Мария Глушко - Год активного солнца
А Женечка сграбастал бывшую недотрогу Лидию Синицыну и стал возить за собой по городам и весям. Лидии уже заочно через пень-колоду закончила институт, в темпе нарожала своему Женечке троих мальчишек, после чего ученая карьера ее закончилась.
Временами Лидия хныкала, корила Женечку за свой погубленный талант, но дальше этого дело не шло: какая там аспирантура или диссертация при троих сорванцах и вечных переездах!
Дети выросли, двое уехали, третий — младший — остался при родителях, но облегчения не намечалось: все та же кочевая жизнь военного, а кроме того, милые детки подбрасывали ей внуков.
Кира Сергеевна изредка наведывалась к ним, ее оглушало обилие гостей и вечно дерущихся внуков, щедрый стол, обеды из пяти блюд. Слегка отупевшая и усталая, уезжала она от подруги, вспоминая ее расплывшуюся фигуру, неряшливый вид, лицо с толстыми опущенными щеками, постоянную возню с обедами и бельем. Кира Сергеевна любила Лидию, гордилась такой долгой дружбой, но и жалела про себя, считала неудачницей — вся жизнь в четырех стенах, среди кастрюль и пеленок!
Изредка и Лидия вырывалась из «заточения», приезжала к Кире Сергеевне, обязательно с выводком внуков, которых не с кем было оставить, и в доме все шло вверх дном. Внуки били стекла, ковыряли и разрисовывали стены, ломали стулья, с улицы приходили грязные до ушей, Лидия отмачивала их в ванне, раздавала шлепки и укладывала поперек дивана. Смеясь говорила: «Вот уедем, и тебе покажется, что из твоей квартиры вывели корову, двух коз и дюжину поросят!»
Ночами — единственное свободное для обеих время — долго разговаривали, Лидия все плакалась на жизнь, вспоминала о загубленном таланте, о пропавшем дипломе, о домашней каторге… Кира Сергеевна думала о себе: а я сумела, я построила свою жизнь иначе: конечно, и меня обременяет быт, но я не позволяю этому быту съедать себя, потому что у меня есть главное и любимое в жизни — моя работа. И она гордилась тем, что независима и свободна и что, наоборот, все остальные в семье так или иначе зависят от нее. Но было совестно высказывать все это, демонстрировать перед Лидией свое благополучие, и она тоже за компанию слегка попискивала: мечешься на этой работе, как белка в колесе, а сверху тебя еще и взгреют…
Уже три года, как Чекалины осели в Североволжске, и Лидия в каждом письме звала в гости — ведь это был город их детства и юности. Но вырваться Кире Сергеевне не удавалось, а тратить отпуск не хотелось, от людей и шума она уставала — вот если бы заполучить Лидию одну, так сказать, «Лидию в чистом виде…»
Кира Сергеевна опять посмотрела на детей, на девочку в резиновой надутой лодке и подумала: какой отдых Ленке в том чекалинском «теремке»? Зачем Ирина каждый год ездит туда? И потом, это — «Лидия». Как будто они подруги и ровесницы.
Кира Сергеевна быстро вошла в воду, чувствуя, как опоясывает ее холодом. Поплыла, легко вскидывая руки. После солнца вода казалась обжигающе холодной, упруго била в бока, смывала накопившийся в коже жар. Мелко перебирая ногами, плыла она к буйку, собственное тело ощущалось сейчас молодым и легким.
Ах, милая моя Лидия, тебя бы сейчас сюда — хоть на недельку! Погоди, как-нибудь приеду, соберу твоих сыновей и тюленя Женечку, дам им разгон и увезу тебя!
Вспоминалось, как девчонками в голодное военное время плавали с Лидией на Зеленый остров, собирали в колючих зарослях ежевику. Завязывали мешком майки, ссыпали черно-синюю ягоду, возвращались назад. Дома из ежевики варили густые кислые кисели.
Кира Сергеевна развернулась, приложила ладони к теплому шороховатому боку буйка. Посмотрела на берег. Отсюда хорошо просматривались взбегающие на гору кипарисы, беленые домики с зелеными верандами, тонкие извивы тропинок, наверху — светлое и легкое здание столовой, похожее на плывущий в зелени корабль. Где-то выше проходило шоссе, но его не было видно, лишь изредка мелькали меж деревьями крыши автобусов.
На узкой пляжной полосе пестрели грибки, разноцветные зонтики, стояли покатые навесы.
Александр Степанович вышел из воды, отряхивая с пальцев капли. Вытерся полотенцем, надел свою широкополую шляпу-сомбреро, встал, закинув руки за голову, циркулем расставил ноги.
Издали она любовалась его крепким, чуть отяжелевшим телом — разве скажешь, что ему за пятьдесят? Она видела немало пятидесятилетних мужчин — хотя бы того же Женечку Чекалина — с жирными плечами и брюшком, с одышкой, они выглядели стариками.
Она смотрела на мужа и думала о том, как часто чувствует себя старше его. Даже не старше — старее. Это оттого, что устаю, работа и заботы по дому опустошают меня. Особенно семейные неурядицы — чего стоит сцена и фразочка Юрия: «К любовникам шляться время она находит!» Значит, не помирились. Но тут же Кира Сергеевна вспомнила, как шумно собиралась Ирина в дорогу, Юрий весело помогал ей упаковывать чемодан, Ирина спросила: «А где ридна маты?» Юрий сказал: «Делает голову». Потом Кира Сергеевна слышала из своей комнаты, как занялись они денежными расчетами, и Юрий уговаривал Ирину взять побольше, а «с меня и по рубчику хватит, я не пью, не курю». Они долго смеялись этому «не пью, не курю», Кира Сергеевна думала о Юрии, что он, в сущности, не злой и незлопамятный, только грубый и вспыльчивый, но я ведь и сама бешеная…
Мимо прошел прогулочный катер, с него рвалась музыка, что-то кричал в мегафон экскурсовод, все тонуло в гуле мотора. Вспоров гладь моря, катер послал крупную волну, Кира Сергеевна выпустила буй, закачалась на ней. Волна пошла дальше, к берегу. Кира Сергеевна легла на спину, долго смотрела в высокое блеклое от жары небо.
20
После обеда она пошла с книгой в парк, а Александр Степанович, как всегда, завалился в душной комнате спать. Сколько ни твердила она, что спать днем — самоубийство, он только посмеивался. У него даже в поговорку вошло: «Пойду покончу самоубийством минут на сто двадцать!»
— Между прочим, ты только на одну треть Гринько, а на две трети Обломов.
— А что — Обломов? Неплохой мужик был…
Кира Сергеевна бродила по аллеям, перечеркнутым длинными и узкими тенями от кипарисов, сухо потрескивали под ногами чешуйки от шишек, тонкие паутинки загорались на солнце и меркли, с кипарисов слетали круглые шишки, глухо стукались о землю.
Она выбрала в густой тени скамейку, раскрыла книгу. Но все равно было жарко, не читалось, клонило и сои. Заблудившаяся оса балансировала на скамейке гибким подвижным брюшком, деловито оправляла свои тонкие крылышки.
«А что — Обломов? Неплохой мужик был…»
Кира Сергеевна вспомнила, как когда-то еще учительницей напросилась к мужу на урок. Он удивился: «Что математику делать на уроке литературы?» Но ей просто хотелось увидеть, как он держится в классе. На уроке речь шла об Обломове, и жизнерадостные краснощекие мальчишки и девчонки называли его «обломком загнивающего дворянства», «злостным порождением разнузданного барства», кто-то применил даже современное словечко — «тунеядец». Александр Степанович долго слушал всех и вдруг сказал: «Кому жаль Обломова, поднимите руку!» Ни одна рука не поднялась. Тогда он сам поднял руку: «А мне хочется заплакать оттого, что погибла для людей эта незаурядная личность, этот мягкий, добрый человек». И еще добавил: «В друзья себе я взял бы не Штольца, а Обломова».
Они потом спорили дома, он говорил: «В мире много всего — ума, образованности, силы, еды, барахла… И только одного всегда не хватает — доброты. Ее на полях не вырастишь, на станке не выточишь и с дипломом не получишь».
Шишка ударила в плечо, Кира Сергеевна подняла голову. Снизу просматривался шероховатый ствол кипариса и каждая плоская веточка, сквозь крону проглядывало густое, потемневшее небо.
Парило и пахло дождем. Кира Сергеевна закрыла книгу, встала и опять пошла по усыпанной шишками аллее. Шишки отлетали от ног, некоторые она подбирала для Лейки например, три: сросшиеся, покрытые пахучей смолкой, похожие на цветок.
Первые тяжелые капли ударили по земле, скатались в шарики. Зашуршало в кронах деревьев, простукало по черепицам крыш.
Она успела вернуться в домик до большого дождя.
В комнате было душно, пахло сырой известью. Александр Степанович уже не спал. На тумбочке стояли шахматы, и он, заглядывая в журнал, решал комбинацию.
Загремело, засверкало вокруг, лавина дождя раскатилась по крыше. Кира Сергеевна ссыпала на кровать собранные шишки, распахнула окно.
— Не боишься, что сквозняком молнию затянет? — не отрываясь от шахмат, рассеянно спросил Александр Степанович.
— Не боюсь.
Почему-то все время, когда они оставались вот так одни, между ними возникало чувство неловкости. Словно он и она боялись чего-то. Александр Степанович сидел на своей кровати, голый по пояс, в одних шортах, и опять она удивилась, какое у него молодое, крепкое тело.
