Алексей Кожевников - У тепла
— Я как–нибудь с тобой схвачусь, Губан, вдруг камеру отобью, не худо будет? — и улыбнулся.
Веселый парень Гришка, не отделишь у него шутку от угрозы, даже грозится весело.
Губан сжал кулаки.
— Давай, хоть сичас!
— Подожди, сил наберусь
— Не наберешься, вечно тонконогим будешь.
Обиделся Жихарь, а драться не полез: стоит ли из–за слова.
Зима подымала морозов, и к январю так захолодило, что не покажи нос.
Беспризорники сильно страдали, знобили носы, уши, ноги и руки, а по ночам облавы выгоняли их из трюма на площадь.
Все двери в трюме запирались большими замками, дыру с путей заделывали решеткой, но беспризорники открывали замки и выбрасывали решетку. Злило это администрацию и облавы были жестокими, буянов не стеснялись бить.
Набрели беспризорники из других районов города, и трюм стал тесен. За места боролись, как звери, пускали в дело камни и ножи. В дальней камере все был Губан; просили его потесниться и пустить к себе одного — двоих.
— Отбейте! — вызывающе ответил он.
Отбивать никто не решился.
В морозную ночь, когда вокзал оделся изморозью и полозья саней визжали по улицам и площадям резким визгом, облава обчистила весь трюм, выгнала и Губана. Толпились беспризорные за вокзальными дверьми, не знали куда идти, а мороз забился под барахло и впивался в тело.
— Идем обратно, с путей! — крикнул кто то.
Двинулись. Перепрыгнули через забор. Был поздний час, на путях не было кондукторов и стрелочников. Беспризорники выломали решетку и потоком тел хлынули обратно в трюм. Сзади все прибывали с улиц, из вагонов, из закрывающихся чайных, трактиров. Появились новые люди, никогда не посещавшие трюма: жестокий мороз выгнал их откуда–то. Заполнились все камеры. Гришка Жихарь искал Губана.
— Губан, Ванька! — крикнул он.
— Я … — подошел Губан
— Возьми двоих с собой!
— Пусть отобьют!
— Отобьем!
— Уж не ты ли?
— Да, я!
— Жидок!
— Увидим. Эй, ребята, двое к Губану!
— Вот, получи! — Губан поднес железный кулак к лицу Гришки Жихаря.
Гришка отшиб его кулак. Из одной камеры падал свет маленькой стеариновой свечки.
— Жихарь, раздавлю! — двинулся на противника Губан.
Гришка отскочил, подставил Губану ногу и кувыркнул его на пол.
Как волчок, закрутился Губан, вскочил, сжал Гришку руками и начал ломать ему грудь.
Побледнел Гришка, изловчился, вывернул руку и ребром ладони ударил Губана по шее. Завыл Губан, закрутил головой. В темноте упали оба на камни, возились в злой схватке, ругались и скрипели зубами. Вышли все из камер, обступили плотной стеной и не вмешивались в драку. Вырвался Губан, побежал в свою камеру узким проходом. Гришка Жихарь за ним. Он бил Губана в шею, в затылок, хотел уронить, обогнать и занять камеру. Прибежали они и готовы были вновь жестко сцепиться.
В камере горела тоненькая желтая свеча и вздрагивала, как вздрагивают дети в зябкую погоду. Прислонясь к трубам, сидела женщина; на коленях у нее в тряпках лежал маленький ребенок с голыми красными ножонками. Он присосался к материнской груди, а мать следила, с каким напряжением тянул малыш молоко, и улыбалась.
Подняла женщина глаза на избитых Губана и Жихаря. Оба они молча повернулись и пошли обратно в широкий коридор, потом на пути и проспали ночь в пустом холодном вагоне. Прижимались ночью и грели один другого: незачем было бороться и враждовать, тепло было занято по праву.
