Чингиз Айтматов - Белый дождь
«Слушает трактор», — догадывается Сейнеп-апа и ловит себя на том, что и сама постоянно прислушивается к этому рокоту. Ее дочь тоже работает там, на полях, и когда ее нет дома, мать находит в этом рокоте успокоение. Да, неспроста сидит дочь у окна. Сейнеп-апа понимает, что Саадат душой находится не здесь, а там, на пашне.
Саадат смотрит на далекие фары, и ей кажется, что она видит, как лемеха плуга подрезывают пласты целины снизу наискось и опрокидывают их рассыпчатыми гривами друг возле друга. Долгие годы лежала земля эта нетронутой. И вот они с Касымджаном первые возрождают эти необжитые земли. Теперь здесь будут колоситься хлеба, а вскоре пролягут дороги, вырастут дома среди гор в долине «Старого кочевья», и люди по-хозяйски будут говорить приезжему: «Проедете вот это поле, увидите там скотный двор, а дальше улицы, это и есть наш колхоз!» — «Да, все это будет создано нами!»— думает Саадат, ощущая в душе прилив радости. Разве это не настоящее счастье, разве не стоит посвятить этому жизнь!
Ей мерещится под лучами яркого солнца черная зыбь целины, как живая дышит она паром. Тянет сырым запахом свежей земли. Хорошо!..
В конце загона, где поворот, Саадат быстро переставляет рычаги плуга. Отполированные, как зеркало, лемеха поднимаются на поверхности пашни. И в каждом из них светит маленькое солнце…
Разворачивая трактор, Касымджан улыбается ей. А Саадат кричит:
— Давай, Касымджан, гони! Сегодня первенство наше!.. Давай!..
«Касымджан… как хорошо, что мы встретились, как хорошо, что работаем вместе! Я готова хоть на край света пойти за тобой!» — шепчет про себя Саадат.
Тревожно было на сердце Сейнеп-апа. Не зная, как поступить, что сказать дочери, она с тяжелым вздохом повернулась на другой бок. Саадат вздрогнула. Долго еще сидела она безмолвно, глядя на мать, потом бесшумно подошла к кровати и легла. Но ни дочь, ни мать не спали. Каждая была занята своими мыслями.
Сейнеп-апа думала о том, что дочь уже взрослая и пора позаботиться о ее дальнейшей судьбе. Хорошо, если нашелся бы достойный джигит из своего аила, — тогда дочь всегда была бы под боком. А еще лучше, если зять будет одиноким, тогда жили бы дома. Дочь и не знает, что приданое почти готово. Туш-кийиз есть, ала-кийизы есть, осталось приобрести шелка для полога.
А Саадат думает о Касымджане, о первой встрече о ним. Тогда они работали на одном агрегате. Всякий раз, как останавливался трактор, Касымджан подходил к ней и спрашивал:
— Ты не устала, Саадат? Отдохни немного.
«И чего он пристает ко мне! — сердилась Саадат. — Что я, маленькая, что ли?»
Но когда Касымджан не спрашивал, сердилась Саадат: «Почему он не спрашивает? Обиделся или я надоела ему?»
А однажды в верховьях урочища они решили взобраться на самую высокую скалу. Саадат никогда не забудет тот день. Подъем был крутой, но они, забыв об усталости, не останавливались, словно дали клятву обязательно, во что бы то ни стало подняться на эту вершину. Оба думали, что там они скажут друг другу что-то очень важное. Ведь этих слов никто не услышит; кроме них, вокруг на несколько километров нет ни души. Однако, достигнув вершины, никто из них не осмелился высказать то, что носил в сердце. Лишь при спуске, когда Саадат нечаянно поскользнулась, Касымджан подхватил ее на руки и приник к ее губам. Но Саадат не сердилась. Она была счастлива, как никогда…
* * *Сейнеп-апа стоит, прислонившись к косяку распахнутой двери, и смотрит в комнату. В ее неподвижно-понурой позе, в удивленно приподнятых бровях, в скорбных складках крепко сжатого рта чувствуется безмолвное отчаяние. То ли она боится перешагнуть порог, ожидая чего-то страшного, то ли что-то вспомнила и остановилась, а может быть, прислушивается к шуму с гор, приносимому порывами ветра… Широкие, длинные рукава платья обвисают на ее худых плечах. Возле, под ногами, валяется брошенное коромысло, стоят ведра с расплескавшейся водой. Сейнеп-апа только что вернулась с реки. Там ей сказали, что Саадат вышла замуж. Свершилось то, чего больше всего боялась мать. И вот теперь она осталась одна в этом доме. Казалось бы, все есть у нее, но с уходом дочери все потеряло всякий смысл. Неизвестно, сколько простояла бы так Сейнеп-апа, если бы не пришла невестка Токой-аке — Жийдегуль. Увидев ее, Сейнеп-апа запричитала:
— Вот что значит дочь! О, я несчастная женщина. Бог наказал меня, не дал сына. Он уже не покинул бы родного гнезда, а привел бы сноху в дом.
Жийдегуль со страхом смотрела на эту щупленькую, обычно спокойную, а сейчас совсем другую женщину.
— Опозорила меня Саадат! — продолжала между тем Сейнеп-апа. — Ушла, как беглянка, без почестей, без проводов, за скитальца. Увезет он ее, и не увижу…
— Да что вы, Сейнеп-апа, она же здесь, недалеко! — вступилась Жийдегуль.
— Замолчи! Вы тоже виноваты в моем горе. Это твой Токой подбивал Саадат пойти в МТС. А я по глупости послушалась его как брата своего мужа… Иди и передай, если дорога ему память брата и честь нашего рода, пусть вернет Саадат. Иди!..
В тот же день Токой-аке по праву старшего послал свою жену, чтобы она привела Сейнеп.
Ожидая золовку, он сидел на овчине, постланной поверх кошмы, и хмурился. Тут же присутствовала вся его большая семья. В комнате было жарко, в котле варилось мясо, на столе шумел самовар.
— Я все знаю, Сейнеп, — начал Токой, почтительно поднося ей пиалу с чаем. — И мне стыдно за тебя. Если Саадат поступила дурно, я сейчас же оседлаю лошадь и приволоку ее сюда за волосы! — Глаза старика гневно сверкнули. — Но я не сделаю этого. Пусть лучше руки мои отсохнут… Земли «Старого кочевья» давно ждали таких люден, как твоя дочь. Я не собираюсь, Сейнеп, утешать и уговаривать тебя, но напомню одну вещь. — Токой заложил насвай за губу и задумчиво разгладил побуревшие усы. — Сейчас поднимают целину «Старого кочевья». А ведь было время, ты сама знаешь, когда мы не могли сделать этого. Тогда мы и мечтать не смели получить землю в низовье. Баи теснили, теснили нас и наконец отогнали на «Старое кочевье». И пахать там было трудно, и поливать неудобно.
Ты помнишь, как, полюбив моего брата, вы бежали с ним сюда? Чтобы не умереть с голода, мы решили тогда вспахать маленький клочок земли, не больше, чем эта овчина. Ты, верно, не забыла, как мы расчищали поле, как на руках выносили камни, как рыли арык по склону горы и как вода возле «Змеиной скалы» не поднялась по этому арыку.
Ты помнишь это, Сейнеп? Разве мыслимо было голыми руками проломить скалу! Пропали наши труды, погибли посевы. Помнишь, Сейнеп, как ты плакала тогда, и даже мы, мужчины, едва удерживали слезы. Тогда мы не могли обработать на «Старом кочевье» земли даже с ладонь. А много ли нам нужно было? Лишь бы только не умереть с голоду… А теперь наши дети взялись за это «Старое кочевье», и ты бы посмотрела, что они уже сделали! Они работают наверняка, у них есть знания, машины… Скоро зерно потечет к нам рекой. Эх, Сейнеп, в молодости ты пошла за любимым человеком на все трудности, так почему же твоя дочь не имеет права устроить свою жизнь и трудиться вместе с любимым, а?
Сейнеп-апа молчала.
— Ты умная женщина, — продолжал Токой, — и должна понять, что Саадат не могла поступить иначе. А зять твой Касымджан не безродный скиталец, а замечательным джигит, первый тракторист в бригаде. Родители его в городе живут. Говорят, что они хорошие, уважаемые люди… А что касается Саадат, то она не из таких, кто может забыть о матери. В воскресенье они приедут к тебе, а осенью ты, как положено по обычаю, навестишь их. А свадьбу отпразднуем, когда они соберут первый урожай и поселятся в новом доме.
Все, что говорил старый Токой, Сейнеп-апа слушала молча. Потом встала и пошла к двери. Никто так и не понял, согласилась она с ним или нет.
Токой-аке вышел проводить гостью. На дворе шел такой сильный дождь, что не видно было ни гор, ни деревьев, ни дальних домов. Все было объято водянистой мглой.
— Ишь, как обложило! Это белый дождь, считай — два-три дня без передышки пойдет…
— Белый дождь, говоришь? — глухим голосом опросила Сейнеп-апа. И не дожидаясь ответа, ушла.
* * *Приди домой, Сейнеп-апа словно в забытьи села в углу и поглядела на заплаканные окна.
— Белый дождь! — прошептала она, словно вспоминая что-то.
Еще по пути домой Сейнеп-апа пришла к выводу, что Токой, пожалуй, прав. Но стоило ей переступить порог своего дома, как руки опустились, сердце похолодело и она снова почувствовала себя одинокой. Хотела заняться чем-нибудь по хозяйству, но ни к чему не лежала душа. Она все время думала, что ей чего-то не хватает, но никак не могла понять, чего именно. И наконец догадалась: не слышно привычного гула моторов, доносившегося с гор. Обычно шум тракторов успокаивал ее, потому что с ним было связано будущее ее дочери. Сейнеп-апа забеспокоилась: «Молчат тракторы, идет белый дождь, который, верно, продлится двое, трое суток… И как там они, бедные, в палатках? Сыро, холодно. Печки нет». Ей стало жаль молодоженов. Ведь у них медовый месяц. Скорей бы воскресенье!
