Вера Панова - Времена года
— А живет здесь.
— А где же ему? — еще горячее спросила комендантша. — Там только прописаться можно, а жить не пустят, тем более с женой, изволь радоваться. Женщины — тяжелая артиллерия, я вам скажу; их пускать не любят, почему? Нынче она голову моет, завтра ей постирать — беспокойство для окружающих.
За дверью раздавался Люсин голосок, повелительно кричавший: «Товарищи, на лекцию! Начинаем лекцию!» — то близко, то в недрах общежития. В красный уголок входили женщины. Пришла и растрепанная девушка в безобразном свитере. Она вошла плавно, как-то не по-людски переставляя ноги, держа голову высоко и немного набок. «Верочка, Верочка!» заговорили женщины и раздвинулись, чтобы усадить ее. Откинувшись на спинку стула, она оглядела Павла Петровича так же высокомерно, как давеча Дорофею.
— Конечно, — говорила комендантша, — Таня, с другой стороны, могла подождать, ей двадцать лет. Но коли уж беда случилась — надо выходить из положения. А Евгении Ивановне ждать нисколько не возможно было, в тридцать три года человек мужа нашел, до сорока, что ль, ждать, изволь радоваться. И в мужское общежитие ее не пошлешь, женщина культурная.
— Кто эта девушка? — спросила Дорофея. — В сером свитере.
— Так это ж Вера Зайцева! — сказала комендантша. — Знаменитая наша Вера.
— Чем знаменитая?
— Ну, как же, — с сожалением к Дорофее, не знающей, кто такая Вера Зайцева, сказала комендантша. — Неужели никогда не видели, в самодеятельности выступает. На главных ролях. Сейчас учит Марию Стюарт.
— Да?.. — переспросила Дорофея. — Какая гордая.
— Я ж вам говорю, — шептала комендантша, — учит роль и представляет, якобы она Стюарт. Переживает, что престол отняли. Четыре учреждения переманивают. Я говорю — иди туда, где комнату дадут.
Женщины всё входили. Почти сплошь это были молодые девушки, только три-четыре мелькнуло увядших лица. «Автор анонимки — среди этих трех-четырех», — подумала Дорофея.
— А общежитие не протестует, — спросила она, — против того, что здесь живут мужчины?
Комендантша опять зажмурилась.
— Бывает, — созналась она, как прошлый раз. — Но ведь это, товарищ Куприянова, главным образом на почве ревности. Большинство сочувствует. Доведись до какой хочешь — тоже может очутиться в таком положении.
«Умная ты баба», — подумала Дорофея, взглянув на комендантшино отечное лицо с выражением смиренной печали и с зажмуренными глазами.
— Птице надо вить гнездо, — сказала комендантша. — А если вы со мной не согласны, снимайте меня, я ничего против не имею.
— Пожалуйста, товарищ лектор, можно начинать! — скороговоркой сказала Люся, примащиваясь на краешке того стула, где лежало пальто Павла Петровича.
Павел Петрович, все растирая руки, взглянул на собравшихся, потом вверх и сказал:
— Сначала послушайте стихи.
И другим голосом, певучим и резким, начал читать:
Я знал рабочего.
Он был безграмотный.
Не разжевал даже азбуки соль.
Но он слышал,
как говорил Ленин,
и он знал — все.
— Покажите мне общежитие, — шепнула Дорофея комендантше.
У выхода из красного уголка они посторонились, чтобы дать дорогу беременной женщине, толстушке с веселым румяным лицом.
— Это Таня, — сказала комендантша. — Видали? Ну, я ее с Витькой разлучу; а как он отвыкнет да завьется прочь? Вот, товарищ Куприянова, говорят — для семейной жизни требуется любовь, а я тебе скажу: жилплощадь ничуть даже не меньше! Без площади любовь не держится, это уж вы мне верьте, поскольку я на эти явления насмотрелась вот так.
В одной из комнат общежития угол был огорожен ширмой. За ширмой ужинали мужчина и женщина.
Больше ни души сейчас не было в комнате, и стол, стоявший посредине, был свободен, но женщина кормила мужчину в своем уголке, у тумбочки. Вторая тарелка на тумбочке не умещалась, женщина держала ее на коленях. Она сидела на кровати, муж на стуле. Им было тесно и неудобно, но это все же был свой угол, своя тумбочка; здесь был коврик над кроватью, и прошивки на наволочках, и цветочки на ширме, это был очаг; в час семейного отдыха они льнули к очагу.
Дорофея поняла все это сразу, только увидев ширму и услышав звон посуды и тихие голоса. Ей стало неловко беспокоить людей, которые в кои веки могут после работы побыть дома вдвоем. Но делать нечего.
— Евгения Ивановна, к вам, — сказала комендантша.
Мужчина и женщина обернулись тревожно. «Всегда в тревоге, — подумала Дорофея. — Живут и думают, как бы их не разделили…» Мужчина положил вилку. Женщина спросила раздраженно:
— Да, что такое?
И, поднявшись, заслонила собою мужа.
— Из горисполкома, Куприянова, — сказала Дорофея. — Ходим и смотрим с комендантом, как бы вам устроиться получше.
— А что смотреть? — боязливо и вместе колко спросила женщина. Смотреть тут нечего, давайте место в семейном общежитии. Морочат голову новым домом, а когда он будет?
У нее было болезненное, нервное лицо, завитая прическа, и по сторонам желтого лица качались длинные серьги.
— Про дом я не знаю, — сказала Дорофея. — С семейными общежитиями туго, не могу обещать. А жизнь наладить надо.
Встал мужчина и, жуя, вышел из-за ширмы. Он был маленький, нахмуренный, говорил и двигался не спеша.
— В чем дело? — спросил он, проглотив. — Дом будет месяцев через восемь.
— Уже через восемь, слышите! — закричала женщина. — А говорили — к Первому маю! Через восемь лет будет ваш дом!
— Иди давай, занимайся своим делом, — строго сказал мужчина, и она отступила, качая серьгами.
— Ефимов, — сказал мужчина и подал Дорофее руку.
— Товарищ Ефимов, — сказала Дорофея, — пойдемте со мной, тут кое-что, кажется, можно сделать.
Она несколько раз обошла с комендантшей комнаты и рассмотрела все. Люди относятся к общежитию как к пересадочной станции, это уж известно. Девушка украшает свой угол, до других углов ей дела нет; мужчина, за редчайшими исключениями, не украшает ничего. Никто не предполагает просуществовать здесь всю жизнь, все ждут пересадки. Один хлопочет о семейном общежитии, как о более удобном вокзале. Другой состоит на учете в жилотделе, и его очередь не так уж далеко. Третий ждет обещанной квартиры в строящемся доме. Пассажирам, ожидающим пересадки, не приходит в голову побелить на станции потолки или прибить вешалку. Они предоставляют эту заботу учреждению, в ведении которого находится станция. По учрежденскому плану потолки будут белиться в 1951 году, а вешалки не предусмотрены…
— Через восемь месяцев! — говорит Дорофея, ведя Ефимова по общежитию; за ними идут Евгения Ивановна, комендантша и откуда-то взявшийся пышноволосый молодчик в куртке с молниями. — Но ведь надо восемь месяцев прожить по-человечески. Та, другая, родить собирается, как же это будет?
Парень с молниями поправляет пышные волосы и выдвигается вперед.
— Мы на учете в жилотделе, — говорит он.
Ему неловко, что их с Таней угол огорожен простынями, когда у Ефимовых такая красивая ширма.
— Мы купим ширму, — говорит он. — Хотя наша очередь в жилотделе уже близко.
— Ах, боже мой, — говорит Дорофея, рассердившись. — Она не будет ждать, когда подойдет очередь. У нее свои сроки. Надо иногда и личной инициативы немножко, товарищи мужчины.
Она уже все придумала, и у нее блестят глаза. Здесь есть за кухней комнатка, маленькая, в одно окно, — должно быть, в старое время предназначалась для прислуги. Вот ее и отдать семейным.
— Девчата крик подымут, — говорит комендантша. — Девчата, что тут живут. Они давно живут, пригрелись.
— Поговорим с девчатами, — отвечает Дорофея. — Всегда можно для хорошего дела убедить людей.
— Союз разрешит ли. Женское общежитие. Опять-таки их не пропишут, изволь радоваться.
— Разрешит союз… Только условие, товарищ Ефимов, — говорит Дорофея, — разгородить как следует, материал вам достанем, а работа ваша.
— Понятно, — говорит Ефимов, нахмуренный по-прежнему, но с проблеском интереса на лице. — По пол-окна, значит. Сухой штукатуркой если городить.
— А сверху обои, — задумчиво говорит Евгения Ивановна.
— Сколько надо сухой штукатурки?
— Сейчас, — говорит Ефимов и уходит. Остальные стоят и ждут его молча. Через открытые двери доносится резкий голос, читающий нараспев:
Потомки,
словарей проверьте поплавки:
из Леты выплывут остатки слов таких,
как «проституция»,
«туберкулез»,
«блокада».
Для вас,
которые здоровы и ловки…
Ефимов возвращается со складным метром.
— Значит, по пол-окна, — говорит он. — Соглашаешься, Виктор? Говори сразу.
— Ну что ж, — отвечает Виктор с таким видом, будто жилотдел уже предложил ему на выбор несколько квартир, одна другой лучше, — можно… Тесновато, конечно…
