Александр Андреев - Рассудите нас люди
— Не понимаю, почему ты перед ним дрожишь! — возмутилась я. — Пошли его к черту!
Елена чуть отвела плечи и взглянула на меня с ласковым изумлением.
— Откуда у тебя такая отвага? Раньше я этого не замечала. Уж не от нового ли знакомства?
Елена определила верно. Алеша — я это теперь знала — пробудил во мне и активность, и беспокойство, и смелость. Хорошо жить, когда за спиной своей чувствуешь надежную опору!..
— Отделаться от Аркадия не так-то просто, — сказала Елена и глубоко-глубоко вздохнула. — Сказала «не люблю», — не поверил: считает, что я кокетничаю, «набиваю себе цену». Да он и не придает этому никакого значения. «Любовь, луна, стихи и всяческая дохлая лирика — мусор, все это — в мусоропровод! Я здоровый и красивый мужчина, ты здоровая и красивая женщина, мы физически подходим друг к другу и должны быть вместе...» Вот его взгляд на любовь. Ты это тоже знаешь. И убежать от него не могу — нагонит, найдет, устроит скандал... Как тут быть, что делать, не знаю. Женя...
Вадим сидел в другом углу и, должно быть, тоже не слушал лекцию, вертелся, ревниво наблюдая за нами.
И еще с одними глазами встречалась я, когда поворачивала голову направо, — с продолговатыми, бархатной мягкости глазами Бори Берзера. Я знала, что Боря влюблен был в Елену давно и, пожалуй, безуспешно и страдал от этого. Сам того не замечая, он смотрел на нее и украдкой и явно, тихо и грустно улыбаясь, — спокойный и начитанный парень в коричневой замшевой куртке с золоченой «молнией» посередине. Сейчас я кивнула ему, и он незаметным кивком ответил мне, как бы давая понять, что при любых обстоятельствах на него можно опереться — не подведет.
В перерыв Baдим протолкался к нам.
— Вы так горячо секретничали, что слышала вся аудитория. О чем шептались?
— Если слышала вся аудитория, — значит, слышал и ты, — сказала Елена. — Зачем же спрашивать? Во всяком случае, не о тебе.
Какая-то жалкая ухмылка появилась на его губах.
— Конечно, я малоподходящий объект для секретов. — Вадим с принужденной развязностью взлохматил нам обеим волосы. — Ваши чувства иных категорий — они парят над облаками, им не до нас, грешных на грешной земле!
Это по моему адресу; какие-то категории, объекты... Зачем все это? Боже мой, каким бесконечно жалким и беспомощным становится человек, когда его разлюбят!.. Безвольные в таких случаях становятся заискивающе-угодливыми и, стараясь обратить на себя внимание, пытаются сделать или сказать что-то оригинальное, умное, а выходит натянуто, скучно и глупо. Волевые, с характером — мстительны и жестоки. И те и другие несчастны...
— Кадя придет? — спросил Вадим Елену,
— Не знаю. Должен прийти.
Мы вьшли в коридор. Вадим, наблюдая за нами, шел следом. Ни в помещении, ни на улице Аркадия не было. Я сказала Елене:
— Иди позвони ему.
От волнения на щеках и на лбу ее расплылись багровые пятна. Как же она его боялась, бесстрашная моя Елена!..
Я позвала Берзера.
— Боря, внуши ей, что она свободный человек. Ей нечего и некого бояться.
— Не могу я с ней спокойно разговаривать. — Боря понял меня сразу, — Во мне все клокочет ох возмущения. — Когда он волновался, то рука его скользила вдоль куртки, и «молния» взвизгивала, расстегиваясь. — Что у тебя общего с Растворовым? Ну что, скажи?!
Елена потупилась:
— Не знаю, Боря. Может быть, я его люблю.
— Неправда! Так не любят. И все это добром не кончится...
— Пойдем вместе позвоним ему, — попросила меня Лена и тут же передумала. — Не стану звонить, просто скроемся — и все. Ох, Женька, толкаешь ты меня на гильотину! Устроит он мне скандал, по его выражению, громче атомного взрыва. Но будь что будет!..
Боря пошутил:
— Атомные взрывы запрещены. Я вас провожу.
По окончании занятий мы вышли из аудитории последними и в коридоре затерялись в толпе. Аркадий не появился, Вадим куда-то исчез, и Елена порывисто обняла меня, подмигнула проказливо.
Мы торопились поскорее выскочить на улицу. Студенты шумно валили к выходу, и в дверях образовалась толчея. Я держала Елену под руку. Вдруг я ощутила встревоженный рывок ее локтя, плечи поднялись, вбирая голову, — она столкнулась лицом к лицу с Аркадием. «Кубинская» борода его встала торчком, как бы ощетинясь, взгляд остановился.
— Ты куда? — Он, видимо, сильно сдавил ей руку, потому что Елена болезненно поморщилась.
— Ухожу, — произнесла она едва слышно. — С Женей...
— С Женей? Куда?
— Нам нужно... По делу...
— По какому делу?
— Мало ли какое может быть дело... — По тому, как Елена тихо и растерянно стала оправдываться, я поняла, что она не уйдет со мной: решимость ее была сломлена. — Ты уж подумал бог знает что...
— Ты никуда не пойдешь. Слышишь, ты?! — Зло блеснули зубы...
От этого блеска даже у меня похолодело на сердце. На Елену же это презрительное «слышишь, ты?!» подействовало возбуждающе — в ней проснулся дух протеста и независимости.
— Пойду, — сказала она. — Отпусти мою руку,
— Не пойдешь.
— Отойди! — Она попыталась оттолкнуть его от себя. Он держал.
Боря Берзер, пробираясь вслед за нами, все это видел. Он заступился за Лену:
— Растворов, мне нужно серьезно с тобой поговорить. Отпусти ее.
Аркадий крикнул ему в лицо:
— Пошел ты к черту со своими разговорами! Нашел время...
Студенты, выходя, теснили нас, что-то кричали. Группа ребят, повстречав Аркадия, замкнула его и Берзера в кольцо и отодвинула в сторону.
Мы выскользнули на улицу и, опасаясь погони, забежали в первый попавшийся двор переждать. Мстительный огонек дрожал в глазах Елены, она выглядела бледной и осунувшейся.
— Идем, — сказала она. — Все равно уж теперь никакие укрытия не спасут.
Мы прошли к Красным воротам, в метро. Мы не разговаривали. Лишь на эскалаторе, съезжая вниз, я поцеловала Елену в щеку — одобрила ее поступок. Она горько улыбнулась.
— Боишься?
Она с грустью кивнула.
— Да.
— И сейчас?
— Сейчас еще больше. Гляди, у меня даже руки дрожат... — Длинные, с выпуклыми ногтями пальцы ее чуть вздрагивали. — Вот трусиха-то!.. Самой противно.
Мы поглядели друг на друга и рассмеялись: улизнули-таки!
На станции «Университет» мы вышли и сели в автобус, который довез нас до бараков. За бараками густели березовые рощи. За ними величественно, ступенчатым розоватым утесом высилось облако. А в небе было столько синевы и радостного раздолья, что, кажется, опрокинься оно на землю, в нем потонули бы все горести, страхи и невзгоды человечества.
Алешу я увидела издали. Он возвращался с работы вместе с ребятами; Петром Гордиенко, Трифоном, Анкой, Серегой, Ильей, «судьей» Васей и другими. Алеша тоже увидел меня, но не побежал навстречу сломя голову, а приблизился не спеша, едва приметно кивнул головой, — показывал свою выдержку и солидность, противный! Ребята обступили нас, и я стала знакомить их с Еленой. Шумные, они притихли.
Елена, сама того не желая, покоряла всех и сама же больше всех смущалась и краснела от этого.
Анка всплеснула ладошками.
— Где только родятся такие!.. — Она по-свойски подцепила Елену под руку.
Трифон сердито выпятил губы.
— Сразу в подружки лезет!..
Елена тоже по-свойски обняла Анку, и обе засмеялись. Смеясь, Елена окинула моего Алешу долгим и проницательным взглядом. Затем взгляд ее скользнул по лицам ребят, рассеянно и чуть свысока: сколько их в жизни промелькнуло и ушло, не отпечатавшись в памяти, и вот новые. И эти уйдут... Взгляд натолкнулся на Петра Гордиенко и задержался, как на чем-то непривычном, что необходимо разглядеть пристальней, и эта необходимость нанесла досадливую черточку между бровей Елены. Ресницы упали вниз. А Петр — тоже противный! — даже и не улыбнулся, строгость сковала его лицо. Очень хотелось, чтобы Елене было среди них так же хорошо и просто, как мне!..
Анка напомнила:
— Что же мы стоим на дворе! Алеша, Трифон, зовите гостей в дом. — Она повернулась к бараку и сделала величавый жест, точно приглашала во дворец. — Идемте, девочки.
— Вам не боязно входить в наш дом? — спросил Петр Елену. — Не поддержать для первого раза?
— От того, чтобы вы меня поддержали, не откажусь. — Елена оправилась от минутного замешательства, и теперь ей все было нипочем.
Анка пробежала вперед и отперла комнату. Петр пропустил нас вперед.
— Располагайтесь кому где нравится.
— Скорее захватывайте лучшие позиции, — прибавил Алеша.
Трифон хмуро мотнул головой.
— Самые лучшие позиции — у стола.
Петр снял с вешалки, задернутой простыней, выходной костюм, прихватил полотенце и вышел.
— Извините, я сейчас, — сказал он.
Я взглянула на Алешу. Он сидел на своей койке присмиревший, как будто сжавшийся от смущения. Ему, должно быть, неловко было принимать нас в такой обстановке. Еще более неловко было ему оттого — я это знала точно, — что никаких заслуг и успехов у него не было и нечего выставить напоказ. Жизненные запросы огромны, а возможности их осуществить почти ничтожны. Это надо понять. Но у него была прочная уверенность в будущем. «Зато есть у него я, — подумала я самонадеянно. — А это уже немало!..» Приятно наблюдать, когда мужественный человек — Алеша ведь очень мужественный — стесняется. Меня охватила нежность к нему — такая, что трудно выразить. «Хороший мой, скоро все изменится, скоро мы будем вместе, совсем-совсем близко!..» Мысль эта родилась неожиданно и поразила прямотой и рискованностью. Я даже зябко поежилась.
