Лев Экономов - Перехватчики
Все повскакали с мест и бросились на улицу. Было непонятно, как там раньше других очутился Лобанов, только что сброшенный на пол взрывной волной. Длинный и худой как жердь, он нескладно метался по снегу и что-то кричал. По-женски красивое лицо Николая стало совсем белым, будто лейтенанта только что загримировали для цирковой трагикомической роли. В темных, всегда насмешливых глазах горела какая-то дикая решимость. От лоска, который он наводил утром, не осталось ничего.
Да и все, наверно, хороши были в эту минуту. Мы искали место, куда угодила бомба, думали, что сможем оказать помощь пострадавшим.
— Заходите в столовую. Простудитесь, — наша подавальщица зябко ежилась у дверей и поправляла кружевную наколку. — Какао я принесла вам в другой зал.
Что же произошло? Почему спокойна эта девушка, — так сказать, слабый пол человечества? Почему не видно тревоги на лицах у солдат, расчищавших от снега дорогу? Тогда мы ничего не понимали. И первое объяснение получили от дежурного по столовой.
— Звуковая волна от самолета, — сказал он. — Кто-то из вашего брата нарушил дисциплину: пробил звуковой барьер ниже положенной высоты.
Звуковая волна! Как же можно было забыть об этом! Ведь читали.
Понемногу мы отошли. Стали подсмеиваться друг над другом.
— Ну что, Лобанов, посмотрел, как сверхзвуковые летают? То-то, брат!
Николай не любил, когда его поддевали, насупился, допивал какао молча. Мы не злорадствовали. Неизвестно, что бы взбрело в голову каждому, кто оказался бы на подоконнике в ту минуту.
Первое занятие с нами провел тот самый полковник, с которым мы познакомились утром. Его, оказывается, «прикомандировали» к нам на все то время, которое летчикам и техникам нужно было затратить на переподготовку. Он должен был следить, как мы учимся, и отвечал перед начальником за нашу успеваемость.
— Ну, вы, я вижу, уже кое с чем познакомились, — полковник улыбнулся. Но тотчас же улыбка сошла с крупного усталого лица. — Сегодня проводилось очередное испытание одного из новых самолетов, которые в недалеком будущем поступят на вооружение наших войск. Самолет испытывал молодой летчик. Он развил сверхзвуковую скорость значительно быстрее, чем это предусматривалось заданием. Возникшая при этом ударная волна задела своим краешком и нашу столовую.
Если бы Яшкин шел выше, то, может, вы бы и не почувствовали волны, но конструкторы хотели, чтобы летчик преодолел звуковую преграду ближе к земле. А это сделать труднее, чем на высоте, где воздух сильно разрежен. Конструкторам требовалось узнать, как быстро нагревается обшивка самолета на сравнительно небольшой высоте.
Случайно оброненная полковником фамилия летчика-испытателя стала для нас предметом размышлений. Я видел, как Шатунов записал ее в тетрадь. Он хотел если не познакомиться с человеком, которому доверили экспериментальную технику, то хотя бы просто посмотреть на него. «Должно быть, это какой-то необычный пилот», — подумал я.
— И большая скоростенка у самолета? — спросил как бы между прочим Лобанов.
Полковник улыбнулся и покачал головой. Ему была понятна хитрость летчика. Мы засмеялись.
— Надеюсь, вы знаете о методе измерения скорости полета по сравнению со скоростью распространения звука? — спросил полковник, вычерчивая на доске формулу:
M = v/cДа, мы знали, что на новых реактивных самолетах полет на скорости, которая соответствовала скорости звука, было принято считать равной одному М. Мы знали, что на самолетах имелся специальный прибор — махметр, показывающий отношение действительной скорости полета самолета к скорости распространения звука в воздухе.
— Так вот, — полковник достал носовой платок и стал вытирать испачканные мелом руки. Мы готовы были растерзать его за медлительность. Нет, он совсем не торопился называть цифру «М», а мы изнывали от нетерпения узнать ее. В классе сделалось так тихо, словно все в нем окаменело.
Некоторое время молчание длилось и после, когда цифра была названа. Говоря честно, мы были буквально ошарашены. А потом все зашумели, выражая кто как мог восторг и удивление.
Полковник не останавливал нас, он был доволен произведенным эффектом. Когда же страсти улеглись, он назвал еще цифру: до какой высоты мог подниматься самолет. И опять та же реакция: молчание и восхищение.
Потом полковник подробно рассказал о самолетах, которые должен был получить наш полк. Это тоже были отличные самолеты, хотя в скорости и высотоподъемности уступали экспериментальному самолету, который испытывал неизвестный нам Яшкин. И удивительное дело, теперь, после того как мы узнали кое-что о сверхзвуковом перехватчике, нам уже не казался таким трудным тот серийный фронтовой истребитель, ради которого мы приехали сюда. Этот седовласый полковник, видимо, нарочно завел речь об экспериментальной машине.
— Да, вам повезло, — сказал он, медленно прохаживаясь по классу. — Буквально за несколько месяцев переучитесь с поршневых на реактивные. И будете летать как боги, если захотите. К вашим услугам специально созданный при авиационном заводе центр переучивания с прекрасными классами, аэродромом, оборудованным по последнему слову техники, квалифицированные инструкторы.
А ведь как мы после войны переходили на реактивную технику? Привезли в поле два разобранных истребителя МиГ-9, и мы своим умом до всего доходили.
Полковник увлекся и проговорил до конца урока. Он даже позволил себе вспомнить курьезный случай о том, как один из летчиков, взлетев, не знал, как сесть, и только чудом спасся от смерти.
Уходя, полковник сказал:
— После перерыва вы встретитесь с нашим главным инженером. А вечером зайдите в техническую библиотеку, и каждый получите такую инструкцию по эксплуатации и технике пилотирования самолета, — он поднял кверху голубую книжку. — Отныне она должна стать вашей настольной книгой.
Лобанов восхищенно зашептал:
— А этот наш Дед Талаш, видно, прошел огонь и воду и медные трубы.
БОЙЦЫ ВСПОМИНАЮТ МИНУВШИЕ ДНИ…
Встреча со штурманом полка Кобадзе, командиром эскадрильи Истоминым и другими произошла вечером после разбора полетов, на котором нам разрешили присутствовать.
— Ну, как, купцы-молодцы, нравится товар? — спросил капитан Кобадзе своим звонким голосом, по очереди протягивая нам смуглую жилистую руку. — Берите, пока дают. Чудесная вещица.
Он ничуть не изменился, этот наш общий любимец, высокий и веселый капитан, с длинным орлиным носом и подбритыми усиками. Его черные глаза с остро блестящими зрачками по-прежнему, как два буравчика, сверлили нас до самых печенок. От них невозможно было спрятаться, они все видели, все понимали.
— Обязательно возьмем, мой капитан, — сказал Лобанов. Это французское «мой» вместо «товарищ» он иногда позволял себе говорить командирам в минуты дружеской беседы. — Для того и приехали. Только что же чудесного в этой штуке? — Вопрос был явно провокационный, рассчитанный на то, чтобы Кобадзе поделился впечатлениями, рассказал то, чего мы еще не знаем.
Кобадзе достал знакомую всем трубку с головой Мефистофеля и взял в рот, не набивая табаком. Он частенько сосал ее и в полете.
— Наш старый добрый «ил» называли на фронте воздушным пехотинцем, — сказал он. — А этот зовут «Самолет-солдат» — за силу и выносливость, за необыкновенную простоту, за легкость и подвижность. У него замечательный двигатель и мощное вооружение.
— Значит, вы и в зону летали?!
— Приходилось, — лицо у Кобадзе неожиданно помрачнело, черные с изломом брови сомкнулись у горбатого переносья, — во второй кабине.
— Только-то?..
— Что поделаешь! Воину, всю жизнь таскавшему тяжелые стальные доспехи, после трудно без них. Чувство такое, будто тебя голым выпустили на улицу. Вам будет легче, ведь вы еще по-настоящему не привыкли к «илам».
Только такой сильный человек, как Кобадзе, мог откровенно признаться, что ему трудно, и, может, даже труднее, чем будет многим из нас.
Капитан сказал, что не все приезжавшие сюда с тяжелых штурмовиков стали впоследствии хорошими истребителями. А кое-кому и вообще пришлось оставить летное дело.
Я не сразу понял, зачем нужно было капитану пугать нас, он всегда подбадривал молодых летчиков.
— Так что теперь вы, купцы-молодцы, не имеете права летать хуже, чем мы, старые пилотяги, — продолжал Кобадзе. — Теперь преимущество на вашей стороне.
Ах вот оно что! Капитан не хотел, чтобы мы при неудачах говорили, что у нас нет опыта, что старикам легче.
— И все-таки я вызываю вас на соревнование. Знаю, мне будет труднее, но я штурман полка и должен, как говорится, по штату летать только хорошо. Ну как, принимаете вызов? — он выжидательно поднял бровь, прищурился.
