Михаил Голубков - Крайняя изба
— Что такое? Кто не дождется? — директор обеспокоенно поднялся на локте.
— Наш, из Сысоевки… сосед мой, — почувствовав в душе тревогу, сбивчиво заговорил Ефим. — Охотобщество, вообще-то, разрешает… не против местных. Документы у него в полном порядке: билет, все есть… членские взносы уплочены. Ну, раз просится парень.
— Тот самый, видно, — вспомнил Савельев, — который тебя в егеря предложил?
— Да, да! Тот самый! — подтвердил Ефим с надеждой, что это хоть как-то поможет Таське.
Но директор лишь неопределенно хмыкнул, пожал плечами.
В это время колдовавший над шашлыками Дима отпрянул от костра, держа в руках шпажки, как растопыренные пальцы.
— Закусь готова!
Просьба Ефима сразу была забыта, охотники запотирали в предвкушении удовольствия руками. И Ефим решил напомнить о Таське позднее.
Савельев оделил всех коньяком, каждый получил по шашлыку, исходящему сытным ароматом.
— Ни пуха ни пера!
— К черту!
Выпили с желанием, как по первой, обнажали, обжигаясь, шпажки, стягивали зубами душистые, сочные куски. Громко и наперебой нахваливали Диму. Ай да спец! Ай да пузанчик!
«Напрасно ягушку сгубил, — опять пожалел Ефим. — У них тут и без моей баранины хоть заешься».
— Под такую вкуснятину и еще не грех… — мыкнул набитым ртом директор.
Савельев не заставил себя ждать, снова плеснул в стаканы.
— Я погожу, — решительно отказался Ефим. — Мне еще дело делать.
8Вскоре он тихо и незаметно покинул охотников, взбодрил понуро стоявшего Серого:
— Съездим последний раз… и все. Выпрягу я тебя.
— Евсеич, куда? — окликнул и побрел вслед за егерем Полит Поликарпыч, точно был нанят караулить Ефима.
— Лодки привезу.
— А чего один-то, никого в помощники не берешь? Эй! — крикнул Полит Поликарпыч Диме и Савельеву, которые что-то пылко доказывали друг другу.
— Не надо, не надо… отдыхайте, — отмахивался Ефим, — сам справлюсь.
— Как это сам? — настаивал Полит Поликарпыч. — Я с тобой, раз у молодых совести нет. — Охотник неловко завалился боком в телегу: — Проветрюсь хоть.
«А пускай едет, — не стал отговаривать Ефим. — Вдвоем-то оно все веселей. И лодки погрузить легче».
Он тронул лошадь, сел на ходу впереди Полита Поликарпыча, телега запрыгала, застучала по твердым, потрескавшимся кочкам солончака.
Сзади раздавались голоса спорщиков.
— Горлопаны, — презрительно фыркнул Полит Поликарпыч, — за версту слыхать. — Он поудобнее устраивался на телеге, тыкался, валился пьяно на Ефима, жадно и доверительно наговаривал: — Недолго уж мне, недолго осталось… Два года отбухаю — и баста. На пенсию ухожу, Евсеич. Всю эту шайку-лейку подальше пошлю… В садике буду возиться, на охоту ездить… Ночь-то какая! А, Евсеич? — Полит Поликарпыч было умолк, повертел туда-сюда головой, но через минуту-другую опять воинствующе разошелся: — Хватит, к чертям собачьим… наплюну я на них. Весь торг под себя подмяли, деятели! Всех неугодных помаленьку выжили. Только и терпят таких, как я… Вреда-то им от меня все равно никакого, видимость одна. Ночь-то какая! Ночь-то! — все больше и больше возбуждался Полит Поликарпыч. — Век доживаю, а все не надивлюсь… Вот и прохвоста этого, Диму, недавно приняли. Нашли шофера. Ты не гляди, что он толстый. Он куда угодно без мыла влезет. Эх, ты но-о-оченька-а! — пропел вдруг врастяжку Полит Поликарпыч. — Не слушай меня, Евсеич, не слушай. Пьяненький я, лишнее болтаю.
Бессвязная эта, не очень-то понятная вспышка, признание Полита Поликарпыча в своей беспомощности, вызвала в Ефиме какой-то неприятный осадок, досадливое недоумение, похожее на жалость. «Тоже ведь не последний человек в торге, — думал он о заведующем базой, — неужто никаких полномочий не имеет? А куда в таком случае весь торг смотрит? На любого ведь есть управа?»
— Может, я тоже чо-то не так делаю? — спросил он встревоженно. — Деньги ведь я за какого-то экспедитора получаю.
— Нет, ничего, — сказал Полит Поликарпыч, — это они на себя взяли. Ты здесь ни при чем, Евсеич. Ты свою службу честно несешь. Впрочем, за таких, как они, всегда кто-нибудь да в ответе.
Ночь наплывала звонкая, чистая. В плотной, непроницаемой черноте светились лишь частые огни комбайнов в полях, огни центральной усадьбы да быстрые огни машин, снующих по тракту. Машины возили зерно на элеватор.
Справа дышало, жило своей деятельной ночной жизнью озеро. Что-то там всплескивало, взбулькивало, шуршало, не нарушая основной, плотной земной тиши. Трескучий утиный гомон плыл над камышами, был он непрерывен и неослабен, как стрекот кузнечиков в жаркий день.
Подъехали к лодкам. Давай грузиться. И чтобы не ездить вдругорядь, уместили на телеге сразу четыре лодки, на всех охотников, сложили их одна в другую, как стопку тарелок.
Обратно шли пешком, придерживали с обеих сторон неустойчивую, готовую рассыпаться стопку. Полит Поликарпыч больше не заговаривал — выговорился.
Костер полыхал по-прежнему, ярко и щелкуче. Выхватывал из темноты фигуры охотников, сверкающий бок машины, уродливые длинные тени плясали, бесновались вокруг.
«Так им дров ненадолго хватит», — подумал, подъезжая, Ефим.
Дима, Савельев и директор сидели осоловелые, тяжкие с еды и выпивки. На лицах у всех были блаженство и отрешенность.
— А ну-ка, молодежь… сгружай живо, — приказал Полит Поликарпыч. — Мы за вас должны?
Молодежь, Савельев и Дима, дуром вскочили, высказывая нешуточный испуг перед Политом Поликарпычем, легко и играючи разгрузили телегу и снова прилегли возле огня.
— Соснуть бы всем нужно, — посоветовал Ефим, — вставать рано… И ружья загодя настройте, чтоб завтра не искать, не терять время.
Савельев опять вскочил, бросился от костра, нагнулся над открытым багажником «Волги», вернулся, увешанный патронташами и ружьями в чехлах.
— Разбирайтесь. Весь арсенал тут!
Охотники разобрали ружья, повытаскивали их из чехлов, собирали, переламывали, заглядывали в стволы, точно покупку делали. Ружья у всех добротные, штучные, грех не попадать из таких ружей.
— И вот еще что, — как бы между прочим сказал Ефим, — путевки и охотничьи билеты положено на время охоты мне сдать. Распоряжение есть, проверить могут.
Случилась некоторая заминка. Охотники смотрели почему-то не на егеря, а на директора. Ждали, должно быть, какой подаст он пример.
— Ну раз проверить, тогда конечно, — не то поощрительно, не то глумливо усмехнулся директор. Его, кажется, заело, он, видно, не привык больно-то подчиняться, что с него спрашивали. — Билеты всегда пожалуйста, — полез он в нагрудный карман спецовки. — А вот насчет путевок мы на тебя, Евсеич, надеялись.
— Путевки не беда… выпишу, — пообещал Ефим.
За директором охотничьи билеты отдали Полит Поликарпыч и Савельев. Один только Дима не копошился, не искал билета, щурился сытно на огонь, ковырял спичкой в зубах.
— А тебя не касается, голубчик? — напустился на шофера Савельев, ломал комедию. — Оштрафовать… нет у него никаких документов.
— Шутки-то шутками, — встревожился Ефим, — а меня ведь и впрямь… возьмут и проверят.
Все, перестав смеяться, снова взглянули на директора.
— Брось. Не беспокойся, Евсеич, — похлопал тот егеря по плечу. — С нами не пропадешь. Отвертимся как-нибудь, не впервой… Да из Димы и охотник-то. Погода испортится, если он хоть одну утку убьет. У него и ружье-то не свое, взаймы, напрокат взял.
— Он скорее сам себя зацепит, — серьезно сказал Полит Поликарпыч. — Берем тут салаг всяких.
— Я же говорю, что Политыч в форме! — крикнул, схватив бутылку, Савельев. — Втык всем дает!.. Выпьем, друзья, за Политыча!
— Нет, хорош на сегодня, — сказал, точно отрезал, директор — вконец, видно, испортилось настроение. — Кто как, а я плацкартное место занимаю. — Взяв ружье, патронташ, он полез в тесное нутро «Волги». Начал кряхтя устраиваться на заднем сиденье.
Полит Поликарпыч последовал примеру директора, с треском захлопнул за собой переднюю дверцу кабины.
— Ну, а вы чо? — спросил Ефим Диму и Савельева. — Давайте помогу палатку натянуть.
— Мы, думаешь, спать будем? — развеселился Савельев. — Мы с ним еще к дояркам пойдем! Правда, пузанчик?
— Пойдем! — взыграл бабьим голосом Дима. — Где у вас, Евсеич… в смысле, доярки бокастые?
— Ложитесь-ка, ложитесь лучше… — Ефима задевала пьяная болтовня охотников. Степанида ведь тоже доярка. Не думают, что болтают.
Он немного подождал, не займутся ли охотники палаткой? Нет, не занялись. И черт с ними, пусть мерзнут. Ефим было пошел от костра, но, спохватившись, вернулся, вспомнив про Таську. Постучал пальцами по крыше «Волги»:
— Геннадий Семенович? А Геннадий Семенович?.. Чо мне с Протасием-то делать?
— Каким Протасием?
