Виктор Астафьев - Земляника
Взял одну ягодку, осмотрел ее со всех сторон, бросил в рот.
«Ишь, какой, даже не спросил… Думает, начальство — так что угодно брать можно, — с неприязнью глядя на врача, подумал Ваня. — Этот, наверно, и хочет отпласнуть ногу дяде Соломину».
Врач раздавил ягодку языком, причмокнул от удовольствия.
— Ты, герой, и ты, щебетуха, — кем вы приходитесь Ивану Павловичу?
Нюра растерялась:
— Ну кем… кем… — Но тут же нашлась и выпалила: — Мы лучшие его друзья. Вот!
— А-а, лучшие друзья, — понимающе протянул врач, — тогда, Федотыч, ничего не поделаешь, придется пропустить. Нарушить правило во имя дружбы — не грех.
— Непорядок это — правила нарушать. Землянику, в крайнем случае, передать можно, — буркнул дед.
— Ничего ты, Федотыч, не понимаешь в землянике. Целебные свойства есть в ней, — сказал главврач и, озорно сверкнув глазами, скомандовал: — В машину, друзья-гвардейцы, подвезу…
И вот они, заплетаясь ногами в полах длинных халатов, идут следом за медсестрой по больничному коридору. В нос ударяет густой запах лекарств, кругом тишина и чистота. Стакан с земляникой, потонувший в длинном рукаве халата, прилипает к потной Ваниной ладони.
Робко вошли они в палату. В ней тоже тихо, бело, поэтому удивительно красиво выглядят на окнах живые цветы. Больные лежат на кроватях, тихо переговариваются. Двое сидят на постели и сражаются в шахматы.
— А где же наш дядя Соломин?
Медсестра подошла к кровати, на которой лежал, закрывшись с головой одеялом, какой-то человек, и, тронув его за плечо рукой, сказала:
— Больной, к вам пришли.
Человек откинул одеяло:
— Ко мне? Кто может ко мне прийти?
Ребята замерли, пораженные — так изменился дядя Соломин. Только позавчера были у него светлые волнистые волосы, а сейчас голова голая, стриженая, от этого лицо кажется продолговатым и уши как-то странно торчат. Но самая разительная перемена в глазах. Нет той ласковой усмешки, которая часто искрилась в них, нет и грусти. Глаза Соломина словно стекляшки — ровные, безразличные.
Преодолевая робость, ребята двинулись к его кровати, с радостью замечая, что под тонким одеялом — обе ноги. Нюра задрожавшим голосом сказала:
— Это мы пришли, дядя Соломин… Мы… я и Ваня.
— Ах, вот кто ко мне пожаловал, — попытался улыбнуться Иван Павлович, с трудом потянулся с кровати и подвинул табуретку. — Садитесь, ребятки.
Ваня и Нюра чинно уселись рядышком.
— Ну, как дела?
— Все на пять, — почему-то шепотом ответила Нюра.
— Тройка по арифметике, — промямлил Ваня, угрюмо глядя в распахнутое настежь окно.
— Как же ты это подкачал, тезка?
Ваня только вздохнул.
Иван Павлович потрепал Ваню по плечу.
— Ничего, тезка… не горюй…
Нюра толкнула Ваню под бок и повела глазами на рукав халата, где хранился стакан с ягодой.
— Это… вот… дядя Соломин, вам, — неловко предложил Ваня подарок.
Иван Павлович, как завороженный, протянул руки к стакану.
— Земляника! — прошептал он и возбужденно крикнул на всю палату: — Товарищи, ребята землянику принесли!
— Да ну! Неужели поспела?
— Факт налицо! — Иван Павлович поднял стакан так, чтобы все видели: — Угощаю первой ягодой! Нюра, надели всех.
Он сунул ей ложечку, и она пошла по палате, насыпая землянику в ладони больных. Как величайшую драгоценность, принимали ягоду больные, подолгу рассматривали ее, вдыхали аромат и растроганно благодарили:
— Ай, спасибо, детки, вот удружили, вот обрадовали…
— А я думаю: откуда это лесом, земляникой потянуло? — говорил Иван Павлович, — мерещится, думаю, с тоски, а тут оказывается, первооткрыватели ягодного сезона явились… Ну, а вы сами-то почему не пробуете? Берите!
Нюра взяла две ягодки, а Ваня заявил:
— Ел, ел, аж опротивели.
— Тезка, не ври. Сколько раз я тебе говорил, что вранье — последнее дело.
— Я и не вру.
— Нет, врешь. Это — первые ягоды, и в такую пору полный стакан набрать не так просто. Уверен, что вы только зеленцом пробавлялись. Правду я говорю, пичужка?
— Правду.
Ваня сконфузился, метнул сердитый взгляд на сестру и взял щепотку ягод.
Иван Павлович откинулся на подушку, полюбовался ягодами, положил одну из них в рот и блаженно закрыл глаза.
— Хороша! — восхищенно сказал он.
Она была самой его любимой ягодой, эта земляника. Неприхотливая красавица, в траве она растет крупная, налитая. Отыщешь кустик, внизу на нем висит, как маленький бочоночек, ягодка на зеленой звездочке, а повыше — другая, остроносая, с белым боком. Еще выше — совсем маленькая и желтенькая ягодка. И на самой вершинке из травы выглядывает беленький цветочек. На припеке земляника мельче. Здесь, точно багряный ковер, расстилаются по сухой земле красные земляничные листья, а сами ягодки — с золотыми крапинками..
— Хороша! — повторил Иван Павлович. — Не знаю, как я теперь в лес с вами пойду, — добавил он и взглянул на свою неподвижную ногу.
— Да это ерунда, дядя Соломин, — горячо заговорил Ваня. — Вон у Витьки Артамоненки отец на деревяшке и рыбачить, и охотничать ходит, а у вас обе ноги… — Увидев, что лицо у Ивана Павловича помрачнело при упоминании о деревяшке, Ваня запальчиво спросил:
— Вы, может, не верите, что на деревяшке и рыбачить и охотиться можно? Еще как можно! Вот свожу вас к Витькиному отцу, все вместе рыбачить станем… А с ним какой случай случился, с Витькиным-то отцом, — захлебываясь, продолжал Ваня. — Пошли они, Витька с отцом и еще один парнишка. Взяли бредень…
— На деревяшке — и с бреднем? Ты что-то, тезка, того, перехватил…
— Не верите?
— Он правду, правду говорит, — подтвердила Нюра.
— И что же дальше? — с интересом спросил Иван Павлович.
— Ну вот, пошли они, бродили-бродили, рыбы поймали, уху сварили, наелись и спать легли. Витькин отец деревяшку отвязал и к огню сушить положил, а ночью и загори у него тужурка на спине. Артамоненко как заорет, ребята перепугались спросонья — и бежать. Он цап-царап, деревяшка отвязана, а тужурка на все пуговицы застегнута. Расстегивать некогда, и ребята удрали, а спину жжет. Но Артамоненко не растерялся, запрыгал на одной ноге к реке — и бултых в воду во всем…
В палате хохотали, смеялся от всей души и Соломин.
— Значит, пацаны наутек, а он бултых в воду? О, чтоб вам…
Лежавший в углу больной держался за живот обеими руками и радостно взвизгивал:
— Ой, уморили, ой, швы разойдутся…
Иван Павлович вытер краешком простыни выступившие от смеха слезы, и, отдышавшись, сказал:
— М-да-а, вообще-то смешного тут мало. Да что с вас спросишь — ребятишки вы и есть ребятишки. Ну ладно, с этим Витькиным отцом вы меня обязательно познакомите. А сейчас бегите домой… Еще вот что: в следующий раз принесите мои книги, а то я занятия забросил. — Иван Павлович прижал детей к своей широкой груди, отпустил и сказал: — Ну, бегите, бегите… дорогие.
Ребята направились к двери, но в палату вошла Надежда Николаевна. Они остановились, удивленные и обрадованные. Надежда Николаевна немного смутилась и, торопливо завязывая тесемки на рукаве халата, проговорила:
— Заболтались вы здесь. Я уж вас потеряла.
— Добрый день, Надежда Николаевна, — радостно улыбаясь, приподнялся на кровати Соломин.
— Здравствуйте, здравствуйте, Иван Павлович. Я на минуточку, вон за чадами, ушли и ушли, — будто оправдываясь, сказала Надежда Николаевна и положила на тумбочку небольшой сверток. — Что это на вас за напасти?
— Да вот, видите, угораздило…
Ребята были очень довольны тем, что и мама догадалась прийти проведать дядю Соломина. Им расхотелось идти домой. Оба приготовились слушать, о чем же будут говорить мама и дядя Соломин. Но разговор оказался неинтересным: о самочувствии Ивана Павловича, о том, как кормят в больнице, о домашних делах Надежды Николаевны. Словом, о всяких пустяках. Только непонятно, почему об этаких пустяках они — мама и дядя Соломин — говорят с воодушевлением и в глазах обоих — радость… И ребятам вдруг тоже почему-то стало еще радостнее.
— Нюр, глянь, — шепнул Ваня сестре и показал на больного, который, полулежа в постели, с интересом читал книгу. — Усы как у Чапая. Такие же закрученные.
— Подойдем? — предложила Нюра.
Усач, увидав подошедших ребят, отложил книгу.
— Так, значит, поспевает земляника? — с добродушной улыбкой спросил он. — Ну, и много ее нынче? Здорово, поди, цветет?
— Белым-бело, дяденька, особенно на бугорках, только вот спелых ягодок еще мало.
— Рановато. Вот с недельку пройдет, тогда она дозреет. Земляника солнце любит. На солнышке-то она наливается не по дням, а по часам…
— Ничего страшного, Иван Павлович, — донесся до ребят голос мамы, — у нас инвалидам почет, а вы поправитесь, и все будет хорошо. Вы вон какой сильный и… умный…
