Виктор Курочкин - На войне как на войне
– Ефрейтор Бянкин, почему не выполняются мои приказания?
– Почему? – Бянкин вздохнул, сдвинул шапку на лоб, со лба опять на затылок и, глядя на командира ясными, невинными глазами, пояснил: – Очень Гришка Щербак любит ходить на эту кухню.
– Даже больше, чем старый еврей в синагогу, – добавил Домешек.
От этого замечания у Сани не дрогнул ни один мускул, хотя кто знает, каких усилий ему это стоило. Он сердито посмотрел на своего наводчика.
– Отставить шуточки, сержант, – и хотел было четким командирским голосом отдать приказ на выступление. Но командирский запал у него уже иссяк. Саня широко улыбнулся и радостно сообщил, что через двадцать минут полк выступает, что наконец-то они выберутся из этого проклятого леса. Однако наводчик с заряжающим не разделили Саниного восторга. Фронтовая жизнь научила их многому, и в первую очередь – не торопиться. Заряжающий с наводчиком стали сворачивать брезент. Появился Щербак с картонной коробкой, которую он держал перед собой обеими руками. Забыв про брезент, экипаж Малешкина наблюдал, как Щербак осторожно обходит упавшую сосну. Всех, конечно, интересовал не сам Щербак, а картонка. Поставив коробку у ног Сани, Щербак выпрямился, козырнул и, глупо улыбаясь, доложил:
– Водку и энзе выдали, товарищ лейтенант. А чтоб два раза не ходить, я выпросил у чмошников коробку.
Чмошниками солдаты называли хозяйственников. В переводе это слово не выдержит никакой цензуры.
В коробке Щербак приволок два котелка супа, фляжку с водкой, хлеб, сухари, четыре куска сала, четыре банки свиной тушенки и кулек с сахаром. Саня, забыв про свое возмущение, искренне похвалил его за солдатскую смекалку, и экипаж здесь же, на несвернутом брезенте, сел завтракать. Выпили по сто граммов водки, закусили энзеновским салом, принялись за суп. У одного котелка пристроились наводчик с водителем, у другого – Саня с ефрейтором. Осип Бянкии почистил пальцем ложку и, навесив ее над котелком, ждал, когда командир приготовит свою. Но Саня, сколько ни шарил за голенищем, ложки там не находил. Не оказалось ее и в другом сапоге.
– Черт знает куда она девалась, – пробормотал Малешкин, виновато посматривая на Бянкина. – Вчера, ты помнишь, была?
– Наверное, под машиной в яме валяется, – заметил ефрейтор. – Слазить посмотреть?
– Не надо. Я сам. Чего ты смотришь? Жри, – сердито приказал Малешкин и полез под машину.
Минут десять Саня рылся в песке и наконец нашел свою ложку на гусенице под опорным катком. Саня крепко выругался и закричал:
– Эй вы, черти, кто мою ложку под каток засунул?
– Я, наверное, – отозвался Щербак.
– Что же ты мне сразу не сказал?
– Забыл…
И прежняя злость на механика-водителя вспыхнула у Сани с еще большей силой.
– Ты вечно все забываешь. – Саня выполз из-под самоходки и, держа ложку как пистолет, пошел на Щербака. – Я тебе запретил шляться на кухню. А ты опять забыл? Зачем потащился на кухню, а? Встать, разгильдяй, когда с тобой разговаривают!
Щербак поднялся и, сгорбясь, опустив голову, стоял перед командиром.
– Отвечай: почему пошел на кухню?
– За завтраком.
– А почему ты пошел?
– А кому-то все равно надо было идти.
– Не кому-то, а заряжающему! Я же приказывал!
– Приказывал, – как эхо, повторил Щербак.
– А почему же вы, Щербак, нарушаете мой приказ?
– А Бянкин мне сказал: «Бери котелки и топай на кухню».
– А кто здесь командир? Я или Бянкин? Отвечай мне, кто здесь командир, я или…
– Конечно, вы, товарищ лейтенант. И полно вам ругаться. Рубайте суп, а то совсем холодный будет, – сказал ефрейтор и потянулся к банке с тушенкой.
– Отставить тушенку, ефрейтор Бянкин. Разве вы не знаете, что это неприкосновенный запас! – прикрикнул Саня на заряжающего.
Ефрейтор покидал с руки на руку банку и, вздохнув, бросил ее в коробку. Саня, довольный тем, что Бянкин, которого он, откровенно говоря, побаивался, беспрекословно выполнил его приказание, уже не так грозно смотрел на водителя, и голос его сразу подобрел. Он еще продолжал ругать Щербака, но гнев его теперь звучал как награда собственному самолюбию. Впрочем, ругать Щербака можно было сколько хочешь. Он никогда не возражал, да и не обижался. Он чем-то напоминал старую, задубелую клячу, которую сколько ни бей, сколько ни кричи, она не оглянется и не прибавит шагу.
Бестолковый, неряшливый Щербак стоял, беспомощно опустив руки, и преданно смотрел на командира. Сане одновременно стало жалко водителя и стыдно за свой разнос. Но он не знал, как сменить гнев на милость. Малешкину хотелось сказать Щербаку что-нибудь доброе, теплое, но подходящих слов не находилось. И он сказал:
– Ты бы хоть рожу помыл. А то ведь ужас на кого ты похож.
Щербак понял, что командир выдохся, и охотно согласился после завтрака помыться. Малешкин, доказав, какой он строгий командир, спокойно уселся хлебать остывший суп. Наводчик с заряжающим переглянулись и, втянув головы в плечи, хихикнули. Экипаж давно раскусил своего командира: вспыльчив, горяч, но отходчив, а вообще мягкий, как лен, хоть веревки вей.
Бянкин, видя, как командир вяло шевелит ложкой, заметил, что баланда сегодня жидковата. Саня, не чувствуя вкуса, утвердительно кивнул головой. Хотя суп был обычный – и наваристый, и довольно-таки густой, – Осип Бянкин руганул чмошников и, не спуская глаз с командира, вынул из коробки банку свиной тушенки. Подкинул ее, как мяч, поймал и поставил перед Саней. Домешек тоже взял банку и тоже ее подкинул.
– Ни-ни, – замотал головой Саня.
– Ну, товарищ лейтенант! – жалобно протянул Домешек.
Когда экипаж с командиром жил в полном согласии и дружбе, то повышал его в звании и величал лейтенантом.
– По уставу не положено, – сказал Саня.
Бянкин вынул из кармана нож.
– Лейтенант, неравно убьют, так зачем же добру пропадать.
– А если не убьют, то на тетушкином аттестате проживем, – заявил Щербак.
Саня помолчал, вздохнул и махнул рукой. Возражал он не потому, что был такой уж дотошный хранитель уставных норм, а просто потому, что был командир. И если бы заряжающий с наводчиком не проявили инициативы насчет тушенки, то он проявил бы ее сам.
Позавтракав, экипаж закурил и, покурив, нехотя поднялся и стал готовить машину к маршу. Свернули брезент и накрыли им снарядные ящики, которые были штабелем сложены над мотором самоходки. По обеим сторонам машины и сзади, над трансмиссией, лежали толстые бревна, к которым были привязаны бочки с горючим и маслом. Самоходный полк в составе 6-го корпуса 3-й Гвардейской танковой армии после прорыва обороны немцев должен был выйти на оперативный простор. Об этом Малешкину не докладывали, но он сам догадывался, потому как машина его была загружена снарядами и горючим до отказа.
Саня лично проверял крепление бочек и боеукладку. Все было в порядке. Малешкин спрыгнул с машины, критически осмотрел ходовую часть. Ему показалось, что с правой стороны гусеничная лента сильно провисла.
– Гришка! – закричал Саня.
– Чего?
– Подтяни правый ленивец.
– Ладно.
Однако Щербак даже не пошевелился. Он сидел в машине и, не зная, что ему делать, тер пальцем стекло тахометра. Приказ командира донесся до него издалека, как эхо, он так же, как эхо, ответил: «Ладно». Механик-водитель не любил самоходку и боялся ее. Сокровенной мечтой Щербака было перебраться в ремонтную роту. Но перебраться туда не так-то просто, особенно когда сидишь за рычагами машины. «Вот было б счастье, если б фриц закатал болванку в моторный отсек: машине капут, и все живы».
В передний люк просунулось злое лицо Малешкина.
– Ты чего ж сидишь, обормот грязный! Я кому сказал подтянуть гусеницы? Ну, погоди, ты меня выведешь из терпения!
Щербак заторопился, стал искать натяжной ключ, приговаривая:
– Сейчас, сейчас, товарищ лейтенант, все будет в порядке.
Поиски ключа продолжались долго, наконец ключ был найден заряжающим Осипом Бянкиным. Втроем они стали подтягивать ленивец, но ленивец не поддавался: он был натянут до отказа.
– Надо выбрасывать трак, – заявил ефрейтор.
– Надо, – нехотя согласился с ним Щербак.
– Давайте выбрасывать. Бянкин, тащи паука с выколоткой, – приказал Саня.
Бянкин нагнулся, прищурясь, осмотрел гусеницу, ударил по ней каблуком и решительно плюнул:
– И так сойдет, лейтенант.
– А если свалится?
– Хрен свалится, – заявил Бянкин.
Авторитет ефрейтора в экипаже был непоколебим. Малешкин облегченно вздохнул. Выбрасывать траки – грязная и утомительная работа. А Саня с минуты на минуту ждал команду: «Заводи».
– Щербак, у тебя все готово? – отрывисто спросил Саня. Щербак козырнул:
– Так точно, товарищ лейтенант.
– У тебя, Бянкин?
Заряжающий пожал плечами:
– Мои снаряды всегда готовы.
– Домешек? Где наводчик?
Саня оглянулся. Домешек стоял сзади. Вид его испугал Саню. Вернее, он не увидел самого Домешека. Он увидел длинный белый, как у грача, нос и огромные белки, которые, казалось, вот-вот вывалятся из глазниц. Домешек протянул Сане руку:
