Илья Варшавский - Трус
На следующий день ему позвонила Оля.
— Ты знаешь, — сказала она прерывающимся от слез голосом, — Папава арестован по обвинению в убийстве! Чушь какая-то! Говорят, в субботу в парке. Вы ведь вместе вышли. Тебе ничего не известно?
— В парке? — переспросил Линьков. — Не знаю, я с ним не был в парке. Мы расстались у Ланской.
— О, господи! Мать просто с ума сходит. Мы все пытаемся что-нибудь сделать. Позвони мне завтра, может, я узнаю поподробнее.
— Хорошо! — сказал Линьков. — Обязательно позвоню. Уверен, что тут явное недоразумение.
Он не позвонил, а через два дня уехал на неделю в Москву, выпросив у начальства какое-то пустяковое поручение.
Вскоре после его возвращения пришла первая повестка от следователя.
* * *
Линьков всегда приходил задолго до указанного часа и ждал в коридоре на жесткой скамейке рядом с омерзительно пахнувшей урной, полкой окурков. Ждал, пока напротив не открывалась дверь, обитая коричневой клеенкой, и следователь не говорил с порога:
— Заходите, Линьков!
В том, что этот седой, небрежно одетый человек с холодными, враждебными глазами называл его не «товарищ Линьков» и даже не «гражданин Линьков» было что-то унизительное, наводящее на мысль о тюремных камерах и исправительно-трудовых лагерях.
Вообще, следователь вел себя странно, совсем не так, как это бывает в кино и детективных романах, допрашивал Линькова он как-то нехотя, не скрывая своего презрения к нему, часто курил, подолгу задумывался, морща изуродованный шрамом лоб, и по нескольку раз возвращался к одному и тому же вопросу. У него была цепкая память на мелочи, и он часто указывал Линькову на неточности в его повторных показаниях, неточности, которые казались Линькову совсем несущественными. Линькову тоже мучительно хотелось курить, он как-то даже попросил разрешения, на что следователь сухо ответил:
— Тут не курилка.
Линькову приходилось рисовать схемы, обозначая крестиками и кружками места, где он лежал, где прятался, где, по его мнению, в это время находился Папава, а два раза следователь возил его в парк, где Линьков заново переживал свой позор.
Обычно следователь был вежлив и только раз вышел из себя. Случилось это, когда Линьков не глядя подписал протокол допроса.
— Почему не читаете? — спросил следователь.
Линьков в этот день устал больше обычного от бесконечно повторяющихся вопросов и равнодушно ответил:
— Я вам доверяю.
Следователь неожиданно покраснел, хлопнул что есть силы по столу левой рукой, на которой не хватало четырех пальцев, и заорал так, что у Линькова зазвенело в ушах.
— Мне нужно ваше доверие, как прыщ на заднице! Вы обязаны проверить каждое слово, ведь от этого зависит судьба вашего товарища! Впрочем, — добавил он, внезапно успокоившись, — какой вы товарищ? Вы из тех, с кем, как говорится, в разведку не ходят.
Линьков сделал вид, будто читает свои показания, а тем временем думал, что вот этот человек, сидящий напротив, который в отцы ему годился, вероятно не раз ходил в разведку и с такой же брезгливой складкой у рта вонзал нож в спину часовому. На войне свои законы. Там не принято жалеть врага: если ты его не убьешь, он убьет тебя. Но разве бандит не тот же враг? Почему же, в таком случае, арестован Папава, который ни в чем не виноват, и так бесконечно тянется эта следственная карусель?
— Ну? — спросил следователь.
— Все правильно.
— Дайте вашу повестку.
Он проставил на повестке время и щелчком перебросил ее Линькову. Тот, выйдя в коридор, разорвал повестку, а клочки бросил в урну.
Сегодня, как обычно, следователь начал с вопросов, которые, по мнению Линькова, прямого отношения к делу не имели.
— Расскажите последовательно все, что вы делали в тот вечер, придя домой.
— Всего не помню.
— Постарайтесь вспомнить.
— Сначала умылся.
— Не сняв пальто?
— Нет, пальто я снял.
— А затем?
— Выпил водки.
— Сколько?
Линьков пожал плечами.
— Какое это имеет значение?
— Отвечайте на вопрос!
— Стакан.
— Значит, граммов двести?
— Да.
— Почему так много?
— Очень болела голова.
— А может, просто было стыдно?
— Нет, — задумчиво оказал Линьков, — тогда еще не было стыдно.
— А когда выпили, стало стыдно?
— Не знаю, нет, вероятно, это произошло потом.
— Когда?
— Не помню.
Следователь записал ответы и, закрыв глаза, откинулся на спинку стула. Было такое впечатление, что он думает о чем-то другом, не связанном с показаниями Линькова. Затем он потер виски и снова приступил к допросу:
— Скажите, Линьков, у вас дома есть телефон?
— Есть.
— А у Папавы?
— Не знаю, я же сказал, что видел его всего один раз.
— Но у вас есть общие знакомые, у которых вы могли это узнать?
— Да.
— Почему же вы этого не сделали? Могли бы позвонить и узнать что с ним.
— Не мог я этого сделать.
— Почему?
— Ну, не мог! — вскипел Линьков. — Вы мне и так уже всю душу разворотили! Когда вы меня перестанете мучить?!
— Вы на допросе! — прикрикнул следователь. — Потрудитесь взять себя в руки. Здесь никакие истерики вам не помогут.
Он вытащил из пачки сигарету и, зажав в правой руке коробок, этой же рукой зажег спичку.
Некоторое время оба они молчали.
— Так… — Следователь потушил сигарету и поднял глаза на Линькова. — Вы боксом когда-нибудь занимались?
— Занимался, еще в школе.
— Сколько времени?
— Год.
— Почему бросили?
— Не нравилось.
— Но все же умеете и ударить, и укрыться от удара?
— Умею.
— Почему же вы этим не воспользовались?
— Очевидно, я не боец, — вздохнул Линьков.
— А Папава боец?
— Выходит так.
— Он вам говорил, что у него есть нож?
— Нет, да и не может этого быть.
— Почему же? У грузин с детства любовь к холодному оружию. Национальная традиция.
— Нет, Папава не такой. Это музыкант, мечтатель.
— Одно другому не мешает. Кстати, второй хулиган задержан. Он упорно отрицает, что нож принадлежал ему.
Свидетель открыл ящик И выложил на стол самодельный нож с аляповатой рукояткой из плексигласа.
— Так в чьей, руке был этот нож?
От этого, поставленного в упор вопроса Линькова передернуло.
— Во всяком случае, не у Папавы. В конце концов, есть же, наверное, отпечатки пальцев.
— Отпечатки! — усмехнулся следователь. — Разве вы не знаете, что Папава вытащил нож из раны, разорвал на себе рубашку, сделал перевязку и только потом явился в милицию. Какие уж тут отпечатки! Хотя, знать об этом вы не можете, потому что в это время уже дома пили водку.
Линьков обхватил голову руками и застонал, как от нестерпимого приступа боли.
— Ладно! — сказал следователь. — Следствие, в общем, закончено. Теперь уже будете давать показания в суде. Вот, прочтите и распишитесь. Если хотите что-нибудь добавить, можете это сделать.
Линьков машинально взял протянутый лист. На мгновенье он представил себе свою роль в суде, презрительное внимание судей к его показаниям, холодную отчужденность публики, Олины глаза, и понял, что этой пытки ему не перенести.
— Я давал неверные показания, — сказал он хриплым голосом. — Все было не так. Я не прятался в кустах. Когда тот, второй замахнулся на Папаву ножом, я вырвал нож и ударил его, ну а потом…
Он сам содрогнулся от нелепости этого самооговора и связанных с ним чудовищных последствий, но страх как-то внезапно прошел под неожиданно потеплевшим взглядом следователя.
Первый раз за все время тот протянул Линькову сигареты. Затем подался вперед, положил беспалую ладонь на его руку и, улыбнувшись, сказал:
— Не врите, Линьков, я знаю, вы не такой человек, чтобы это сделать.
