Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов
Долго мы плыли на юг, а потом шли пешком путями, известными только Керго. Ходит он неторопливо — некуда спешить, но не устает, ходить умеет.
Здесь перекрещивались пути чукчей и эвенов. И неподалеку было священное место эвенов, его чукчи обходили. Эвены хранили там коготь громадной птицы-духа.
Я видел этот коготь. К птице он не имел никакого отношения. Это был рог ископаемого шерстистого носорога, который эвены принимали за коготь священной птицы. Но я никому ничего не говорил — не надо разочаровывать людей, живущих не по твоему уставу. Я и Керго не сказал о том, что был в местах поклонения эвенов.
Три дня гостили мы у оленеводов. Им надо откочевывать дальше, а нам возвращаться на север. Да и чего тужить — трех дней вполне хватило. И в последний день вечером увидел я стариков, сидящих вокруг пня, а на пне небольшая коричневая лягушка. У каждого в руке был нож. Последовательно по кругу старики расчленили лягушку.
— Тебе нельзя, — тихо, но строго сказал Керго, и я ушел с глаз подальше. Но сам Керго был в числе тех, кто сидел вокруг пня.
Потом он мне рассказал, что это старинное южное гаданье. У лягушки почти нет крови. Так вот, с чьим ударом выступит капелька крови, тому в скором времени уходить в мир иной, к верхним людям. Круг идет до первой крови. Как только выступит капля — остальные бросают ножи. Это может быть и с первым ударом, и с последним, а иногда тушку лягушки выбрасывают, не доводя дело до конца — когда нет крови и дальше продолжать страшно.
В тот раз выпало на Илеле.
— А где сейчас старик Илеле? — спросил я Керго.
— Умер, — спокойно ответил он, словно это произошло давным-давно.
По моим расчетам лягушек там водиться не должно, наверно, совсем к югу уходили — как знать? А у старика я не спросил. И забыл про южное гаданье, да вот август напомнил, сейчас тоже время каанматгыргын.
Праздник забоя прошел, пастухи ушли. Только я у Керго совсем по другому делу. Но он действительно бывший шаман, и какая-то чертовщина все-таки еще владеет им, он угадывает мои мысли и посмеивается. И я решаю вывести его на чистую воду и спрашиваю в лоб, зная, что молчать или обманывать он не будет.
— Ты знал Алитета?
— Да.
— И Коравье, его отца?
— И отца…
— А сколько Давал Коравье американцу Чарли, торговцу. Сколько давал за винчестер?
— Восемь песцов… — вспомнил Керго, — трех лисиц… пыжика много — десять или двенадцать…
— А Алитет? Сколько Алитет отдал Чарли за вельбот?
— Шесть шкур белого медведя… — думает Керго, — и еще два мешка песцовых и лисьих шкур… и еще много-много клыков… от моржа.
— А отец Алитета шаманил?
— Да… Коравье большой шаман был…
— Как Керго? — смеюсь я.
— Нет, — качает головой Керго, — я еще не умел…
— Потому что не знал Наягнека?
— Наягнек!.. — И лицо Керго выражает удивление. Наверное, он поразился, что Наягнека еще помнят. Вот и я, не имеющий к нему никакого отношения, все же знаю о Наягнеке.
— Наягнек, о! — только и повторил старик.
И задумался. Потом сказал:
— Он знал силу… знал душу… знал, из чего человек…
— Ты его на той стороне пролива встречал? — спросил я.
— Мне отец рассказывал, как я видел Наягнека… и встречался с ним… в Америке… мы оба были там… потом сюда приехали… я не помню Великого Заклинателя, но отец говорил, он разговаривал со мной… мал я был, не помню… хорошо разговаривал… Коравье это не понравилось, когда узнал…
— А-а… — догадался я. — Наягнек, наверное, тебя благословил, а Коравье ревновать стал… дело ясное.
— Не знаю, — признался Керго.
— А кто из вас сильней — ты, Коравье или Наягнек?
— Наягнек — Великий… Зачем спрашиваешь? Я не спрашиваю, зачем ты пришел?
Я смущаюсь и молчу.
— Ты ищешь Эмуль. Ее нет, она на побережье… Скоро придет… оттуда, — он показал рукой на восток. — Туда ушла на вельботе… Скоро вельботы придут. Каждый год ты приходишь, зачем? — лукаво улыбается старик. — Дом твой далеко, а ты приходишь?
— Мы тут работаем неподалеку.
— В прошлом году не работали и в позапрошлом не работали, а ты приходил.
— Не работали, — соглашаюсь я. — Передай Эми, что я приходил.
— Она и так узнает.
— Откуда?
— Имаклик скажет, — кивнул он в сторону старухи. — Женщины…
— Понятно. Пусть скажет. Я к ней приходил, к Эми.
— Ты не увезешь Эмуль?
— Нет… одна жена у меня была, — смеюсь я.
— Ну и что… Вам же можно… много, — намекает он на мое татарское происхождение.
— А вам? — намекаю ему на его прошлое.
Легкая улыбка вспыхнула вдруг на его лице и затерялась в морщинах.
— Не увози, — серьезно сказал старик.
— Знаю… нельзя ей в городе.
— У тебя другие дела… — внимательно посмотрел он на меня. — Не она, у тебя другие дела.
Я опять поразился его всевидению.
— Да, — согласился я. — Мне идти дальше, только я не знаю, как лучше.
— Хорошо, ты не забываешь друзей… Ты Юрия ищешь? Да?
— Да…
— Ему плохо… найди его…
— Ты поможешь, Керго?
Он молча кивнул:
— Когда пойдешь?
— Сегодня. Чай вот попью — и тогда.
Я никому не говорил, что ищу Юрия. Керго просто понял меня. Месяц тому в поселке, куда я на три дня вырвался за продуктами для нашего полевого отряда, встретились мне рыбаки из совхоза. Они все и рассказали.
Юра Ровтын — моторист совхоза — возвращался из поселка вместе с двумя товарищами на лодке-дюральке. Залив был спокоен. Небольшое волнение застало их уже у самого дома. Здесь лодка и перевернулась. Никто из троих плавать не умел. Удалось спастись одному Юрию, и то чудом. Его и считали виновным — и потому, что сидел за рулем, и потому, что спасся. Не мог он вынести молчаливого осуждения односельчан, не мог вынести собственной причастности к смерти своих товарищей — ушел из села на побережье — изгоем живет на скалах, говорят, промышляет моржей.
Жена его Мэри разделила позор и горе, ушла из села, не сказав куда никому, даже мужу. Когда Юрия простят, она вернется. Только надо сначала найти Юрия и надо, чтобы его простили.
Сколько с Юрой на его вездеходе мы колесили по тундре! И весной, когда завозили продукты оленеводам на отелочную кампанию, и зимой, когда помогли пастухам в перекочевках, и осенью, когда ездили по бригадам и собирали детей в интернат перед началом учебного года. Мы с ним старые товарищи, разве можно его бросать… Когда я болел, приходил он ко мне в больницу, легкую кухлянку из неблюя подарил, чтобы я не простужался больше в тундре. Ах, Юрий, Юрий! Не верю я, что пьяные они возвращались из поселка — Юрий совсем не пил… Разве что иногда, совсем немного, и то почему-то любил шампанское, чего мы никак не понимали…
— Надо идти по камням… на мыс Эрри, — говорит после чая Керго.
— Там не пройти… надо морем…
— У тебя лодки нет… — отвечает старик. — Лезь на скалы. Иди по самому верху… Гляди вниз… может, найдешь… он там, я знаю… больше ему негде жить… на мыс Эрри иди…
— Попробую…
— В камнях ночевать можно, — советует Керго. Я понимаю, это совет на тот случай, если я до ночи не отыщу Юрия.
Пропало солнце, и вдруг пошел тяжелый мокрый медленный снег. На Чукотке снег выпадает всегда сразу, неожиданно. Этот августовский еще растает, будет много теплых дней, но сейчас от океана потянуло холодом, хотя и было безветренно. Керго пощупал мою куртку, я его понял.
— Не надо, она теплая, спасибо.
Старик не стал приносить другую и продолжал сидеть у костра. Мы налили по кружке чаю. Вышла Имаклик, махнула рукой, звала в дом.
— Хорошая женщина, — улыбнулся старик, — всегда молчит.
— А если собираются женщины?
— О! — засмеялся старик.
Все ясно.
Шел снег, и я рассказывал о Жукове.
Старик слушал внимательно, он принял беду моего друга как мою.
— Что делать? — спросил я Керго.
Он молчит.
— У вас большая работа… женщина мешает… Юрий тоже один…
И опять замолчал надолго.
Безбрежный черный океан тихо плескался у костра. Мы молча смотрели на горизонт, туда, откуда плыли тяжелые белые льды.
И понял я нехитрую философию заклинателя духов, простую, как все сложное в жизни. Надо делать до конца главное дело, не размениваясь на суету, подстерегающую нас каждодневно. «Великий охотник не должен быть одновременно…» — вспомнился мне Наягнек… Неужели мы ничего не можем делать по-настоящему? Неужели все вполовину, все на эрзацах? По-настоящему любить, по-настоящему ненавидеть, по-настоящему пить мы тоже не умеем? Устали? Или по-настоящему не хотели? Отвыкли или боимся транжирить остатки души? А вдруг транжирить-то нечего? Вдруг там давно пусто, серединка-наполовинку, на счету ничего нет и кредит взять негде? Может, отсюда все беды?
