Сергей Мартьянов - Максимовна
— Прошу за мной.
— На станцию? — испуганно спросила Максимовна.
— И дальше, — подхватил Кочубей. — Тут тпкое творится, а вы «домой увезти»… Будто с острова Мадагаскар приехали. Пошли!..
Все произошло так быстро и неожиданно, что Максимовна не сразу обрела дар речи. Ехала, ехала за тридевять земель и вдруг — на тебе, от ворот поворот… Да как же это? Что же это за напасть такая? Неужели она так и не увидит своего Гришеньку?..
Кочубей ждал, злорадно поглядывая на старушку.
И вдруг Максимовна обозлилась. Нет, не такие Орловы люди, чтобы кланяться всякому встречному-поперечному!
— Ну и пошли! — запальчиво крикнула она. — И без вас Гришку заберу!
Старушка выхватила у Кочубея чемодан и направилась к станционному зданию. Она еще не знала, как поступит дальше, но решила твердо: сына все равно увидит и заберет. Назло директору и этой пигалице в матросской тельняшке.
Кочубей озадаченно нахлобучил фуражку, потом опасливо оглянулся на удаляющегося директора и, отчаянно махнув рукой, бросился догонять старушку.
— Ладно, пошли в совхоз, мамаша, — сказал он примирительно. — Куда вы сейчас поедете на ночь глядя?
2
Утром Максимовну разбудил плач ребенка. Она подняла голову, осмотрелась. Батюшки мои — палатка! Брезентовые стены, брезентовый потолок, маленькие окошечки — не то стеклянные, не то слюдяные. Посредине длинный стол, и на нем — чайник, железные кружки, огрызки хлеба. По бокам — походные койки-раскладушки. Половина коек пустует, на остальных спят люди, укрывшись одеялами, полушубками, солдатскими шинелишками без погон.
И сама она поверх легонького байкового одеяльца была укрыта чьим-то тяжелым полушубком, остро пахнувшим овчиной и бензином. Вспомнила: как легла ночью в платье, в черной вязаной кофте, так и уснула, умаявшись за день.
— С добрым утром, мамаша! — весело окликнул ее Кочубей. Он сидел на поставленном торчком чемодане и, пристроив на тумбочке зеркальце, брился.
Максимовна промолчала.
Детский плач все сильнее и сильнее раздавался из-за байкового одеяла, отделявшего в палатке «семейный угол». Кто-то поднял взъерошенную голову, ошалело посмотрел в сторону «угла» и снова нырнул в постель, натянув на голову пальто с каракулевым воротником.
— Вот дает! — пробурчал Кочубей и с намыленной щекой поднялся с чемодана.
— Сиди, я сама, — остановила его Максимовна. — Разбудит мальчонко-то ребят…
— Это не мальчик, а девочка.
Максимовна опять промолчала. Прошла в «семейный угол» и вскоре вернулась с девочкой на руках.
— Чья это голосистая такая?
— Директора, Павла Степановича, дочка. Женато агрономом у нас, ну, и… — объяснил Кочубей, брея щеку и одним глазом наблюдая, как у старушки от удивления поднялись брови.
Но она тотчас овладела собой и, ожесточенно укачивая девочку, сокрушенно вздохнула:
— Вот она, жизнь-то!
— Жизнь нормальная, — спокойно заметил Кочубей, снова намыливая щеку. — Только вот ваш вопрос, мамаша, почти безнадежный. И чего вы сыну задний ход даете?
— Так ведь рисовальщик он по хлопчатобумажным тканям. Цветы может рисовать, листочки, веточки разные… На фабрике работал, а нынешней весной взял да и уехал на эти самые целинные земли.
— Что ж вы отпустили его?
— Сам уехал, тайно. Вроде бы к товарищу. А потом письмо получаю: так, мол, и так, прибыл на целинные земли по комсомольской путевке, не волнуйся, — Максимовна всхлипнула. — А как же мне не волноваться-то? Ведь мать я… Вон у нас жизнь какая!.. К тому же семнадцать лет парню… Ты не равняй по себе. В моряках, чай, служил?
Она кивнула на матросскую тельняшку Кочубея, на его крепкую шею и мускулистые татуированные руки.
— Во флоте я не служил, мамаша. Срок не вышел.
— А форма?
— У нас вся семья морская. И дед, и отец, и старшие братья. Сам мечтал на корабле плавать. У брата и форму выпросил. Ну, а как набор на целину объявили, сюда прямым курсом пошел.
— Ишь ты… И не жалко мечты-то?
— Да как вам сказать, мамаша? Конечно, жалко. Но ведь здесь тоже море, только степное. Одним словом, целина!
Кочубей закончил бритье, достал из тумбочки грязную тельняшку, повертел ее в руках и забросил обратно. Потом перекинул через плечо полотенце, забрал помазок, мыльницу и вышел из палатки. А Максимовна унесла девочку за байковое одеяло. В палатке один за другим стали просыпаться комсомольцы.
Потом раздалось веселое приветствие директора:
— Здорово, орлы, как отдохнули после разгрузки?
Кто-то нараспев проговорил:
— Отдохнули-то хорошо… А скоро ли в поле? Живем, живем, а весны все нет и нет…
Ребята засмеялись.
— Это уж как небесная канцелярия, — ответил директор.
Потом он еще что-то им сказал, но Максимовна не расслышала его слов в общем гуле голосов. Когда все утихли, директор распорядился:
— Кочубей, веди ребят на зарядку!
— Есть! — ответил Кочубей.
«Сейчас заглянет», — подумала Максимовна и хотела положить девочку на кровать. Но не успела. Байковое одеяло осторожно приподняла чья-то рука, и в «семейный угол» заглянул Абрамов. Он удивленно посмотрел на Максимовну и улыбнулся, что-то припоминая.
— И вы здесь, Пелагея… — Абрамов запнулся, так и не вспомнив ее отчества и фамилии.
— Максимовна, — хмуро подсказала она, глядя в сторону.
— Так, так, так… А ну-ка, докладывайте, — подсел к ней Абрамов.
— А чего докладывать-то?
— Почему сына хотите забрать и все прочее.
Максимовна нехотя повторила свой рассказ о том,-
что он рисовальщик по хлопчатобумажным тканям и что сбежал на целину без материнского благословения.
Абрамов весело и откровенно рассмеялся.
— Ну и соловей-разбойник!.. А сам сюда? Ну и ну! — потом оборвал смех, хитро прищурился и сказал серьезно: — Что ж, забирайте своего беглеца. Обойдемся как-нибудь и без него.
Этого Максимовна никак не ожидала. Вчера и слушать не хотел, а сейчас — пожалуйста, забирай. Но, странно, вместо радости кольнула сердце обида. «Обойдемся как-нибудь и без него…» Значит, не нужен им тут Гриша.
— Ну что ж, — поджала губы Максимовна. — А почему он не встретил меня? Уж не болен ли?
— Ваш сын здоров, но его здесь нет.
— Как нет? — побледнела Максимовна.
— Он на центральной усадьбе.
— И далеко отсюда?
— Рядом, в сорока километрах. Здесь у нас временная база.
— Как же мне добраться-то до него?
— Подбросим! Только вам придется денек-два обождать.
— Обождать? Это почему?
— Туда сейчас ни пройти, ни проехать. Реки p.i.t-лились, грязи по горло.
— Ну что ж, — покорно согласилась Максимовна, обессиленная разговором. — Обожду…
— Вот так. А за то, что дочку мою понянчили, спасибо. — Абрамов с любовью и тревогой взглянул на спящую в постели девочку, поднялся. — Ну, отдыхайте, Пелагея Максимовна. — Поклонился и вышел.
…Какой уж тут отдых!
Максимовна засучила рукава и принялась хозяйничать. Убрала со стола хлебные корки, вымыла железные кружки, подмела земляной пол. Потом, опасливо оглянувшись на брезентовый полог палатки, налила в таз воды, выстирала грязную, заскорузлую тельняшку Кочубея, пропахшую потом и бензином.
— Вот она, жизнь-то. Горе одно, да и все тут…
Неистребимая бабья жалость наполнила ее душу.
Жаль стало беспрекословного Кочубея, которому некому постирать белье, директорскую дочку, беспризорную среди взрослых людей, своего Гришеньку, до которого не доберешься из-за непролазной грязи в степи.
Нет, ни за что не оставит она здесь Гришку. Ни за что! Ведь последний он у нее, самый меньший. Остальных двух сыновей и мужа Николая Порфирьевича отняла война. Так неужели и Гришке пропадать на этой распроклятой целине?
Покончив с делами, Максимовна вышла из палатки. Где-то в глубине души ее все-таки подмывало посмотреть: что же это такое — временная база совхоза? Вышла, огляделась. Над входом в палатку был прикреплен фанерный лист, и на нем красным карандашом написано: «Целинный зерносовхоз «Обильный». Дальше в ряд стояли такие же палатки, и кое-где на веревочных растяжках сушились девичьи платья и блузки, мужские кальсоны и рубахи. Косолапый щенок подбежал к Максимовне, два раза гавкнул на нее и завилял хвостом. Чавкая по грязи, мимо проходили какие-то люди в. полушубках и комбинезонах.
Выбирая места посуше, Максимовна прошла вдоль палаток, удивляясь пестроте и гомону целинного табора. «Как цыгане живут, ей-богу», — подумала она, вспоминая цыганские шатры и кибитки, не раз виденные ею на ивановских окраинах.
Но вот потянулись полевые зеленые вагончики, а за ними новенькие тракторы и автомашины, плуги и пузатые цистерны, ящики и еще какие-то механизмы, сваленные прямо на земл^. Местами под ними виднелся грязноватый снег, не успевший растаять. Всюду копошились люди, что-то подкручивали, смазывали. И Максимовна опять, как вчера на станции, почувствовала себя посторонней и ненужной среди этих людей.
