Михаил Бубеннов - Орлиная степь
В это время Леонид, взяв своего помощника под локоть, нагнулся к его уху и сказал, понизив голос:
— Вот что, Степаныч, я все-таки схожу з контору, разузнаю, где директор… Нельзя же так выходить! Нельзя!
Корней Черных слегка нахмурился.
— Да, первых, говорят, здорово провожали!
— А мы чем виноваты, что выходим последними? — сказал Багрянов- и на несколько секунд даже стиснул челюсти. — По его же вине!.. Да ведь нам и немного надо: на всех — одно доброе слово. Только и всего! Схожу, Степаныч, схожу, не уговаривай. — Он сунул в руки Черных связку деталей. — На, держи!
— Вырвал? — спросил Черных.
— С мясом!
В это время на крыльце конторы появился Степан Деряба. Он был навеселе, но только в той мере, когда не каждый мог заметить, что он уже принял «свою» порцию спиртного. Не спеша осматривая бригаду с ехидной ухмылкой на одутловатом лице, он, видимо, обдумывал, с чего начать разговор. Взгляд его нагловатых светлых глаз с каждой секундой безумно веселел.
— Тьфу ты, чертова дылда! — тихонько проворчал Корней Черных. — Вытаращил свои оловянные, зенки и стоит ухмыляе ся, зараза! А чего, скажи, надо?
— Я иду, черт с ним! — сказал Багрянов:
— Не горячись! Видишь, зачем он вышел?
Уже несколько дней Степан Деряба околачивался в Залесихе без дела, будто бы собираясь на курсы комбайнеров, которые должны были открыться в районном центре. Все время он решительно избегал встреч со своей бывшей бригадой.
Но теперь почему-то решил явиться на ее проводы в степь.
— Идет, — вдруг предупредил Черных. Минуя отдельные ступеньки, Деряба сошел с крыльца, перешагнул лужу и не спеша приблизился к бригаде. В упор уставившись невидящим взглядом на ребят, он поднял в небо ладонь и воскликнул хрипловатым голосом:
— Салют, младое племя!
Не рассчитывая на внимание бригады и ответное приветствие, он поспешил начать разговор:
— Желаете, я устрою митинг? По старой дружбе!.. Желаете? Что молчите?
— Слушай-ка, благодетель! — подходя к Дерябе, заговорил Багрянов. — Ты лучше поберег бы свой голос, а? И так хрипишь, до митинга ли тебе?
— Думаешь, слушать меня ребята не будут? — ухмыляясь, спросил Деряба. — Ха-ха! Ошибаешься, меня всегда слушали! А вот тебя слушать не будут. Психологии ты не понимаешь — вот твоя беда!
— Где нам за тобой угнаться, — сказал Багрянов, — у тебя сапоги-то сорок пятого размера!
— Смеешься, да? — сразу же не без видимого удовольствия придрался Деряба. — Только знай: я разных твоих насмешек не потерплю! Я не за тем сюда приехал!
— Знаю, знаю, зачем ты сюда приехал!
— А зачем? Скажешь?
— Подрасти еще больше на целине!
Все видели: расти Дерябе никак больше нельзя, — и потому над бригадой внезапно раздался взрыв визга и хохота. Мертвенная бледность мгновенно залила отечное лицо Дерябы. Еще секунда, и неизвестно, что могло бы произойти, но неожиданно опасный ход событий круто изменила Анька. Раскинув полы пальто, она в два счета слетела с саней, тут же заслонила собой, сколь могла, Дерябу и, выпрямляясь, выставляя вперед под цветистой блузкой груди, закричала совершенно осатанело:
— Ржете, собачье отродье? Расхрабрились? А давно ли, как щенки, лебезили перед Дерябой? С каких же это щей у вас такая храбрость? А плакать потом не будете?
— Ну, ладно, ладно! — беря Аньку за плечо, растроганный ее защитой, охрипше проговорил Деряба. — Пошли, пройдемся на прощание!
При смущенном молчании всей бригады Деряба и Анька, демонстративно взявшись за руки, с гордо поднятыми головами пошли прочь. Некоторое время они шли молча, прислушиваясь, но никто не бросил им вдогонку ни одного слова. Пройдя сотню шагов, Анька не выдержала и заговорила со слезной обидой в голосе:
— Всего тебя, Степан, осмеяли!
— Замолчи! — сжимая ей руку, прорычал Деряба.
— А теперь и мне житья не будет.
— Будет! У тебя вон какие зубы!
— Зачем в бригаде-то оставил? Скажи!
— Поживи… На всякий случай… — уклончиво ответил Деряба.
— Сам с дружками смоешься — и поминай как звали, а мне пыль глотать у трактора? — с сердцем заговорила Анька. — Молчишь? Может, уже не нужна? Все эти дни даже не хотел встречаться! Не стыдно, пьяные твои глаза?
— Тошно было, — сознался Деряба.
Нетяжко вздохнув, Анька вдруг приняла обычный игривый вид и, слегка прищурив неспокойные темные глаза, смеющимся голосом спросила:
— Отпускаешь одну, а не боишься, что загуляю?
— Замолчи, язык вырву! — прохрипел. Деряба, дергая Аньку за руку. — Не затем я тебя оставил в бригаде…
Анька остановилась, взглянула на Дерябу серьезно.
— Ты что задумал?
— Что надо, не твоего ума… — неопределенно и мрачно ответил Деряба. — Думаешь, Деряба простить может? Деряба еще даст сдачи!
— Но ты ведь едешь на курсы?
— Туда не скоро…
— Что же мне в бригаде делать?
— Живи! Видно будет!
Тем временем Леонид Багрянов бесцельно бродил по разным комнатам конторы. Все начальство станции находилось в разъезде, а рядовые работники относились совершенно равнодушно к выходу его бригады в степь: всем уже изрядно наскучили горластые, как грачи, новоселы.
Леонид почему-то заглянул даже в комнатенку, где сидел зоотехник — худой, остроносый, взлохмаченный человек в синем костюме, засыпанном перхотью.
— Вы ко мне? — ворчливо спросил зоотехник, быстро обеими руками роясь среди бумаг на столе. — Я сейчас не могу: у меня дела…
Заглянул Леонид и в бухгалтерию. Пожилая бухгалтерша, напуганная бесконечными перерасчетами с новоселами, не обходившимися без скандалов, удивленно спросила:
— Багрянов? А в чем дело?
Только диспетчер Женя Звездина, молодая ленинградка, смугленькая черноглазая красавица в яркой зеленой шерстяной кофте с короткими рукавами, очень живая, смелая, увидев Багрянова, вскочила ему навстречу, быстро спросила:
— Вы уходите? Сейчас?
— Скоро.
— Я вам завидую, — сказала Женя со вздохом и, подойдя к перегородке, за которой работала, поставила на нее оголенные локотки. — Желаю вам большого-большого успеха! Каждый раз вы должны сообщать мне только приятные новости. Обещаете не огорчать меня?
— Обещаю, — улыбнувшись губами, ответил Леонид.
Женя Звездина искренне вздохнула.
— Как жаль, что меня не пустили в степь! А ведь я тоже ехала, чтобы работать на целине, именно на целине! Ах, как я завидую вам! Весна, степь, высокое небо, цветы…
Багрянову хотелось сказать, что, кроме тех красот, какие перечислила Женя, в степи бывают злой ветер, нестерпимый холод, черные бури… Но ему стало жалко девичьей мечты, он растерянно поблагодарил Женю за доброе слово в дорогу и, несколько развеселясь, пошутил:
— Хотите, я вам пришлю букет цветов с целины?
— Серьезно? — обрадовалась Женя. — Честное слово?
— Совершенно серьезно!
— Ой, буду рада! А не забудете?
— Постараюсь не забыть.
— Я все же напомню по рации! — Отлично. Но где же директор?
— Он сейчас будет, — с улыбкой ответила Женя. — Вы его подождете? Заходите ко мне, присядьте!..
Но Леонид Багрянов, уже начиная испытывать неловкость от разговора с черноглазой красавицей, сказал, что он хочет встретить директора, попрощался и вышел из конторы.
С крыльца Леонид сразу же увидел на дороге, ведущей в село, новенький, прыгающий на выбоинах вездеход. Из толпы у саней крикнули:
— Директор едет!
Расплескав лужу, вездеход остановился у самого крыльца конторы. Илья Ильич Краснюк долго ворочался на сиденье, неловко высвобождая из машины ноги. Шофер раз-другой. порывался было помочь ему, но сдержался, сообразив, что этим может нанести при всем честном народе немалый вред авторитету директора. Кое-как Краснюк выбрался из машины, недружелюбно взглянул на Багрянова, спросил:
— Вы все еще здесь?
— Ждем вас, — вспыхнув, ответил Леонид.
— А зачем меня ждать?
— Мы думали, что вы… проводите нас, — замялся Леонид. — Поговорите.
— Теперь не время для митингов, товарищ Багрянов! — заговорил Краснюк громко, с таким расчетом, чтобы его слышала вся бригада. — Дорог каждый час, каждая минута! — Размашистым жестом он указал на степь. — Видите, что делается? Потоп! А вы стоите и теряете время! Безобразие! Выходить немедленно! — И Краснюк тут же, повернувшись, поднялся на крыльцо.
Леонида до онемения потрясло то, что произошло. «Какой негодяй! Какой, мерзавец! — кричал про себя Леонид, не в силах оторвать взгляд от окон конторы, за которыми мелькала фигура Краснюка, и тяжко, до удушья страдая от только что перенесенного унижения. — Ну, погоди, подлая твоя душа! Мы тебе припомним, как ты провожал нас в степь! Мы этого не забудем!» Когда его окликнули, он едва разжал пальцы, стиснутые на верхней жердине палисадника…
