Алексей Шубин - Доктор Великанов размышляет и действует
— Кричал очень?
— Что ты! Он кричать никогда не станет, особенно при больных, а поодиночке в кабинет виновных зовет и там душу мотает… За эту банку санитарке выговор был, палатной сестре — другой, и самой ординаторше Анне Дмитриевне неприятный разговор слушать пришлось. Я по случайности при этом была. «Что же, говорит, вы, Анна Дмитриевна, за палатой плохо смотрите?» Та отвечает: «За портьерой мне не видно было». — «Если вы за палату отвечаете, то следите за ней не только изнутри, но и снаружи. Я ведь тоже не духом святым про банку узнал, а потому, что привычку имею — выйду из больницы и обязательно все окна осмотрю. Вот и заметил, что па окне вашей палаты банка стоит…» Вот он какой, четырехглазый перец!
Ульяна Ивановна вспомнила вдруг о несостоявшемся отпуске и вздохнула. Больная этот вздох истолковала по-своему.
— Как же вы с ним работаете, если он такой злой? — спросила она.
— Да кто говорит — злой? Он, голубонька, может, вовсе даже не злой, только придира первостепенная. Я с ним, перцем, двадцать четыре года работаю и нигде такого полного порядка, как в нашей больнице, не видывала… Лежи, доченька, спокойно… А что он перец, так это святая правда…
Ульяна Ивановна еще раз вздохнула и, пригнувшись к уху больной, посвятила ее в сокровенные тайны больничной иерархии.
— А перец он оттого, что ему иначе нельзя! Вот я, сестра-хозяйка, его перцем зову, а послушай, что между собой санитарки и уборщицы говорят… Они ведь меня «смолой липучей» окрестили!.. И оттого окрестили, что я тоже не из сахара сделана — от них строгого порядка требую… И я знаю, что меня они «смолой» зовут, а не сержусь, потому что я в самом деле строгая…
Больная заинтересовалась:
— А он тоже знает, что вы его перцем зовете?
— Как же, голубонька, он все знает, что в больнице делается! — убежденно проговорила Ульяна Ивановна.
Тем временем виновник этого поучительного разговора — доктор Великанов, продолжая вершить административные и хозяйственные дела, энергичнейшим образом атаковал по. телефону вышестоящего товарища из горздрава.
— Говорит доктор Великанов!
По-видимому, в ответ последовала многословная, но малоделовая реплика, потому что доктор счел нужным повернуть собеседника лицом к неотложным практическим вопросам.
— День очень добрый, и чувствую я себя великолепно, а вот как с разнарядкой на постельное белье?… Завтра? Почему вы, Сергей Прокофьевич, именно этот день выбрали — «завтра», а не другой какой-нибудь — не «сегодня», скажем?
Некоторое время доктор Великанов молча слушает вышестоящего товарища, потом начинает барабанить пальцами правой руки, постепенно переходя от «пиано» к «фортиссимо». Что это означает — читателю уже известно.
— Все это прекрасно! — корректно оппонирует он невидимому собеседнику. — Учет — чудесная вещь, планирование — превосходная, а наличие резерва приводит меня в восторг… Только вот «завтра» мешает. Очевидно, придется мне, Сергей Прокофьевич, перенять ваш опыт: пойти сейчас в родильное отделение и начать уговаривать рожениц, чтобы они на завтра отложили или зарезервировали. Что? Шучу?… Хороши шутки!.. Нет, Сергей Прокофьевич, правда же, нужно учесть специфику учреждения… И на доктора Иванова ссылаться вам не следует. Он, конечно, милейший человек, и по-своему прав, но если он говорит, что у него сто двадцать коек, — это означает сто двадцать коек — и только. А я ведь акушер, Сергей Прокофьевич, и мои двести двадцать коек равны четырем стам сорока человекам… Да какие еще люди, Сергей Прокофьевич, — женщины и дети! Женщины и дети, которые требуют особого внимания! Речь, Сергей Прокофьевич, идет не о койках, а о нашем с вами рыцарстве.
Но, должно быть, вышестоящий товарищ нашел, что рыцарство мало совместимо или совсем несовместимо с жестким планированием, потому что доктор Великанов стукнул своим небольшим кулаком по столу и переменил фронт атаки.
— Ну скажите, Сергей Прокофьевич, кто вас осудит, если вы отпустите советским матерям и детям сотню комплектов? Партия? Советская власть?… Сергей Прокофьевич, гарантирую вам полнейшую безнаказанность… И что значит для государства сто комплектов, когда речь идет о здоровье и счастье потомства?… Наконец, благодарность этого потомства… Сто комплектов — за благодарность потомства!..
Очевидно, вышестоящий товарищ, без колебания отвергший звание рыцаря, дрогнул перед соблазном столь дешево снискать благодарность потомства: доктор Великанов бросил барабанить и провел рукой по подлокотнику.
— Значит, принципиально договорились? Когда?… Почему же завтра? Зачем делать разрыв между «да» принципиальным и «да» деловым?… Что?… Можно прислать человека?
Через две минуты он уже наказывал Ульяне Ивановне:
— Только, голубушка, летите быстро, а то раздумает — опять уговаривать придется.
«Уж ты-то да не уговоришь!» — весело размышляла Ульяна Ивановна, не по годам проворно спускаясь с лестницы.
Первая глава нашей повести была бы неполной, если бы мы не заглянули в кабинет Сергея Прокофьевича, вышестоящего товарища, после его беседы с доктором Великановым.
Вытирая пот с лица, он жаловался другому, столь же высокостоящему товарищу.
— Аспид, а не человек! Что с ним делать? Объясняю, понимаете ли, русским языком, что фонды ограничены, что лечебных учреждений у нас не одно, а десятки, что для правильного планирования необходимы маневренные резервы, что… Я ему слово, а он мне десять… И о рыцарстве, и о любви к детям, и о безнаказанности, и о…
Тут вышестоящий товарищ вспомнил о приобретенной по сходной цене благодарности потомства и кинулся к телефону с целью как можно скорее, пока не поздно, вернуть благодарность и сохранить резервный фонд.
— Алло, алло!.. Занято? Слушайте, там я дал распоряжение выписать наряд Великанову… Вы слушаете?… Разъединили!.. Алло, алло!.. Да, да, на сто комплектов… Задержите!.. Что?! Уже получено?… О, черт!
Вышестоящий товарищ выронил трубку и развел руками.
Глава вторая
Город, в котором жил и работал доктор Великанов, оказался близко от фронта.
Конечно, прогулка по затемненным улицам — не бог весть какое удовольствие, но дойти до больницы — нетрудно. Дело в том, что совсем недавно доктор Великанов уговорил завгоркомхоза товарища Буянова заасфальтировать дорогу к больнице. Пока мостовая цела, звание рыцаря и благодарность потомства Буянову обеспечены.
Правда, самой больницы в темноте рассмотреть нельзя — тридцать два окна ее фасада так прочно замаскированы, что вся она представляется сплошной каменной глыбой. Вывески также не видно, но ты, читатель, можешь поверить на слово, что это очень красивая и нарядная вывеска, сделанная золотыми буквами под зеркальным стеклом. Заказывал ее сам Великанов. Устанавливая ее размер, он (возможно, это было не совсем скромно) сказал:
Учреждение, совершающее большие дела, может обойтись маленькой вывеской.
Зато, когда дело дошло до прикрепления вывески, доктор Великанов ошеломил мастера количеством и размером выбранных костылей. Их было целых шесть и каждый мог выдержать вес крупного линкора.
— Наша вывеска водружается не на один день, — сказал доктор. — Я внимательно слежу за вывесками и установил, что прочность их прикрепления прямо пропорциональна солидности учреждения. Знак прочности в данном случае является не необходимостью, а символом.
Вот и подъезд… Но, прежде чем позвонить, необходимо принять деловой вид. Горе нам будет, если в больнице догадаются, что ты — читатель, а я — писатель! Мы будем безоговорочно отнесены к категории посторонних лиц, и тогда… Дело в том, что посторонние лица поставлены в этом учреждении вне закона, и поэтому, прежде чем двинуться дальше, наденем шапки-невидимки и белые халаты. Казалось бы, шапка-невидимка исключает необходимость надевать халат, но предосторожность не мешает.
Тс-с… Мы входим в кабинет доктора Великанова, По-видимому, мы немного запоздали: доктор, стоя около своего стола, уже «закругляет» итоги происходящей планерки.
— Товарищи! — говорит он. — Теперь я вам хочу сказать несколько слов о том, чего вы не можете прочитать в газетах и услышать по радио… Положение, конечно, тяжелое, обстановка грозная, но, скажите, где это написано, чтобы у медицинских работников руки тряслись? Нигде не написано! А вот разрешите вам сообщить, что произошло вчера во время бомбежки. Сестра Подколодина, я спрашиваю вас: чем объяснить, что в третьем отделении у двух больных не была измерена температура? Доктор Трегубова, кто из лаборанток перепутал предметные стекла с мазками крови поступивших больных?… Объясните мне, диетсестра Аверкина, какое отношение имеют фашистские самолеты к изготовлению блюд? Кто и при каких обстоятельствах позабыл посолить ужин по первой диете?… На каком основании уборщица Сазонова зачерпнула воду из пожарной бочки номер три? Пусть всего полведра, пусть даже пять кубиков — кто ей позволил это сделать? Почему, Ульяна Ивановна, не была выколочена дорожка в левом крыле второго этажа? Почему после отбоя не была проветрена шестнадцатая палата? Что это такое, товарищи? Может быть, вы скажете, что по сравнению со взрывами фугасов все это мелочи?
