Наталья Баранская - Грешница и Праведница
Вероятно, страх потерять собственный дом оказался сильнее других чувств. Ведь дом — не только трехкомнатная квартира, это прежде всего семья. Кроме жены, еще дочь-девушка, сын и невестка, обещающая внука (молодые — этажом выше). К дому принадлежит также недавно приобретенная автомашина, да мало ли что еще: телевизор «Горизонт», магнитофон «Океан», радиола «Стратосфера», радиоприемник «Космос» — целый мир! — не говоря уж о таких мелочах, как тостер, миксер, ростер и прочее, облегчающее жизнь.
Пришлось Неверному отказаться от Грешницы, хотя это было нелегко. Жена требовала, чтобы о разрыве он объявил тотчас, немедленно, по телефону, тут же, при ней, и в самой категорической форме.
Но такой подлости Неверов сделать не мог. Он написал своей подруге письмо. И не дал его Гене, хотя она требовала цензуры, топая ногами. Все ж он должен был опустить письмо в красный почтовый ящик на глазах у жены. При этом он глубоко и прерывисто вздохнул, что вызвало новый приступ ее гнева.
Нелегко ему было написать это письмо. Но что поделать? Мало ли от чего приходится отказываться. Надо. Надо. Но чтобы уж и вздохнуть нельзя было, это жестоко!
Получив письмо, написанное со всей возможной мягкостью, с горькими сетованиями, покаянно, Грешница перестала есть и спать. Разрыв удручал ее, но еще больше сокрушало, что Неверов не захотел прийти проститься. По ночам Ирина думала над своей незадачливой жизнью, корила себя за нестойкость, глупость — зачем поддалась грешному чувству, конечно, оно не дозволено, конечно, она виновата. В несколько дней она дошла до того, что стала все забывать, терять и ронять. На пятую ночь она выбилась из сил и хотела только одного: заснуть и спать долго-долго. Не зажигая света, достала она из ящика стола снотворное и приняла сразу несколько таблеток. Однако рассеянность спасла ее от слишком долгого и крепкого сна. Оказалось, она приняла не снотворное, а всего лишь аллохол, выпущенный недавно в бумажной упаковке. Кстати, лекарство это принадлежало Неверову, он иногда принимал его. Получилось забавно: кто чуть не убил ее, тот и спас, я она отделалась легким недомоганием.
Однако письмо Неверного не было последним ударом, уготованным Грешнице.
Позвонила ей известная очеркистка, выступающая во всеми любимой газете на морально-этические темы, я выразила желание повидаться.
Грешница, похудевшая, потемневшая, похожая на обгорелую жердинку, покорно согласилась на встречу.
Вечером к ней в комнату вошла элегантная дама в брючном костюме. Из-под жакета пуловер, из-под пуловера батник сочетанием трех цветов оживляли немолодое лицо. Дама заняла предложенный стул, не спеша оглядела Грешницу, ее комнату, достала из сумки блокнот с авторучкой и сообщила, что визит ее связан с письмом, присланным в редакцию из одной семьи за тремя подписями. Доверительно Дама добавила: пошла она лишь потому, что просил знакомый писатель, близкие знакомые которого были знакомы с кем-то, кто знал пострадавших. Последнее слово Дама произнесла с иронией.
Говорила Дама с Грешницей мягко, сочувственно, похоже было, что подобные дела встречались ей, а может, не только встречались, но было что-то подобное пережито ей самой.
Узнав от Грешницы, что Неверный расстался с ней, Дама рассердилась: зачем вынудили ее к ненужному визиту? И сказала резко о «любительницах массированных ударов» и о «звоне во все колокола».
— Терпеть не могу этих праведниц, — добавила она, поморщившись, — которые бегают в парткомы-месткомы, пишут в редакции, вместо того чтобы править семейное дело в недрах своих домов.
Потом Дама стала утешать Грешницу — уж очень жалко та выглядела.
— Плюньте вы на своего приятеля. Мужик нынче пошел дряблый, хлипкий. Это вам не Пьер Безухов! Тот, полюбив Наташу, перестал ездить к Ростовым, потому что женат. Он не жил с Элен, не любил ее, по внутреннему чувству давно был свободен, но не считал возможным бывать в доме у графа, чтобы не компрометировать Наташу. Таков долг честного мужчины: раз ты женат — сиди дома!
Дама посмеялась своему житейскому комментарию к Толстому, улыбнулась и Грешница. Вероятно, она испытала облегчение, подумав, что встреча с настоящим мужчиной зависит от ее похода в библиотеку.
Неверный муж, возвращенный к семейному очагу твердой рукой Праведницы, притих, погрустнел и заметно постарел. Он жил теперь по новому режиму, установленному супругой. Придя на работу, звонил: «Доехал благополучно». Перед обеденным перерывом, а иногда сразу после него, звонила Геня — осведомлялась, как он поел. А перед окончанием рабочего дня опять звонил, чтобы сказать «сейчас выезжаю» или «задерживаюсь в институте», и давал телефон, куда она могла позвонить.
Жена хотела, чтобы Неверов перешел на другую работу — ближе к дому. Неподалеку от них как раз был институт сходного профиля. Между двумя институтами была небольшая разница. В названии одного была частица «микро», а в названии другого — «макро». Но тут Неверный проявил стойкость и, не входя в объяснения, наотрез отказался менять работу. Геня примирилась: зарплата его была в несколько раз выше ее заработка.
Ну, а что же чувствовала, что переживала Праведница? Не может быть, чтобы она тоже не страдала, не испытывала обиды, тревоги. Не пора ли пожалеть и ее?
Однажды неверный муж, — а в мыслях он все еще оставался неверным, — пришел с работы на полчаса позже обычного. Произошла небольшая авария: автобус задел такси. Пока шоферы осматривали машины и объяснялись, пассажиры автобуса томились взаперти.
За это время Праведница успела представить картину запретного свиданья, на которое отправился муж. Вот почему ее лицо выражало крайнюю неприязнь, когда Неверный заглянул в комнату.
— Я задержался, извини… автобус… маленькое происшествие… — пробормотал он.
Она ничего не ответила и не отвела мрачного взора от экрана телевизора, где в это время резвилась мадемуазель Нитуш.
Неверный ушел на кухню, разогрел обед, не спеша поел, не спеша вымыл посуду. Потом выкурил неспешно у кухонного окна папиросу, вспоминая Грешницу. Он всегда вспоминал ее, когда оставался один. Затем тихо вошел в комнату и сел во второе кресло.
Он смотрел на легкую опереточную любовь, и, странное дело, она пробуждала в нем мучительную тоску. Такую тоску, от которой опускаются углы рта и гаснут глаза.
Жена искоса наблюдала за ним. Вздохнув, она подумала: «Виноват, вот и мучайся теперь. Но я-то за что наказана, в чем я виновата?»
Ей казалось, что она только подумала, а на самом деле она произнесла последние слова вслух. И муж услышал. Услышал и ответил:
— А ты виновата в том, что изменила мне с Василием Степановичем.
Жена взглянула сердито:
— Нашел, что вспоминать — восемнадцать лет прошло.
— Разве восемнадцать? Мне помнится — шестнадцать.
— Восемнадцать, шестнадцать, не все ли равно. Много лет прошло.
И все же она смутилась. Почему? Она ведь призналась тогда, шестнадцать лет назад, что изменила ему со своим сослуживцем, назвала это мимолетным увлечением и вскоре распрощалась со своим любовником.
Неверов тогда вспыхнул ревностью, хотел развестись, но потом пожалел детей: сына-школьника, дочь-малышку. Он поборол себя, не стал ломать семью.
Удивился он, что жена завела роман, имея маленького ребенка, — дочке было чуть больше года. Потом он не раз сомневался: его ли эта девочка со светлыми волосами и серыми глазами? У них в семье все темноволосые, все кареглазые. Спрашивать Геню он не решался, боялся обидеть подозрениями. А потом она говорила, что дочь пошла в прабабку, тоже светловолосую.
Да что теперь! Он любит девочку, особенно мила она ему в последнее время. Одна из всей семьи держит она себя с ним просто, ласково, как обычно.
Странно, лишь сейчас прояснилось для него все, что было восемнадцать лет назад. Да, теперь он понял: тогда он был доверчив и близорук.
Именно восемнадцать лет назад поехали они вчетвером, две супружеские четы, рыбачить на озеро Сенеж, решили вместе провести отпуск. Василий Степанович, белокурый с рыжинкой мужик, эдакий русский богатырь, его худенькая бесцветная жена, забыл, как ее звали, кажется, Таня, Тата, Неверов, долговязый очкарик, и его круглолицая жена-смуглянка с косой до пояса. Поехали с двумя палатками, с рюкзаками, всякой рыболовной снастью. Освободились от своих сыновей, отправив их вместе в пионерлагерь.
Очень им захотелось пожить месяц совсем дикой жизнью. Особенно стремились к первобытности и общенью с природой Василий и Генриетта.
Подружились две пары зимой, как-то внезапно и сразу горячо подружились. Много бывали вместе, ходили в театр, на выставки, друг к другу в гости.
А летом надумали на Сенеж. Погода стояла хорошая, комары донимали, правда, но рыба ловилась знатно. Рыбачили все, кроме Таты. Она, казалось, захандрила. Неверов же увлекся новым для него делом, опыта у него не было, но, восприняв советы многоопытного Василия Степановича, какую-то добычу в общий котел он приносил. Да не в добыче было дело, а в тишине, в озерной глади, в запахе воды и трав.
