Ян Ларри - Грустные и смешные истории о маленьких людях
Юрка досадливо морщит лоб:
— Уж очень несознательная она; совсем отсталое поколение!
— Ну, ну, — смеется отец, — а как ты ругал ее?
— Да я ее и не ругал вовсе… Я сказал, что она есть отсталый элемент; а если она не хочет быть несознательной, пусть запишется в женотдел…
IIIШел дождь.
Юрка лежал на подоконнике и с большим интересом наблюдал, как лопаются водяные пузыри, выскакивающие белыми — выкаченными — глазами мути на поверхности луж.
Интересное занятие, по всем признакам, обещало затянуться на весьма продолжительное время, если бы внимательный Юркин глаз не заприметил у водосточной трубы оборванного малыша, который очень смешно подпрыгивал на своих коротеньких ножках и, выбивая зубами лихорадку, свирепо дул в посиневшие руки, сложенные перед носом в жалкую горсточку.
— Эй, что ты делаешь? — окликнул его Юрка.
Малыш приподнял голову вверх и высунул было до половины свой язык (в виде ответа, или по другим причинам — неизвестно) но, очевидно, раздумав, тотчас же втянул его обратно и, щелкнув зубами, прохрипел жалобно:
— Мопсом меня звать… Беспризорник я…
— Мопсом? — удивился Юрка — разве ты собака, что так зовешься?
— Это — по уличному так, а в общем — Колькой кличут… Колькой Киселевым… Не слыхал, наверно?… Да где ж тебе слыхать! Ты мне вот что скажи — по душе только: папиросы, нет ли папироски у тебя? С утра не курил сегодня!..
Юрка удивленно открыл рот и полез пальцем в нос.
— Ты, значит, куришь по настоящему?… Такой маленький, да ведь это же вредно… Очень вредно… Ты не кури, слышишь?… Мальчикам нельзя курить!
— Холодно — вот и курим — сказал Мопс, — и вообще согревает оно мозгу человеческую и в грудях от него теплеет, дым-то: горячий он… Наберешь его в грудь и — держишь… Хо-ро-шо!
Мопс щелкнул зубами и деловито осведомился:
— А на счет шамовки? Не имеется случайно? Хлебца там или еще чего?
— Надо у бабушки спросить, — сказал Юрка и, взглянув на Мопса, подмигнул ему левым глазом — ух, смешная?…
— Кто? — поинтересовался Мопс.
— А бабушка… Да ты лезь сюда, — пригласил Юрка Мопса, — давай-ка руку… Гимнастику знаешь?… Ну?…
Мопс нерешительно подошел к открытому окну, потоптался на месите и, не обращая никакого внимания на протянутую руку Юркиной помощи, погрузился в глубокое размышление.
— Ну же — нетерпеливо крикнул Юрка, — лезь, быстро!
— А…
— Два…, Говорят лезь, — значит… Вот несознательность… тоже… Лезь, — торопил Юрка, — ну и тяжелый же ты — делился он впечатлениями, втаскивая Мопса за руку в комнату.
— Это ботинки мамкины, покойницы… Ботинки чижелые — оправдывался Мопс…
…Прошло не более пяти минут, а Мопс уже расположился в комнате и уплетал за обе щеки принесенный Юркой хлеб с хрустящими, вкусными шкварками.
— Ты себе ешь… Не стесняйся! — подчевал радушно Юрко, мало будет, еще принесу…
— Хватит… Мы не привычные, чтобы по многу… От больших кусков кишка может лопнуть…
— Какая?
— А гузеная, какая ж еще?… Ты про кишку не слыхал, поди?… Видишь ты, а у человека есть она — кишка, значит… Пищу пропустить наскрозь, иль для других надобностей… а только есть!
— А желудок?
— Нету… Кишка только есть в человеке…
Начался спор.
Беседа приняла настолько оживленный характер, — что бабушкины любопытные уши, желая узнать с кем это спорит Юрка, пришли в комнату.
— Что это?.. Батюшки-светы, да никак… это что за новость? Откуда ты? Что тебе тут надо?
— Я… я… Мопс! — забормотал испуганно Мопс и вскочил на ноги, приготовляясь в крайнем случае смазать хорошенько лыжи.
— Тьфу ты, — плюнула бабушка, — и в кого только такой самоправный мальчишка родился… Зачем ты его впустил сюда?
Юрка с сожалением посмотрел на бабушку и степенно ответил ей:
— Вы не волнуйтесь, бабушка, это беспризорный. То есть раньше был беспризорным, а теперь он останется жить со мной!
Все это было сказано с непоколебимой твердостью и достаточной внушительностью.
— Что?
Бабушка сделала такие глаза, которые менее всего нравились Юрке, и, кашляя и перхая, закричала хрипло:
— Вон!.. Вон… Сейчас же вон… Да ты что это? Ты с ума сошел?
— Ничуть…
— Для беспризорных дома есть, для них…
— Это для других, а для Мопса найдется у нас место и все равно — емно уж и гроза начинается!
Действительно, — в летних сумерках плавало тяжелое дыхание близкой грозы, а редкие вспышки молнии оголяли мрак до синевы.
— Уходи… Уходи, — кричала бабушка, наступая на Мопса, — поел и — хватит! Пошел, пошел! Нечего тут!
— Бабушка, — завизжал Юрка, — я ему дал честное пионерское слово, что он останется…
— Тьфу! Тьфу ты, озорной мальчишка… Да ты это что? Ты в своем доме, чтобы так распоряжаться?
— Мопс останется со мной! — сказал Юрка твердо схватив за рукав беспризорного.
— Твой Мопс не останется здесь, — покраснела бабушка и, схватив скалку, направилась с решительным видом в сторону Мопса.
— Не бойся! — крикнул Юрка, но Мопс обнаружил постыдную неустойчивость и, не ожидая бабушки, выскочил в окно.
Мимо окон пошла гроза с шумным ливнем и ветром.
— Ой, — вскрикнул Юрка, бросаясь к окну, — как же мое слово?.. Мо-о-о-о-опс!
Вместо ответа, в оконные стекла хлестнул косой ливень.
— Мо-о-о-опс!
— Закрой окно, баловник! — крикнула бабушка, но Юрка, вместо того, чтобы закрыть окно, еще шире распахнул ставни, вскочил на подоконник, прыгнул из окна под проливные потоки дождя и побежал в темь, оглашая воздух криками.
— Мо-о-о-о-опс! — вспыхнуло где-то далеко и влево, но было уже трудно разобрать: Юркин это голос иль нет…
Голос потонул в громовых раскатах грозы и в шуме обильного дождя…
……………………………………………………..
……………………………………………………..
Когда Юрка начал выздоравливать, за окнами уже шевелились — под суровым дыханьем декабрьских ветров — белые сугробы зимы и в комнате было светло по особенному — по зимнему, декабрьскому.
С того времени, как Юрка и Колька были найдены Кадетом — оба плачущие и продрогшие — у стены кирпичного завода, утекло много воды. Мопс определенно к лучшему изменил свой вид, а пионерский галстух придавал его фигуре некоторую, так сказать, значительность.
— Пионером уже? — спросил Юрка слабым голосом, клада поверх одеяла свои тонкие прозрачно-белые руки.
Мопс утвердительно кивнул головой.
— Уже!.. Четыре дня, как утвердили!
— Вер-но! — подтвердил отец, ероша волосы.
Юрка улыбнулся и спросил отца.
— Похудел я?
— Ты-то?.. Гм, — отец неловко закрутил бегающими пальцами клок светлой бороды, замигал как-то странно глазами и, поглядев сбоку на длинное, вытянувшееся тело Юрки, попытался улыбнуться.
— Чудак ты, Юрка… Гм… Гм… Право чудак!.. Вон и Кадет подтвердит!.. Верно, Кадет?
Кадет слабо вильнул хвостом и виновато лизнул Юркину руку — мы, дескать, не при чем.
— Пошел, пошел, — замахала бабушка руками и вдруг неизвестно почему начала сморкаться усиленно и всхлипывать:
— Господи боже… Матерь пречестная богородица…
— Чего вы бабушка?
— Да ведь из-за меня… Из-за меня все это… Я виновата… Я, старая карга, чуть было не уморила тебя… Прости ты меня, Юрочка..
— Не сержусь я на вас, — вздохнул Юрка, а вот ни на столечко не сержусь! и, посмотрев в потолок, добавил.
— Мне даже жалко вас… Вы, вот целый год, вместо своего бога — Кузьме Крючкову молились… Вы его уберите, бабушка… Уж так и быть — молитесь по своему… Мне безразлично…
Бабушка вздохнула и заплакала.
— Господи, опять бредит…
На этот раз бабушка ошиблась, а Юрка не, имея силы разубеждать ее, повернулся лицом к стене и заснул крепким сном выздоравливающего.
Радио-инженер
Взрослых людей Гришка не особенно крепко любит, считая их фигурантами и кривляками, способными лишь на то, чтобы воображать о себе.
Все они смотрят на Гришку свысока, с оскорбительным высокомерием и разговаривают с ним чрезвычайно редко, а если уж и начнут говорить, то похоже, будто они одолжение делают своими невыносимо глупыми беседами, а некоторые еще противно сюсюкать начинают при этом:
— Ты холосый мальсик? Да? Лузье хоцис?
Фу, как они надоели Гришке.
— И для чего только живут на земле эти взрослые? — размышлял Гришка, вставляя в нос для устойчивости указательный палец, — курят, хохочут, за обедом много едят и много выпивают пива, а иногда пьют и еще что-то, чего Гришка (по независящим от него обстоятельствам) никак еще не мог попробовать.
Но больше всех Гришка презирает дядю Сашу, которого называют почему-то женихом.
Что такое жених, Гришка еще не знает, но он твердо уверен в глупости этого слова.
