Евгений Ивин - Дело взято из архива
— Подождите! — вдруг окликнул рабочих капитан. — Откройте крышку!
Капитан подошел к судебно-медицинскому эксперту.
— Вы не заметили, какой размер ноги у трупа?
Эксперт, уже немолодой мужчина с лысеющей головой, смотрел несколько секунд на капитана, видимо пытаясь себе представить то, что он видел в гробу, затем пожал плечами.
— Черт его знает! Не обратил внимания на башмаки.
Он вернулся к гробу, уже открытому рабочими, подцепил один ботинок и, сделав какие-то сложные вычисления, ответил на вопрос капитана:
— Он носил обувь сорок первого размера. Об этом, кстати, говорит и размер башмака.
Теперь уже судебно-медицинский эксперт был не нужен капитану. Данных о том, чтобы опровергнуть правдоподобную версию о случайной смерти Михаила Донорова, было предостаточно.
Для завершения дела необходимо было решить два вопроса: установить, кто же в действительности похоронен на кладбище и был ли это несчастный случай. Но получить на эти вопросы ответ можно будет лишь тогда, когда Михаила Донорова найдут.
Позднее, читая заключение судебно-медицинского эксперта, Петренко, к своему удивлению, обратил внимание на то, что на черепе имеются следы от двух ударов тупым предметом, в то время как в лобной и теменной части такие следы отсутствуют. Казалось бы, все должно быть наоборот: ведь пострадавший налетел на дерево, и больший процент повреждений должен находиться именно на фронтальной части. В каком же положении был пострадавший в момент столкновения с деревом? Петренко вернулся к протоколу осмотра трупа в старом деле. Там было ясно написано, что лицо пострадавшего сильно обезображено, а это могло произойти в результате столкновения с деревом. Тогда как же человек мог получить удар с затылочной части черепа?
Петренко решил посмотреть место, где все это произошло. Ему удалось его найти, оно было описано в протоколе. Дорога имела асфальтовое покрытие, но профиль ее остался прежний, сохранилась и кривая, на которой опрокинулся мотоцикл. Нашлось и дерево, где кончилась жизнь неизвестного человека. Вокруг буйно разросся кустарник, зеленела трава.
Как ни примеривался, как ни заходил со всех сторон Петренко, он не мог прийти к заключению, что человек при столкновении с деревом мог получить одновременно и удар в лицо и в затылок. Вывод напрашивался сам: или человек, ударившись о дерево затылком, был затем изуродован, или же, получив от кого-то удар по черепу, потом был изуродован до неузнаваемости, и тогда никакой катастрофы здесь не произошло, а было самое настоящее убийство. Собственно, об этом говорило и то, что по черепу было нанесено два удара. Теперь все становилось на свои места: убийце после совершенного преступления очень нужно было скрыть личность убитого. Воображение повело капитана дальше. Убийца бросил труп к мотоциклу, открыл крышку бензобака, кинул спичку и этим сбил с пути следствие. Однако, стремясь скрыть личность убитого, он преднамеренно подбросил ему документ на имя Михаила Донорова. Опасаясь, что опознавать труп будет жена, преступник оставил здесь свой плащ и пиджак.
Убийцей мог быть только один человек, которому выгодно было, чтобы его сочли мертвым, — это Михаил Доноров.
Охота за именем
Устойчивый больничный запах стоял в приемном покое. Смесь эфира, спирта и еще какого-то лекарства висела в воздухе, растворившись в душном тепле помещения. Одних больных привозили, другие приходили своими ногами, провожаемые заботливыми родственниками; мелькали белые халаты сестер и врачей, на скамье сидели три старушки и шептались о каких-то универсальных рецептах против ревматизма и прострелов — такова была атмосфера, в которую окунулся Петр в больнице.
Капитан покрутился в вестибюле, отыскивая сведущего человека, у которого можно было бы спросить, где находится кабинет главного врача. Наконец такой человек появился, в белой шапочке, худенький и в тапочках на босую ногу.
— Девушка, как пройти к главному врачу? — спросил ее Перминов.
— Идите за мной! — лаконичнее, чем можно было ожидать, ответила сестра. Она привела Перминова на второй этаж и легким жестом руки указала на табличку «Главврач».
— Сюда! — и так же плавно и не спеша двинулась дальше.
Главврач, средних лет мужчина в белой шапочке, надвинутой на лоб, и в белом халате, воззрился сквозь толстые стекла очков на посетителя и застучал ногтем по тарелке, куда он сбрасывал пепел с сигареты.
— Извините за беспокойство. Я из Комитета государственной безопасности, — протянул Перминов удостоверение главврачу.
— Кого же вы будете у нас ловить? — попытался сострить эскулап, у которого от любопытства заискрились глаза.
Перминов шутки не принял. Он вообще не терпел такого рода шуток, особенно от людей, которые в КГБ видят лишь «ловить, тащить и не пущать». Он сразу же перешел на официальный тон и задал вопрос:
— У вас лежит больной по фамилии Сидоркин. Мне необходимо повидать его по очень важному делу.
— Тсс-с! Не спешите! Это не так-то просто, как вы себе представляете. Во-первых, посещение тяжелобольных запрещено. Во-вторых, он умирает. Уже несколько раз терял сознание. Чудом держится, сильный организм. Любая беседа с ним может оказаться тем граммом, который перетянет его на ту сторону.
Главврач молитвенно сложил на груди руки, довольный произведенным эффектом. По многолетнему опыту он знал, что такие люди, как его посетитель, не отступают сразу же, как только им говорят «нет». Сейчас он начнет доказывать и убеждать, что ему очень нужно видеть больного. Подумаешь, по очень важному делу… Конечно, можно было бы и пустить посетителя в палату. Судя по состоянию больного, тому остались считанные часы на этом свете, и часом позже, часом раньше — все равно исход предрешен…
Главврач не успел додумать свою мысль до конца, как его прервал Перминов:
— Вы уверены, что он умирает?
— Как врач, могу сказать точно. В его распоряжении два-три часа. Ошибки никакой. Нож искромсал все внутри. Как он еще жил эти дни? Говорю вам, сильный организм. Поэтому его лучше уже не беспокоить…
— Поймите меня правильно, доктор. Может быть, мой визит сократит жизнь этому человеку. Но я должен с ним поговорить. Если это будет даже негуманно… Ведь вы пустите к нему жену на эти последние часы?
— Да, я уже послал за ней.
— Не намерен от вас ничего скрывать… Разыскивается один государственный преступник, которому удавалось скрываться от правосудия на протяжении двадцати лет. По нашим данным, Сидоркин — единственный человек, который видел его перед тем, как был ранен, и, более того, знает фамилию, под которой тот скрывается. Словом, Сидоркин моя последняя надежда. Прошу вас, доктор, до прихода жены мне надо с ним поговорить.
Главврач встал, он был просто поражен тем, что капитан прямо и без недомолвок открыл ему причину своего визита.
— Идемте!
По пути к двери он сдернул с рогатой вешалки халат и, кинув ею Перминову, открыл дверь. Прошли длинный коридор, поднялись еще на один этаж и вошли в небольшую палату. Здесь стояла всего одна кровать, на которой лицом к двери лежал худой бледный человек. Небольшая черная щетина на подбородке еще больше подчеркивала прозрачную бледность его кожи. Возле него со шприцем в руке стояла сестра, она готовилась сделать больному укол и обернулась на стук открываемой двери.
— Ну что?
— Опять! — ответила сестра. — Боюсь, что теперь уже конец.
— Мы перевели его сюда вечером, думали, что ночью все кончится, не хотелось оставлять в палате, где лежат выздоравливающие, — сказал главврач, обернувшись к Перминову. — Делайте, Александра Петровна, все возможное, только верните ему сознание.
Сестра сделала укол и взяла руку Сидоркина, прощупывая пульс.
— Пульс есть, но очень слабый. Это один из моментов, когда медицина вынуждена отступить, — с сожалением заключила она, ни к кому не обращаясь. — Жизнь держим вот на этой игле, а на таком острие долго не продержишься.
Перминов с волнением ждал. Это был крупный шанс. Скажет ли он перед смертью или же до конца будет верен «черному братству»? Мысленно Перминов уже составил свой разговор с ним. Время терять нельзя, надо найти простые убедительные слова, если они еще смогут дойти до сознания умирающего.
Заострившийся нос Сидоркина чуть дрогнул. Капитан замер, но тот лежал без движений, и Перминов решил, что это ему померещилось. Лет сорока пяти, с маленьким вытянутым, как у ежика, лицом, сильно облысевший, Сидоркин вызвал вдруг жалость у Перминова. Она пришла не потому, что капитан терял такого важного свидетеля, а просто чисто по-человечески ему стало жаль Сидоркина, который в своей жизни метался, как заяц, загнанный гончими, в поисках, как он считал, лучшей жизни. Раскаяние пришло к нему слишком поздно, лишь на скамье подсудимых, когда он, обливаясь слезами, умолял суд простить его. Несомненно, в своем последнем слове он был честен, когда заявлял, что отбудет наказание и всю оставшуюся жизнь будет трудиться, чтобы хоть как-то искупить свою вину перед Родиной.
