Фазлиддин Мухаммадиев - Домик на окраине. Зайнаб-биби
Дядюшка Ахрор тоже перестал есть и сидел молча, уставившись куда-то в одну точку. Наступило тяжелое молчание. Я укоризненно посмотрел на Ойшу, но она взглядом дала мне понять, что не сделала ничего предосудительного.
Наконец, кашлянув, дядюшка Ахрор проглотил оставшийся в пиале ширчай и повернулся ко мне:
— Невестушка[1] рассказывала, будто вы, муаллим,[2] статьи в газеты пишете. Дело хорошее. И подписываетесь «Юсуф Вафо». Я читал ваши статьи. Помню, вы о каком-то киномеханике писали. Молодец, сынок.
От похвалы я вспыхнул, как молодая девушка.
— Да так, балуюсь понемногу, — пробормотал я. — Ничего, конечно, стоящего, но ведь, как говорится, от безделья и тыкву сажать — дело…
— Ну, ну, сынок, скромность, конечно, вещь хорошая. Но писать в газеты — дело серьезное, и говорить об этом надо с уважением. Похвалить человека рабочего, совестливого, или, скажем, вывести на чистую воду какого-нибудь пустобреха — дело нужное и очень полезное.
В это время проснулся наш сын и заплакал. Ойша побежала в комнату. Без нее сразу стало тихо. Все молчали, и я смог без помех осмотреть двор.
Все здесь радовало сердце.
Вдоль дома и айванов[3] шли стройные ряды подпорок для виноградных лоз, большая часть двора и сада была превращена в огород, а вокруг разбит цветник. Пышные кусты роз, олеандров, пестрые однолетние растения, особенно алые канны, гвоздика, гладиолусы ошеломляли щедрым цветением.
Тяжелые грозди винограда для защиты от воробьев и ос были завернуты в бумажные пакеты. Повсюду: на винограднике, перекрытиях айвана — висели клетки с перепелками и куропатками. Пленницы не пели, а только изредка ударяли клювом по стенкам, глухо хлопали крыльями да со скуки прыгали, тихонько раскачивая клетки.
«Чудные все-таки эти старики, — недовольно подумал я, — держат в клетках несчастных птиц и радуются».
Завтрак кончился. Дядюшка Ахрор пошел на работу на хлопковый пункт.
— Милый, отнеси-ка сегодня сына в ясли. Да поскорей, а то воспитательница и так меня пилит, что мы вечно опаздываем, — распорядилась Ойша, поцеловала меня и отправилась к себе в аптеку.
Дедушка Зиё взял маленький кетмень, у которого от частого употребления лезвие стерлось и стало похоже на ущербную луну, и пошел копать картошку.
Тетушка Икбол постелила на суфе одеяла, нацепила на кончик носа очки, укрепив их за ушами веревочками, и занялась шитьем.
— У нас скоро гости будут, — сказала она, заметив, что я наблюдаю за ней, — вот и надо обновить одеяла.
«Интересно, что это старики праздновать собираются? — подумал я. — Детей у них нет, чтобы справлять свадьбу. Заррина еще молода…» Но тут я вспомнил наказ моей благоверной и заторопился в ясли.
В школе полным ходом шла подготовка к новому учебном году. Ремонт еще не кончился, а людей всюду масса. Всем чего-то надо, все куда-то торопятся, кого-то ищут. Работать невозможно. Я собрал свои бумаги, наметки планов, тетрадь с записями и отправился домой поработать в спокойной обстановке.
Но тут…
— Можно, сынок? Я не помешаю? — показался в дверях дедушка Зиё.
Я поднялся и почтительно приветствовал старика. В руках у него было блюдо, полное яблок и крупных персиков, которые называют «сливочным маслом», очевидно, за их нежный желтовато-розовый цвет.
— Дело есть, углум, хочу с вами посоветоваться, — начал дедушка Зиё, усаживаясь против меня за стол. Хотя говорил он по-таджикски, но слово «углум» произнес на своем родном языке. — Вы, пожалуйста, кушайте, не стесняйтесь, отведайте наших плодов, а я пока буду рассказывать… Так вот, углум, этот двор и сад мы еще до войны разбили вместе с отцом. Раньше здесь была голая степь. А уж потом вокруг нашего участка и колхоз начал поднимать земли. А когда город стал разрастаться, то начали дома на этом берегу реки строить. Ну, а колхоз, он стал расширяться за счет вон тех земель. Я раньше работал в колхозе. У нас там большие виноградники и сады. Теперь вот не работаю, дома сижу. — Старик отвлекся и потерял нить рассказа. — Да, старый совсем стал, сижу дома, — повторил он, мучительно пытаясь вспомнить что-то очень важное. — Ах да! — обрадовался он. — Так, значит, двор и сад мы сами с отцом подняли… А в прошлый четверг позвали меня в райисполком. Пошел я. Встретил меня какой-то молодой человек. Уважительный такой, расспросил. Ну, поговорили о том, о сем, наконец подошел к делу. И говорит он мне, углум, что вот, мол, за вашим садом есть небольшой участок земли, засеянный клевером. Так вот, говорит он, отдайте его, отец. Вы, говорит, немало в жизни потрудились, зачем вам еще этот клевер? Сами понимаете, говорит, город растет, ему земля нужна, вдоль реки будут строить новые дома. И верно, давно уже шел такой разговор, что на этих местах власть будет строить разные дома под учреждения. Хорошо, говорю, берите. Все, что власть делает, все к лучшему. Дай бог и мне до новых домов дожить и своими глазами на них посмотреть. Ладно, говорю, стройте. Верно я сказал, углум?
— Конечно, дедушка, вы правильно поступили, — подтвердил я. Надо сказать, я с удовольствием выслушал эту историю и даже перестал огорчаться, что пришлось отложить работу.
— Вы, отец, идите спокойно домой и отдыхайте, говорит он мне, — продолжал между тем старик. — Придет техник, посмотрит вашу землю, вымерит все, а потом государство заплатит за ваш труд, за все ваши посадки и постройки. И верно, так оно и было. И только позже я понял, что здесь не все ладно.
— Как так? — удивился я.
— Совсем не ладно, углум. Один инженер сказал в чайхане, что на месте, где сейчас мой сад, будут строить пивную. Понимаете, углум, не какой-нибудь дом или учреждение, а пивную.
На переносице у деда залегла глубокая складка. Он задумался, продолжая теребить краешек бумаги, расстеленной на моем письменном столе.
— Понимаю, — ответил я дедушке Зиё, когда он выжидающе посмотрел на меня. — Конечно, вам это неприятно. Но что могут сделать инженеры? Ведь они в данном случае бессильны. Им сказано строить, вот они и строят.
— Да зачем же пивную строить?
— Так ведь на то есть план, отец! Вы же сами говорили, что город с каждым годом разрастается, отстраивается. Ломают старые маленькие чайханы и на их месте возводят новые, большие. Так же и с винными магазинами и пивными. Ведь у нас, отец, все по плану делается.
— По плану или без плана, но только строить пивные не следует, — решительно сказал дедушка Зиё с видом человека, принявшего твердое решение, и вышел.
«Ну и старик! — подумал я. — С ним, видите ли, не согласовали план реконструкции города… Впрочем, не удивительно. Люди в старости делаются привередливы. Одни становятся ворчливы, другие ленивы, неряшливы, а некоторые просто выживают из ума. Склероз…»
Увлекшись работой, я не заметил, как прошел день и вернулась Ойша.
— А, папочка, здравствуй! — весело приветствовала она меня. И потеребила сына за ручонку: — А ну, сынок, скажи: «Мой папочка работяга».
— Гм, работяга… это уже что-то новое.
— Новое, новое! Работяга, работяга, тяга рабочая, — повторила с милым лукавством Ойша и рассмеялась.
Невольно заражаясь радостью, которую она так и излучала, я тоже рассмеялся, подхватил на руки жену и сына и стал кружить их. Ойша смеялась, а сын просто визжал от удовольствия.
Мы женаты уже четыре года. Но очень часто, когда встречаемся после работы, нам бывает радостно, как детям на веселом празднике.
Как жаль, что хвалить жену не принято.
Если бы не это, я бы рассказал, какой изумительный человек моя Ойша, какая она умная, добрая и красивая. Вот только… один у нее недостаток. Она слишком хорошо знает, как я ее люблю, и слишком часто этим пользуется. И твердо уверена, что только тогда мужчина вполне счастлив, когда он, по крайней мере, в два раза больше, чем жена, занимается домашними делами.
— Тебя ждет дядюшка Ахрор, — высвобождаясь из моих объятий, сказала Ойша, — выйди, милый, к нему.
Дядюшка Ахрор стоял у ворот и разговаривал с каким-то русским пареньком лет двенадцати. На мальчике были длинные физкультурные штаны на «молнии» и майка. От купания и солнца кожа у него облупилась и висела лохмотьями, как на молодой картошке. Рядом стоял большой бидон с керосином. По-видимому, мальчик нес этот бидон издалека и керосин плескался, потому что обе штанины у него были забрызганы снизу доверху. Ноги тоже были в керосине и отсвечивали в лучах солнца всеми цветами радуги.
— Вот посмотрите, муаллим, — сказал дядюшка Ахрор, — разве по силам ему такая бочка? А он тащит этот бидон от самого базара. Да разве он один? В нашем квартале все: и женщины и старики — носят керосин издалека. А председатель потребкооперации, я слышал, усадил в машину, на которой должны были развозить керосин, всех своих родственников и свойственников и повез их в Шаамбары. Сынок, — взял он меня доверительно за руку, — сделайте доброе дело, напишите про это в газету. Тогда безобразию сразу настанет конец.
