. Он старался как можно меньше объяснять сыну — пусть сам подумает и додумается, а тогда можно поговорить и, если придется, поспорить.
И Сеня задумался. Подвиг. К чему бы это? Отец всегда говорил, что жизнь каждого великого человека — сплошной подвиг. Но ведь это великие. А каких подвигов ждут от него? Но отец заговорил о всяких посторонних делах, и только когда они уже легли и потушили свет, он, посмеиваясь, сообщил:
![Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть]](/uploads/posts/books/152078/152078.jpg)