Владимир Билль-Белоцерковский - Пощечина
Пастор на миг смутился. Пастор привык говорить, а не слушать. Однако, не показывая виду, с профессиональной миной доброго пастыря он продолжал свою проповедь:
– Совершенно верно! И потому, считая вас благоразумным человеком, я хочу довести свою мысль до конца. Если вас не привлекает слава – зачем весь этот шум? Как духовный отец цветнокожих я не могу быть безучастным к судьбе своих детей, в частности – вашей. Подумайте, как с вами поступят в случае вашей победы?! Вас ждет несчастье, а вашу добрейшую старушку-мать – голод и страдания. Вы молоды, озлоблены и потому так упорно добиваетесь цели, но я со стороны вижу ваш путь в пропасть, и я кричу: «Остановись, мой сын! Остановись!»
– Короче говоря, вы предлагаете ему отказаться от матча и, следовательно, лишиться десяти тысяч долларов? – вмешался Боб.
– Покой дороже долларов, – авторитетно произнес пастор.
– Но вы лично, мистер, не отказываетесь от них? – заметил Джек.
– Мои деньги не нарушают моего покоя, – ответил пастор.
Джек вскочил:
– Неужели вы считаете, что унижаться и пресмыкаться – это покой?
– Если учение Христа вам ничего не говорит, то бесполезно рассуждать на эту тему, – укоряюще произнес пастор. – Разрешите мне только закончить мою мысль…
– Пожалуйста.
– Я совсем не предлагаю вам отказаться от вашего матча. Я только советую вам, в ваших же интересах, ради спасения вашей жизни не добиваться победы. Ведь это не лишает вас десяти тысяч, и это будет самый благоразумный выход и, если хотите, поступок христианина.
– То есть: когда тебя бьют по левой щеке, подставляй правую. Нет, мистер! Плохой был бы я боксер, если бы придерживался такого учения. Наше учение: защищая левую – бей в правую. Благодарю вас за совет, мистер, но принять его я не могу. Дело не в деньгах, дело в победе, и я, цветнокожий, буду ее добиваться.
Пастор резко поднялся и направился к двери. У порога круто повернулся и без обычной улыбки глухо и зловеще изрек, приподняв руку:
– Господь сохрани и помилуй вас!
И фраза эта прозвучала как явная угроза… Суеверный Боб вздрогнул…
– Что ты скажешь? – усмехнувшись, спросил Боба Джек.
Мне показалось, будто к нам влетел черный ворон, накаркал и улетел. Да простит мне бог такое сравнение.
– А мне кажется, – сказал Джек, – что этот ворон прилетал с определенной целью и не бескорыстно.
– А именно?
Вместо ответа Джек вынул из кармана пиджака письмо. Неизвестное лицо предлагало Джеку Моррисону тридцать тысяч долларов отступного, если он даст себя нокаутировать в двенадцатом раунде. Десять тысяч авансом, остальные потом.
– Что ты думаешь об этом? – машинально спросил Боб.
Джек неторопливо изорвал письмо на клочки.
– Экстра! Экстра! Экстра! До. матча осталось две недели. Последние сведения о пробежках боксеров. Экстра! Экстра! Чемпион мира за завтраком съел две курицы.
– Экстра! Экстра! Джек проглотил два десятка яиц!
Громко крича и размахивая свежеотпечатанными листами, газетчики бешено носились по улицам. Страсти разгорались. Печать делала все, чтобы разжечь эти страсти. Пивные были полны народу. Среди шума и гама в густом дыму папирос и трубок орудовали юркие люди – с фальшивой страстностью, развязными манерами, быстрым говором и жульническими глазами. Это – «политики», платные агитаторы реакционных партий на выборах.
Сейчас они явно работали на Ку-клукс-клан.
Хозяевам пивных выпали прибыльные дни. Поддакивая «политикам», заискивая перед посетителями, они колотили себя в грудь при упоминании о доблестях белой расы, однако не забывали быстро наполнять стаканы, брать деньги, давать сдачу, следить за расторопностью слуг. Большинство за чемпиона – все говорит в его пользу: и вес, и опыт, и таран. Ставки пари увеличивались.
Завтра бой. К месту схватки, обгоняя друг друга, мчатся дорогие автомобили и мотоциклеты, спешат специальные поезда. Выпускаются один за другим экстренные листки. Печать в истерике. Тротуары усыпаны прочитанными листками. Ветер поднимает их, и они, словно огромные белые хлопья, кружатся в воздухе. Глухо, совсем глухо в этом шуме воскресного дня в церкви прозвучал одинокий выстрел. Скромная пожилая учительница стреляла в мультмиллионера. Стреляла в его собственной церкви, во время богослужения. От волнения она промахнулась. Христолюбивый магнат был главным владельцем тех шахт, где расстреляны были семьи шахтеров.
Через два часа схватка на ринге. Джеку необходим покой. Последняя ночь была бессонной. Ему мешал спать какой-то паршивенький джаз в соседнем доме. Джек лежит на кровати. Возле него на стуле валяются газеты. Он пытается уснуть, но в голове его бродят тяжелые мысли. Он гонит эти мысли, но они возвращаются снова. Но не встреча с могучим противником тревожит его. Он не боится Бернса. Его бесит несправедливость. Да! Он, Джек Моррисон, цветнокожий. Но разве он в этом виноват? Или, может, виноваты его родители, которые тоже родились цветнокожими? Но ведь их не спрашивали, какой цвет кожи им больше нравится? Не зная его, эти белые господа насмехаются над ним, рисуют подлые карикатуры. Вот он изображен: черный, огромный… Одна рука в боксерской перчатке касается земли, другой он почесывает подмышкой. Огромный рот, отвратительные толстые губы, лошадиные зубы. И рядом с ним Джимми Берне, могучий джентльмен в смокинге и с хлыстом в руке. Создается впечатление, будто на ринге встретятся не два чемпиона, а черный зверюга и белый укротитель. В этой газете открыто выражается сожаленье по поводу встречи белого человека с представителем «низшей» расы.
Какой-то профессор, теоретик бокса, в своей статье доказывает, что негр – это нечто среднее между человеком и гориллой, и потому череп у негра (следствие недоразвитости интеллекта) значительно крепче, чем у белого. Зато мускулы живота негра развиты значительно слабее, чем у белого (тут профессор не объясняет причин). И поэтому в схватке с негром чемпион мира должен, учтя это указание, направить мощную силу своего тарана в наиболее уязвимое место негра – живот…
Джек – не политик, он не принадлежит ни к какой партии, но он догадывается, что авторы, этих статей и анонимных писем – молодчики из Ку-клукс-клана. Это они вчера ночью прислали джаз, чтобы не дать Джеку уснуть. Это они назначили матч в одном из южных штатов: здесь когда-то процветало рабство, и потому острее, чем в других штатах, осталась здесь ненависть к цветнокожым. Джек почувствует это сегодня на ринге… Но это не остановит его воли, воли к победе.
Джек так свирепо заворочался, что кровать под ним затрещала: казалось, она вот-вот pассыплется. Прибежал дядя Боб. Перед матчами, в которых выступал племянник, он всегда волновался, но это не мешало ему все время повторять:
– Спокойно! Спокойно! – Старый боксер знал, что спокойствие на ринге – это все. – Нервы – плохой союзник, – говорил старик, И обычно Джек не терял самообладания на ринге, даже когда его умышленно дразнили в пытались вывести из равновесия.
На этот раз Боб нашел племянника очень раздраженным.
– Алло, Джек! – воскликнул старик. – В чем дело? Робеешь?
– Нисколько, – ответил Джек.
– Может, ночной концерт расстроил тебя?! Плохо спал?
– Да… Но я принял душ и теперь oтдыхаю.
– Так в чем же дело?
– Меня выводит из себя вот это. – Джек указал на газеты.
– Спокойно. Спокойно. Это не так страшно, мой мальчик. Не так страшно. И среди белых у нас есть друзья. Вот, читай.
Боб вынул из кармана небольшую газетку И передал ее Джеку. Это была левая рабочая газета. По мере того как Джек читал ее, лицо его прояснялось.
В газете какой-то камрэд очень остроумно, тепло и логично защищал Джека от выпадов реакционных писак. О Джеке говорилось как о самом честном и умном боксере, которого когда-либо видел ринг; автор описывал его классически стройное тело, его спокойные движения, в которых чувствуется скрытая сила, ловкость и быстрота тигра, его серьезные и вдумчивые глаза. Пусть Джек не волнуется. Его победа будет пощечиной всем его врагам. Пусть Джек знает, что среди белых у него много друзей. И если на матче, среди публики, их будет меньше, чем врагов, то это объясняется только тем, что рабочим не по карману цены на билеты. Привет Джеку.
Боксер повеселел.
– Спасибо, камрэд, – шепнул он, бережно складывая газету.
– Ну, вот видишь, – обрадовался Боб. – Главное – спокойствие.
И все же в раздевалке, куда доносились шум, гул, говор и крики многочисленной публики, Джек волновался. Это было заметно по тому, как заблестели его глаза. Но это было не то волнение, какое испытывает актер перед выходом на сцену. Джека раздражал этот шум. Он знал, что ждет его при появлении на ринге.
Стоять одному против всей толпы, слушать возгласы, насмешки и презрение – нелегкое дело.
– Спокойно, мой мальчик. Спокойно, – шептал дядя Боб. – Твоя победа – пощечина им, – повторил он фразу из рабочей газеты.
