Александр Лозневой - Крепость Магнитная
Повернулся и пошел к каркасным домикам. В одном из них оставался друг — Петро Калугин, Петька. — Сколько лет не виделись!
Не без волнения поднялся по скрипучим ступенькам на второй этаж, но давно знакомая угловая комнатка оказалась пустой. Минут пять толковал с полуглухой бабкой, что возилась в коридоре возле примуса. Он, Петька, и живет, и вроде бы не живет здесь. Куда-то уезжает, и его долго не бывает дома. А последний месяц вообще не видно…
— Кто ж его знаеть! — вздохнула старуха.
Исходил матрос и пятый участок, хотел Антонио разыскать. Многих спрашивал, может, кто знает итальянца. Приметный такой — с усиками, а фамилия — Ригони.
Люди разводили руками: наверное, в соцгород перевели. Для них, иностранцев, все, что получше.
— Энти, которые мириканцы, так они в Березках, — заметил возчик, теребя кнут в руках.
— Так то ж анжинеры! — перебил тощий парень. — А это каменщик, как и мы…
— Об чем и толкую. Буржуи, они в бараках не хотят. Хватеру им подавай каменну, да чтоб внутри клозет, как в европах. Они, энти, что из разных царствов понаехали, с нашим братом не могуть. Брезгають. От нас, известно, пахнет, а у них — дикалоны…
— А ты что, нюхал?
— Как не нюхать, коли все впокат спим! — подмигнул возчик. — В других бараках лежаки, а у нас ишшо нары в два этажа. Теснотища. Никаких спасениев, особливо когда гороху или черного хлеба на ночь…
— Тебе про Фому, а ты — про Ерему! — оборвал парень. — Про мириканцев спрашиваю. В гостях, что ли, у них бывал, аль как?..
— Не лакей, чтоб с ними одним воздухом дыхать!
— Так чему ж позавидовал?
— А ничему! Свои, говорю, у нас дикалоны. Крепче ихних.. Чесноку вон поешь с солью — тот же газ иприт, что германцы на войне пущали. Никака микробь не терпит. Клопы, на что тварь живуча, а все одно вывелись, поздыхали: не по нутру, значит, дух барачный.
— Человек дело спрашивает, а ты про всяку нечисть, — нахмурился парень. — Ты, матрос, не слухай его.
— Не слухай, не слухай!.. Дам вот по спине! — Возчик замахнулся кнутом, но не ударил. Бросил в сердцах, уходя: — Ишшо мамкино молоко на губах, а на старше себя гавкашь… Щенё!
— Поспрашивай ишшо, матрос, найдешь свово тальянца. Народу тьма-тьмуща. Почитай, вся Рассея здесь. А ишшо и заграница. Кого тут тольки нет — и немцы, и мадьяры, и сколько энтих татаров!..
— До свидания.
— Постой! Ежели, значит, не найдешь, непременно в шестой барак приходи: место всегда будет.
Платон знал: демобилизованного в любом бараке примут. Народ к армии и флоту — со всей душой. Но ему не хотелось останавливаться где попало, не повидавшись с Галей. Прежде всего — к ней. Кстати, может, у нее и заночует. Неудобно, правда, но там видно будет.
Шестой участок, где жила Галя, примыкал к Центральной электростанции. Чтобы туда попасть, надо было пройти через весь завод. Тем более интересно — что и как на заводе — посмотреть охота.
Подходя к главной проходной, остановился, поднял голову: высоко впереди алое полотнище: на нем слова: «Товарищ, своим трудом ты наносишь удар по врагам Родины, по всякого рода маловерам и нытикам, по тем, кто мешает строить фундамент социализма. Успешной тебе работы!» Чуть ниже: «Добро пожаловать!»
Ладейников потянул за ручку двери и оказался лицом к лицу с бородатым вахтером.
— Пропуск? — преградил дорогу тот.
— Как — пропуск… — удивился моряк. — Когда уезжал, никаких пропусков не было.
— Раньше и пашпортив не було.
— Не было, — согласился матрос. И стал объяснять, что он только с поезда. Отслужился. — Да ты что, не понимаешь, три года с оружием в руках Родину оберегал!..
— А мне хоть сам нарком товарищ Ворошилов. Нема пропуска — вэртай голобли. Як приказано, так и делаем. Понимать должен: бдительность! — Поддерживая забинтованную руку, вахтер прошелся взад-вперед и вдруг уставился на моряка. — Постой, чи не жив ты в четвертом бараке?
— Котыга! — воскликнул матрос — Вот так встреча! Ну, здравствуй. Тебя и не узнать, борода, усы…
— А я тэбэ зразу… Только, бачишь, при служебном, так сказать, исполнении… Тут у нас, як в армии, строго, — он потрогал кобуру, из которой выглядывала рукоятка револьвера. — Без строгости нияк не можно. То куркули, то вредители всяки, одним словом, классова борьба…
— Разумею. — И спросил, что у него, Котыги, с рукой. — Травма?
— Ото ж… Крыша в бараке потэкла, я и полез. Надо б потыхэньку, помалэньку… та хто ж его знав? Драбына перекосилась, и я…
— Добре, живой остался.
— Як бачишь, — усмехнулся вахтер и принялся рассматривать Платона. — На морях, чи шо, плавав? — Пришлось.
— Так, значит, отслужился. И куда ж теперь?
— Известно, на работу. А сейчас — на шестой участок: друг там у меня… — он чуть было не назвал имя Гали, которую Котыга хорошо знал. Помолчав, добавил: — Переночую, а там…
— Значит, на морях плавав, — продолжал Котыга. — Шо, и в окияне був?.. Ото свиту побачив, можно сказать, герой! Дывлюсь на тэбэ, тай думаю: колы ишов на службу, худый та незграбный був… Помнишь, як чеботы у тэбэ укралы? Сыльни дощи в ту осинь ишлы, и ты на работу — босый…
Платону было приятно, что Котыга, бывший бригадир каменщиков, о котором много раз писали в газетах, не забыл своего подручного. Жалко, Федот Лукич руку повредил, а то бы еще вместе поработали. Это же он, Котыга, был его первым наставником. Углы, карнизы научил тянуть.
— Ну я пошел, — сказал моряк. — Встретимся.
— То ись как? — загородил дорогу Котыга. — Без пропуска?
— Ты же меня знаешь.
— Никого я не знаю! Тэбэ тоже. Где ты там был, шо делав. Сколько годов прошло… Пропуск?
— Да пойми ты, — настаивал матрос. — Откуда у меня пропуск? Устроюсь на работу, потом…
— Понимаю, алэ не можно. Начальству донесуть, а у начальства, сам знаешь, разговор короткий. Так шо, лучче не проси. — Помолчав, потянулся к уху Платона, зашептал: — Тут рядом дирка в заборе… Но смотри, я ничего не чув и не бачив, с тобою не говорыв и вообще тебя не знаю…
— Перестраховщик, — только и сказал Платон.
На площадке среди курганов земли поднималась еще одна домна. Дальше, в стороне, как пояснили рабочие, разворачивалось строительство блюминга. Платон остановился на минуту: хорошо, все идет, как надо! Где-то здесь и ему придется работать… А вот сейчас, через какие-то минуты, он войдет в третий барак и увидит ее, Галю. Он неспроста явится к ней. Есть у него задумка, можно сказать мечта. Но сегодня об этом ни слова. Так сразу — нельзя. Сперва на работу устроится, обзаведется, и уж потом, после… А сегодня только бы увидеть, представиться: так, мол, и так, жив-здоров, снова в этих краях! И вот, как говорится, завернул по старой памяти…
Низким, маленьким показался клуб ЦЭС, но зато неизмеримо огромным встало перед ним здание Центральной электростанции. Пока служил — два котла поставили. Это же здорово! По плану их, кажется, семь, впрочем, кто его знает, может, и больше.
Третий барак все такой же — приземистый, серый, с некрашеными окнами и облупившейся штукатуркой. Платон медленно вошел в коридор: слева и справа двери, будто в гостинице. Ишь ты, перестроили на семейный. Какая же дверь ее? И тут увидел женщину. Высокая, в черном, она направлялась к выходу.
— Скажите, пожалуйста…
Окинув его непонятным взглядом, женщина кивнула: там, в конце.
Войти сразу в комнату не решился. Поставил баул на пол, принялся расправлять клеш, будто без этого нельзя встретиться с невестой. Да нет же, можно, и дело тут не в помятом клеше — в волнении.
Женщина в черном почему-то вернулась, и Платону стало неловко: еще подумает про него дурно. Но это и придало ему смелости. Толкнув дверь и, спрашивая, можно ли войти, застыл на пороге. Перед ним посреди комнаты стояла Галя. В белой кофточке, в руках у нее ведро — невысокая, худенькая, — смотрела на него такими глазами, как если бы увидела здесь слона. Так длилось несколько секунд. Затем ведро грохнулось на пол:
— Платон!..
Но она не бросилась к нему, не повисла на шее, чего он так ждал, — вскинула руки, скупо улыбнулась, будто и впрямь была в чем-то виноватой. В глазах и радость и тревога. «Что с нею?» — невольно подумал Платон и тут различил в углу комнаты детскую кроватку. Ребенок вдруг заплакал. Галя кинулась к нему, залепетала какие-то слова. Повернулась спиной к гостю, расстегивая кофточку.
Ладейников стоял, не зная как быть: уйти или подождать? Пересилило последнее: должна же она что-то сказать, объясниться. Хотя все и без того ясно: вышла замуж и у нее — ребенок. Сейчас в комнате появится муж и ему, Платону, просто неудобно… Шагнул к порогу и в эту минуту услышал:
— Воду привезли!
Это сказала она, Галя. За окном проплыла гнедая лошадь, впряженная в бочку, и он понял: воду все так же привозят один раз в день: прозеваешь, жди потом сутки. Подхватил ведро, выскочил на улицу — у бочки очередь. Мужиков не видно, одни бабы. Достав из кармана газету, уткнулся в нее.
