Вера Панова - Собрание сочинений (Том 3)
Галка открыла клюв и крикнула: «Кар!»
— Есть хочет, — сказал Васька.
Сережа ножиком раскопал землю под сиреневым кустом, нашел несколько дождевых червей и дал галке. Она проглотила их, давясь от жадности, и заорала еще громче: «Кар! кар!»
— Подари мне ее, — сказал Сережа.
— А что за нее дашь? — спросил Васька.
— Я не знаю, — грустно сказал Сережа, чувствуя, что сейчас Васька его ограбит.
— Ладно, сговоримся, — сказал Васька, не придумав сразу, какую бы цену положить за галку. — Ты ее, главное дело, корми хорошенько, а то издохнет. Они, воронье, ненасытные.
Он ушел, а черная, взъерошенная, орущая и вертящая головой птица осталась у Сережи.
Кот Зайка, разбуженный ее криком, вышел, потягиваясь, на террасу и осторожно принюхался.
— Не смей! — закричал на него Сережа. — Не смей ее трогать! Я тебе дам!
— Ох, Сережа, — сказала Марьяна, — и нажил же ты себе хлопот…
Теперь Сережа с утра до вечера был занят работой: копал землю и добывал червей для галки. Галка жила в его комнате, в коробке от кубиков, выложенной внутри мягкими тряпочками и ватой. Целый день ее требовательные крики разносились по дому. Время от времени нужно было ее поить: она задирала голову и разевала клюв, и Сережа лил ей в рот воду из чайной ложки. Дверь и окно приходилось охранять, чтобы Зайка не забрался в комнату.
— Отвратительная птица! — сказал Иконников. — Удивляюсь, Марьяна Федоровна, как вы позволяете.
А как не позволить, если Сережа привязался к этой птице?
— Галя-Галя! — кричал он со двора, неся ей червей в игрушечном ведерке, и галка отзывалась из комнаты неистовым «кар!».
Он кормил ее и приговаривал:
— Бедная! Голодная! Ну, ешь, ешь, Галя-Галя-Галя!
Так он приучил ее к кличке.
Прошло недели две, и галка отказалась сидеть в коробке. Она потребовала, чтобы ее выпустили на воздух. Сережа отворил дверь. Вертя головой, поблескивая бусинками глаз, галка перебралась через порог, перешла столовую и вышла на террасу. Там под стулом, развалясь, спал Зайка. Он открыл глаз и посмотрел на галку… Галка, выпятив грудь, подошла к нему, каркнула и ударила его клювом в глаз — Зайка едва успел зажмуриться… Он сел и некоторое время наблюдал за галкой; потом, видимо, решив, что лучше не связываться, угрюмо и обиженно удалился в комнаты.
Галка росла. Деловитой походкой, переваливаясь и подскакивая, она ходила по дому и по двору. Сама копалась под кустами сирени — искала червей. За обедом взлетала на стол и выхватывала из тарелок макароны и капусту. И Зайка, и собака Букет боялись ее: она взлетала им на голову и больно клевала в темя. У кур поднимался переполох, когда галка приближалась к ним.
Она воровала блестящие вещи: исчезали чайные ложки, пропали маленькие Марьянины ножницы. Не сразу догадались, что искать их надо в галкиной коробке (спала она по-прежнему у Сережи, в коробке от кубиков). Тетя Паша боялась снять очки: только положит их на стол или на подоконник — глядь, галка уже подбирается к ним, бочком, вприпрыжку, нацелившись вороватым глазом.
— Ее нужно посадить в клетку! — сказал Иконников.
Но никто с ним не согласился: в этом доме никогда не держали птиц в клетках.
Мальчики Дальней улицы были от галки без ума.
— Галя-Галя! — по целым дням раздавались крики на улице.
— Кар! — отвечала галка, но на чужой голос не шла, чем особенно гордился Сережа.
Она ходила с ним на прогулки. Он шел, окруженный мальчиками, а она сидела у него на плече.
Однажды она исчезла из дому. Сережа бегал по всему городу и звал: «Галя-Галя!» Она не отзывалась. Сережа плакал и опять звал. Вечером Марьяна силой увела его домой и уложила в постель. Он посмотрел на пустую коробку, стоявшую на комоде, и залился слезами. Вдруг кусты за окном зашумели, и галка влетела в комнату — и прямо к Сереже!
— Галя-Галя! — закричал он, вскочив.
На ноге у нее был обрывок тряпки.
— Подумай, Сереженька, — сказала Марьяна, — ее привязали, а она оборвала привязь и прилетела к тебе!
Но потом галка все-таки покинула Сережу. К ней стала прилетать другая галка, они подолгу гуляли вместе по двору и о чем-то совещались.
— Они улетят, — сказала Марьяна. — Они задумали вить гнездо. С этим ничего не поделаешь, Сереженька. Птица должна вить гнездо.
И галка улетела. Это было очень грустно, но ничего не поделаешь Сережа понимал, что ничего не поделаешь.
Два раза галка прилетала в гости. Ходила по террасе, пугала Зайку, выхватывала макароны из супа, а другая галка сидела на ветке и смотрела, как ее подруга безобразничает в гостях.
Потом они перестали прилетать. Должно быть, они были очень заняты постройкой гнезда, и у них не было времени ходить в гости.
Глава шестая
ОСЕНЬ
Вот школа. Ее только что построили. Со светлых кирпичей, из которых она сложена, еще не облетела розовая пыльца.
У школы две трубы. Из обеих труб идет дым: топят печи, хотя до холодов далеко — дни стоят золотые, погожие; топят, чтобы скорее просохло здание.
Много разных красок пошло на школу: крыша зеленая, пол коричневый, классы — светло-желтые с белым, коридор — голубой. Все краски пахнут одинаково: новизной, праздником, ожиданием.
Привезли оборудование: парты, стулья, столы, шкафы, большие классные доски, два круглых синих глобуса и баки для воды: откроешь кран — вода в рот фонтанчиком.
Тащили шкаф в четвертый класс, шкаф упирался, оцарапал косяк, на свежеокрашенном полу оставил след своей грубой деревянной ноги. Пришел маляр, закрасил след, велел, чтобы два дня никто не входил в четвертый класс.
Пустырь вокруг школы очистили от стружек, щепы, обломков кирпича. На расчищенной земле лопатой, колышками, бечевкой наметили линии будущих аллей, контуры будущих клумб, ягодников, опытных грядок.
В школу шли комиссии, одна за другой: строители, врачи, учителя. Сам председатель райисполкома пришел и сам секретарь райкома партии Иван Никитич Горельченко. Они неловко присаживались на маленькие парты, на которых еще никто не сидел, против больших черных досок, на которых еще ничего не было написано, и лица у них становились смущенными, потому что все они в этот миг вспоминали свои школьные годы, и все чувствовали умиление, и все старались это умиление скрыть.
Один Иконников был недоступен подобным слабостям.
— Ну, как? — спросил его Коростелев. — Хороша школочка?
— Очень пахнет краской, — сказал Иконников и поскорей пошел на свежий воздух, обмахиваясь чистым платком… Но черт с ним. Сегодня, когда все новизна, праздник, ожидание, — не будем говорить об Иконникове. О нем в другой раз, когда испортится погода и будет плохое настроение.
Последние дни августа. В школу приходят отцы и матери, приводят детей, приносят метрики и справки об оспопрививании.
Две матери зашли в канцелярию. Двое детей, мальчик и девочка, ждут их в коридоре.
— Мне уже давно семь лет, — говорит девочка. — Мое день-рождение было в марте. А твое когда?
У нее рыжие косички, завязанные крендельками на ушах, и черные живые глаза. Мальчик смотрит на нее озадаченно.
— Я могу нарисовать пароход, — говорит он.
— Фу, пароход! — говорит девочка. — Пароход каждый дурак умеет. А ты умеешь нарисовать лошадь?
Проходит Марьяна со стопкой книг.
— Если она захочет поставить меня на колени, — говорит мальчик, — я все равно не стану.
— Она не будет ставить на колени, — говорит девочка. — Она нас будет выгонять из класса.
И они провожают Марьяну долгим взглядом.
…Первое сентября, первый день нового учебного года. Нежарко светит утреннее сентябрьское солнце. Треугольником пролетает в небе журавлиная стая. И дети идут по полям, размахивая сумками.
Когда прозвучал звонок, возвещавший конец урока, Марьяна построила детей в пары, вывела во двор и сдала матерям, пришедшим встретить своих малышей. Под материнской охраной первый класс организованно направился в поселки, по домам. «Почти такие же маленькие, как мой Сережка, — подумала Марьяна, глядя им вслед. — В классе они не кажутся такими маленькими…»
Она вернулась в класс, села на парту и посидела, поддерживая голову рукой, отдыхая от впечатлений, нахлынувших на нее в этот первый день ее самостоятельной работы.
Невозможно сразу запомнить, как кого зовут. Запомнились имена тех, кто шалил, вообще как-то проявлял себя. Девочку с рыжими косичками, завязанными на ушах крендельками, зовут Серафима, Фима. Она все время шепчется с соседями, поссорилась с девочкой, сидящей за нею. Ссора была шепотом, но все перестали слушать Марьяну и смотрели на ссорящихся. Пришлось прервать урок:
— Что у вас там делается, ребята?
— Она взяла мою резинку и не отдает! — сказала Фима, сверкая черными глазами.
