Аркадий Первенцев - Огненная земля
В Армавире я бывал,
На квартирку раз попал. Там сидели две красотки, На них юбочки коротки.
Гоп тиар–дар–дам!
Чем девчонки виноваты, Что юбчонки маловаты…
— Кому что, а Шулику везде юбчонки, — укорил его дядя Петро.
— Ты бы тоже не против, дядя Петро. Да вот лысина не позволяет.
— И чего тебе далась моя лысина?
— Не тот анфас! — Шулик хихикнул.
— Верба, верба, зеленая ветка, — пробурчал дядя Петро.
Входили в город. На окраине по всей длине улицы остановилась на ночь колонна грузовых машин. В разгороженном саду, под яблоней, выделявшейся своей низкой и округлой кроной, горел костер. Вокруг огня стояли и сидели на корточках красноармейцы.
— Этим чудакам везде, как у тещи на именинах, — неодобрительно заметил Брызгалов. — Тут объекты рядом, а они огни открыли.
— Теперь немцу не до твоих объектов, — перебил его Воронков. — Пущай ребята погреются. Ночи на этом Кавказе холодные. — Он вгляделся в сторону костра. — Василенко, может, машины с Горького идут, наших горьковчан узнаем.
— А что они тебе, если и узнаешь?
— Письмишко бы самый раз подкинуть. Тут шоферы, бывает, по маршруту гоняют машины в оба конца.
— Вряд ли, Воронков.
Красноармейцы, заметив колонну, оставили костер и направились к дороге. Спавшие на грузовиках вставали, спрыгивали на землю. Колонна была разбужена, и везде зачернели силуэты вооруженных пехотинцев.
Роты без взаимного сговора подтянулись, выравнялись в четверках, «взяли ногу». Они шли под взглядами людей другой воинской части — солдат, знавших, что такое настоящий шаг и «выправка» каждого взвода. Может быть, их наблюдали сейчас будущие соратники по штурму Крыма. Моряки вышагивали, как на параде.
Привычное ухо Букреева сразу уловило изменение ритма движения.
— Слышите, комиссар? — спросил Букреев.
Батраков оглянулся, его глаза блеснули, и на лице можно было угадать одобрительную улыбку.
От грузовика к грузовику переходил уважительный говор:
— Матросы пошли!
— Морская пехота тронула! Десантники!
— Раз моряки тронули, на Крым пойдем.
Высокий боец в накинутой на плечи шинели крикнул с трехоски.
— Севастополь брать, морячки?
— Это тебе не пышка, — дружелюбно ответил ему Кондратенко, шагавший во главе взвода матросов «тридцатки». — Его и на ладошку не кинешь, горяч.
И моряки слышали товарищеское одобрение красноармейцев, взаимное уважение друг к другу воюющих советских людей, хотя и одетых в разные формы.
— Морская пехота тронула! Матросы!
— Эти дадут немцам духу!
Букреев прислушивался к этим возгласам, так же как к ритмичному рокоту подкованных сапог позади себя. Как бы то ни было, но и его бессонными заботами создана эта воинская часть. Он чувствовал за собой сильный и слаженный отряд.
…В районе пристани моряков встретили Шалунов, одетый в кожаный костюм, высокие штормовые сапоги, зюдвестку, и Манжула. Они сразу напомнили Букрееву благополучный переход от П. — это было как бы добрым предзнаменованием. Шалунов, как всегда общительный и ве–селый, попросил разрешения комбата развести роты по кораблям. Не один десант сажал Шалунов на корабли. Перешучиваясь с офицерами (почти все ему были знакомы по прошлым операциям), Шалунов каждой роте указал направление. Везде у него были расставлены распорядители и потому никто не толпился на пирсе. Люди paстекались по кораблям с быстротой, похвальной даже для такой хорошо обученной десантной части.
С урчаньем плескалась вода. Доски причала, казалось, то поднимались, то уходили из‑под ног. Ошвартованные борт о борт сторожевые катера выделялись тонкими крестовинками мачт, контурами своих рубок и кругами зачехленных прожекторов.
Подошел Звенягин и, скупо похвалив Букрееву его людей, закурил. Казалось, он хвалил за хорошую погрузку больше по привычке, а думал о чем‑то другом, более важном для него. На кораблях слышались беззлобные перебранки, которые, очевидно, бывают при всех посадках, стук складываемых на палубы пулеметов и металлических ящиков с боеприпасами. Медчасть погрузилась к Курасову. Невдалеке, скрытые темнотой, разговаривали командир корабля, Фуркасов и Таня.
— Жизнь разумного существа, — говорил доктор, — со всеми ее неприятностями — драками, десантами — все же отличная штука. И жизнь именно человека. Ведь подумать только, мог бы я прийти в этот мир какой‑нибудь козявкой, дождевым червем или хуже того…
— Или хуже того — тараканом–прусаком, а еще хуже того — просто немцем, — смеясь вставил Курасов.
— Ну что немец? Тоже человек, к сожалению…
— Не говорите при мне этого, — воскликнула Таня. — Стоит только подумать, что моя мама и ребенок…
Звенягин помычал, вытряхнул из трубки пепел.
— Жизнь. Все о ней говорят. Вы слышали, Букреев, ворон, как будто триста лет живет. И все летает, каркает клюет. За триста лет можно все крылья себе расшатать! А?
Возле пирса остановилась автомашина. Свет фар упал на побеленную будочку дежурного и погас. Кто‑то хлопнул дверкой машины. Звенягин прислушался к быстрым и уверенным шагам.
— Контр–адмирал?
— Неужели сам?
Это приехал Шагаев. Он подошел, поздоровался.
Букреев пожал большую холодную руку Шагаева и доложил о погрузке.
— Итак, через три минуты в поход? — Шагаев поежился. — А где Батраков?
— Он на корабле, — ответил Букреев. — Прикажете его позвать, товарищ капитан первого ранга?
— Нет. Не надо… — Шагаев стоял высокий, полный, заложив руки за спину. — Контр–адмирал просил извинить его за отсутствие. Он срочно вызван на фо–Ка–Пэ. — Шагаев посмотрел на часы. — Давайте, Звенягин. Только не теряйте радиосвязи с берегом. Прошлый раз сами отбивались от авиации, а сообщи нам, подкинули бы истребителей. — Шагаев обратился к Букрееву. — Письма я получил. Иван Сергеевич просил передать вам, что все обещанное будет строго выполнено.
…На палубе — узкой и неустойчивой — сидели и лежали люди. Кое‑кто спал. К мостику пришлось проходить между телами, вещевыми мешками и оружием. Возле палубных орудийных установок стояли комендоры.
С появлением Звенягина на командном мостике все пришло в движение. Его приказания, отданные резким голосом, были повторены всему дивизиону. Разом заработали моторы. Все двенадцать кораблей почти одновременно отвалили от пирса. Горы отодвинулись, и чаша бухты, оттененная мертвым звездным светом, становилась все меньше и меньше.
У мостика флагманского корабля стояли Баштовой и Манжула. Баштовой напряженно всматривался в быстро Уходящие высоты Толстого мыса. Над обрывом мельк-7 нул, погас и снова вспыхнул огонек. Звенягин наклонился к Букрееву.
— Ольга морзит своему, — сказал он. — Тяжело ей сейчас одной оставаться… Все же лучше, когда семья подальше…
На выходе из бухты посвежело. И как это обычно бывает при свежей погоде, море сильнее запахло солью и рыбой, водорослями, прелой древесиной и травами. Корабли проходили фарватер при бортовой качке.
Волны били в один борт, и холодная водяная пыль прилетала на палубу.
У берегов еще была заметна белая кайма прибоя. Но вот она исчезла. Над скалами мыса Дооб засигналил небольшой прожектор. Это был прощальный привет уходившим кораблям от гвардейцев береговых батарей сева- стопольца Матушенко.
Справа лежала пустынная Цемесская бухта, а в глубине ее, у обветренных, неласковых гор, угадывались развалины Новороссийска.
Звенягин круто повернул, и корабли легли на курс к Таманскому полуострову.
Часть вторая
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Обогнув скалистые обрывы Мысхако, Звенягин вытянул дивизион в строгую кильватерную колонну. Светосигнальный «люкас» флагмана бросил последние узкие и прерывистые пучки разноцветных лучей и погас. Корабли подтянулись и теперь неслись вперед, как бы связанные пенной грядой бурунов.
Возле орудия стояла Таня, прислушиваясь к однообразному мрачному шуму моря. Ветер забрасывал на корму соленые брызги, посвистывал в мачте и стволах зенитных пулеметов. Таня видела Курасова, стоявшего позади коренастого штурвального.
Чуть накренившись на правый борт, шел корабль Звенягина, по положению в строю названный передним мателотом. Необычное слово — мателот — казалось Тане сейчас каким‑то таинственным прозвищем и очень подходило к этому темному и как будто крылатому кораблю.
И Курасов и Звенягин представлялись теперь Тане не хорошими друзьями, а людьми недосягаемыми. Курасов не оборачивался, хотя и знал — Таня стоит позади и наблюдает за ним. Она догадывалась, что даже и сейчас Анатолий думает о ней.
С мягким утомительным рокотом работали моторы. Корабль, то окунаясь носом, то припадая на корму, Догонял белые гребни волн и подминал их под себя. Раздавленные волны уходили в темноту ночи.
Лежащие на палубе краснофлотцы взвода связи пошептались. Один из них приподнялся.
— Таня, устраивались бы с нами. Мы бы потеснились.
