Александр Розен - Прения сторон
— Касса уже выбивает? — спросил старик. — Какой номер пошел? Почему так смотришь? Тебе нужен холодильник, а мне не нужен?
— Вас понял, — сказал Ильин. — Еще носят. А не скажете ли мне, в каком веке построена эта мечеть?
— Революция когда была, знаешь? За три дня до революции один купец для себя двери открыл. Для одного человека мечеть, хорошо это? Теперь другое дело, как думаешь?
— Да, конечно, совсем другое дело, — сказал Ильин, смеясь.
Но смеялся он не над стариком, а над собой, над своими сорока веками и над тем, как резво бежал на встречу с голубым куполом. Этот анекдот он отлично сумеет рассказать в Москве, а заодно позвонит в Госкомиздат: ни в Москве, ни здесь не найти ни путеводителей, ни буклетов. И только перед самым отъездом из Москвы он успел взглянуть на фотографию знаменитого медресе: когда-то сын собирал открытки, накопил полтора десятка альбомов, но потом, как всегда, и это забросил.
Ильин купил в киоске вчерашний «Гудок», сел на скамеечку, развернул газету, но она сама выпала из рук. Вот где воздух! Так пахнет лимон, разогретый солнцем.
И едва задремал, как сразу проснулся: стайка туристов бежала вслед за молоденькой девушкой в белой блузке. У всех был такой озабоченный вид, как будто сейчас должно начаться землетрясение.
«Все счастливые туристы похожи друг на друга, все несчастные…» — и вскочил, потому что было в этой стайке что-то заразительное.
Ильин догнал экскурсию, но старался держаться позади, чтобы не привлекать к себе внимания. Чем-то он всегда выделялся, может быть, виноваты большие феэргешные очки! Касьян Касьянович как-то сказал, что на приеме Ильин выглядел министром больше, чем сам министр.
Еще один переулочек и еще один. Ильин уже ругал себя: бежит как на марафоне, а в эпицентре окажется сувенирный киоск. Этим, как правило, заканчивается свобода выбора.
Еще раз вправо, еще раз влево, и вдруг открылась площадь и в глубине ее — словно фотографию из альбома сына вставили в проектор — знаменитое медресе.
Экскурсанты сгрудились вокруг белой блузки:
— То самое?
— А верно, что здесь рубили головы преступникам?
— И неверным женам?
— Сейчас бы вот так! — сказал чей-то внушительный бас, и все засмеялись.
— Не торопитесь, взгляните отсюда на медресе: глубина площади усиливает архитектурный эффект.
Но все уже бросились на штурм медресе, и Ильин вместе со всеми.
Да, великолепно, великолепно! Стены смотрятся, как гигантские ковры, мраморные панели, мозаики из цветных кирпичей, майоликовые панно — звезды на терракотовом фоне. И эти удивительные бирюзовые изразцы!
— Медресе построено в пятнадцатом веке, оно служило не только местом преподавания богословских дисциплин, но и светских наук: астрономии, математики и даже философии. («Текст, по-видимому, совершенно для нее привычный, отполированный временем, как ступени старой лестницы».) Властелин Двуречья был не только жестоким самодержцем, но и просвещенным человеком своего времени. Вот эти сводчатые айваны служили и для молитв, и для занятий. А вот эти кельи — худжары, обращенные во двор аркадой лоджий…
— Подходяще! — сказал все тот же веселый бас. — Согласен на обмен. А как с удобствами?
Снова все засмеялись.
— Обратите внимание на облицовку из фигурных плиток голубой и синей поливы. Тончайший надглазурный золотой орнамент… — Она с опаской взглянула на экскурсантов.
«Бедняга», — подумал Ильин.
— Чистота красок… Особенно хорош синий цвет, он и похож на весеннее небо, и в чем-то контрастен.
«Нет, это уже не заученное…»
Но в это время снова вмешался знакомый бас:
— Пятьсот лет без капремонта?
«А что, если я ему врежу в рыло?»
— Я прихожу сюда в разное время года. Летом цвет плиток голубее, в нем растворяются и белый и блекло-синий…
Голос негромкий, но сильный и чуть-чуть с хрипотцой.
— Кто любит бирюзу, должен приезжать к нам осенью.
Она была старше, чем показалось Ильину вначале: лет двадцать семь, двадцать восемь.
— Весь этот орнамент — старинные надписи. Почерк куфи сложен, но только он один способен создать такой узор… Это не настоящие минареты — это башни. Так было задумано архитектором…
Пауза. И после паузы негромко:
— Мне очень нравятся эти строгие вертикали.
Экскурсия кончилась, Ильин сказал:
— Когда вы не шпарите по книге — это просто замечательно. — И протянул руку: — Ильин.
— Лара. Значит, вам все-таки понравилось?
И снова Ильина кольнула жалость.
2
— В школе я завалил сочинение по истории, — весело рассказывал Ильин. — Подвел меня Медичи. Это вроде вашего властелина Двуречья. С одной стороны, Медичи был просвещенным человеком, при нем процветало искусство, с другой стороны, его жестокость была ужасной. С одной стороны, Флоренция при Медичи достигла своего расцвета, с другой стороны…
— Камешек в мой огород? — спросила Лара.
— Ничуть. Знаете, что меня погубило?
Они сидели в столовой самообслуживания. Народу полна коробочка, но Ильину ничто не мешало, давно он не чувствовал себя так молодо.
— Погубила меня отчетливость, этакая, знаете, обнаженность. «С одной стороны» и «с другой стороны», и каждый раз с красной строчки. Но против моей воли — смею вас заверить, ничего я не хотел, кроме хорошей отметки, — получилась карикатура. — Ильин выпил воды, гуляш был дьявольски наперчен. — А карикатура, милая Лара, — вещь опасная. Наш преподаватель истории, человек в высшей степени интеллигентный, но и в высшей степени напуганный, подозревал меня бог знает в чем. Ему бы пройти мимо, поставить трояк, и все, но надвигался Петр, тут уж сплошь «с одной стороны» и «с другой стороны», и он закатил нуднейшую нотацию и привлек весь класс к обсуждению. С тех пор стоило ему только показаться, как начиналось всеобщее гуденье: «с одной стороны, с другой стороны». Вам взять компот?
— Нет, спасибо.
— Вот видите, как все ясно, что касается компота. Но если говорить серьезно, я думаю, вы любите искусство больше истории.
— Не знаю… может быть… Все так тесно связано: художник и время…
— Художник и время? — (Настоящий студенческий спор!) — В истории не раз бывали мелкие дрянные времена, но почему именно тогда жили и творили великие художники?
— Можно ли называть мелкими и дрянными времена, если тогда жили и творили великие художники?
— А вам идет спорить, — сказал Ильин. — Есть женщины, которые все теряют, едва только начинают говорить о чем-нибудь серьезном…
— Разве эпоха, в которую жил Рубенс, была знаменита только Рубенсом? — нетерпеливо спрашивала Лара.
Ильин засмеялся:
— Бурное развитие ремесел… Мануфактуры… Больше я ничего не помню. Милая Лара, я учился в те счастливые времена, когда Иван Грозный был признанным гуманистом, вроде Эразма Роттердамского. Малюта Скуратов тоже, кажется, играл какую-то прогрессивную роль. Я просто закачался, когда прочел у Ключевского, что сотни лет татарского нашествия едва ли принесли столько вреда русскому народу, сколько одно это грозное царствование.
— Я мечтала подписаться на Ключевского, два года отмечалась, но так ничего и не вышло.
— Ну, Ключевского я вам достану, — сказал Ильин. — Приеду в Москву и вышлю, не сомневайтесь.
— Я так и думала, что вы москвич.
— А что, есть особые приметы?
— Вы извините, но мой перерыв окончен. До свиданья!
— До свиданья, — машинально сказал Ильин. — Постойте, куда же вы?
— У меня еще две экскурсии…
— Но, может быть, встретимся вечером? Надо же доспорить…
— Так ведь и я за Ключевского. Ну хорошо, давайте встретимся вечером.
— На этом самом месте?
— Нет, лучше дома. Детская, восемь. Если не сможете, вот телефон, это у соседей, они мне передадут.
Ильину понравилось, что она пригласила домой без жеманства. И спорила смело. Вспомнился университет. Но разве в те времена спорили, разве тогда не все сразу становилось ясным? Спорили, да еще как! И самым языкастым был в те времена Ильин. На пятом курсе чуть без диплома не остался. Но тут повезло: оказалось, что «идейки» Ильина совпали, Эразм стал котироваться, а Малюту списали как миленького. «Пришла ильинская пора», — шутил профессор, еще недавно выдававший Ильину такое, что стипендией и не пахло, приходилось ходить по домам «лудить, паять, кастрюли починять».
Ильин еще долго стоял у медресе, вспоминая: «Кто любит бирюзу, должен приезжать к нам осенью…», негромкий, но сильный голос, чуть-чуть с хрипотцой, вспоминал он и свои дерзкие ответы в университете, дело было еще на Моховой…
Азимов ждал его в холле, и Ильин сразу сказал, что уже успел посмотреть кое-что и что «ножки гудят», может быть, театр в другой раз?
Приговор «Марии Стюарт» Азимов выслушал спокойно, но напомнил, что по программе их сейчас ждет домашний обед.
