Андрей Упит - Земля зеленая
На хуторе Волчьи Ямы, где пастушествовал Андрей Упит, продолжалось его духовное образование, начавшееся еще в Калнынях с чтения не то молитвенника, не то сборника проповедей. Здесь, преодолевая книжный голод, он читал соседские календари, сочинения типа немецкого лубочного романа «Евстахий», рассказы об индейцах из библиотеки елгавского книготорговца Я. Ф. Шабловского, приложения к старому журналу «Маяс Виесис» («Домашний гость»), да еще выпуски журнала «Рота» («Украшение»). Круг чтения был явно скуп и ограничен, но служил как бы своеобразным толчком к пробуждению неуемной мальчишеской фантазии, уводившей юного читателя в мир почти сказочных приключений, граничащих с забавной, полной придуманных опасностей, игрой.
Но обычная жизнь на «земле зеленой» продолжала идти своим чередом. Как только старший брат закончил ученье, одиннадцатилетнему Андрею Упиту пришла пора посещать школу, которая находилась в пяти верстах от Волчьих Ям. Путь этот приходилось преодолевать пешком, и почему-то каждый понедельник остался в памяти именно тем днем, когда по дороге гуляет метель и ноги вязнут в сугробах.
Ученье давалось легко — писать и немного считать научил старший брат, труднее было приноровиться к учителям, особенно к старшему учителю Яну Пурапуке, не гнушавшемуся запустить руки во взъерошенные волосы провинившегося бедняцкого сына, а то и хлопнуть его по пальцам гибкой линейкой.
Но Ян Пурапуке был не только старшим учителем, любезным и учтивым с детьми волостных богатеев, он был еще и писателем, автором нашумевшей повести «Свой уголок, свой клочок земли», ставшей, по меткому определению его бывшего ученика, «евангелием» хуторских хозяев… Но понимание это придет потом, а пока прилежный пастушонок из Муцениеков, куда переехала его вконец разорившаяся семья, проучившись в Скриверском волостном училище всего шесть пли семь зим да два-три лета, стал заменять на уроках строгого наставника, а в свободное время переписывал его опусы, многие из которых никто, кроме него, и не читал, да и сам Ян Пурапуке вряд ли бы остался в памяти потомков, если бы не послужил прототипом учителя Зелманя из романа его бывшего ученика «Тени былого» (1934).
Жизнь в Муцениеках, а затем в Баложах, где семья Упитов попала в кабалу к управляющему имением Рексону, была полна тяжелого и изнурительного труда. На вечную память остались метки от волдырей, отвращение к рабской работе на хозяина, какой бы национальности он ни был, да еще тот самый Рексон, который много лет спустя вновь оживет, сменив фамилию на Бренсон в романе «Северный ветер» (1921).
Наступила пора прозрения, тот психологический взрыв, который прежде всего выразился в желании вырваться «в люди». Как это ни странно, но перед его глазами был пример Яна Пурапуке, который отнюдь не походил на нравственный да и творческий идеал, но олицетворял собой возможность обзавестись приличной библиотекой и выкраивать время для собственного писания. Выход намечался один — бросить самообразование и стать учителем.
И вот наступил февраль 1896 года, когда юноша «с невероятно светлой головой», как считала семья и близкие знакомые, поехал в Ригу, чтобы держать экзамены в Николаевскую гимназию. Почти половину столетия спустя, в страдном 1943 году, Андрей Упит отправит по этому же пути одного из героев своего романа «Земля зеленая», Андра Калвица.
«Первой предвестницей Риги была ткацко-белильная фабрика „Кенгаракс“. Она встретила путников едким запахом хлорной извести, который чувствовался за полверсты, а когда подъехали ближе, стало жечь в горле, щипать в носу. Дальше растянулась, как колбаса, желтая, с бесконечным рядом окон, канатная фабрика Крейенберга. Она как бы отделяла Ригу от лугов и песчаных пустырей, не позволяла далеко разбегаться от окраин города деревянным лачугам, маленьким каменным домикам и новым двухэтажным строениям, выкрашенным в ярко-синий цвет.
Был утренний час. В домах раскрывали окна, трясли простыни, выколачивали подушки. От Ивановых ворот уже начинались тротуары, полные спешащих пешеходов. Телега страшно загромыхала по широкой Московской улице. Развозчики молока, на больших рессорных телегах, уставленных бидонами, катили быстро; рослые, откормленные лошади лоснились на солнце, до земли свисали кожаные кисти нарядной сбруи… Возчик складывал в фартук желтые буханки пшеничного хлеба такой поленицей, что едва протискивался в двери лавчонки. Колбасник небрежно вытаскивал из ящика, поставленного на подводу, коричневые кольца колбас, всем своим видом показывая, как мало он ценит свой товар».
Эти страницы написаны шестидесятишестилетним человеком, которого память вернула к последним годам девятнадцатого века, к той самой Риге, которая олицетворяла собой мечту его юности и мечту многих его героев, батрацких сынов, пытавшихся вырваться из невыносимых пут рабского труда на хозяина.
В этой врезавшейся в память (и затем запечатленной на страницах романа «Земля зеленая») картине отразился разлад мечты и действительности, который изначально ощущался лишь как контраст города и деревни, контраст еще не до конца осознанных социальных противоречий. Контраст изобилия и голодного батрацкого существования.
Но ощущение своей «чужеродности» вскоре усилилось — Упит провалился на экзаменах и был вынужден вернуться в родные края, где его ждала та же изнурительная работа.
И все-таки той же осенью он достиг первой ступени на своем пути в гору — выдержав экзамены на «удовлетворительно», он стал владельцем диплома приходско-городского учителя и вскоре получил место в Мангальском волостном училище.
Теперь его «клочок земли» находился на самом берегу Киш-озера, в чердачной комнатушке, где проходили его труды и дни. Дни — это учительство, деятельность гораздо менее привлекательная, чем он думал, а труды — это начало его активной творческой работы (первые литературные опыты относятся еще к 1862 году, когда в газете «Маяс Виесис» появился его очерк «Как жили наши предки в Видземе»), ознаменованное публикациями в периодических изданиях рассказов, повестей, стихотворений и сатирических фельетонов.
Начало литературной деятельности в понимании самого автора далеко не всегда совпадает с датой первой публикации и даже появлением в печати какого-либо крупного произведения. Это зависит от самокритичности писателя, от тех идейно-эстетических критериев, которые он распространяет не только на собратьев по перу, но и на самого себя.
Так случилось и с Андреем Упитом (впрочем, иного и не могло быть!). В 1892 году появился в печати его первый очерк, через пять лет в популярном тогда «Календаре Зубоскала», издававшемся драматургом Адольфом Алунаном, печатается ряд сатирических стихотворений, но лишь 1899 год, год публикации рассказа «Буря» и стихотворения «Мечты юности», сам писатель считает годом своего вступления на литературное поприще.
Однако, сознательно вычеркнув из своей творческой деятельности семь лет (какой удивительный пример нравственной чистоты и строгости, свойственный подлинному труженику «земли зеленой»!), Андрей Упит не переоценивал значения своих первых, с его точки зрения, произведений («Восходящие в гору», «В водовороте большого города», «Наследницы Дзирулей» и т. д.).
«Главный, ведущий мотив этих рассказов вполне соответствует моим тогдашним идеалам, — писал он позднее. — …В разных вариациях и в разных ситуациях деревенской жизни там изображены идеалистически настроенные молодые батраки и безземельные крестьяне. Наделенная всеми добродетелями и, главное, способностью к беззаветной высоконравственной любви, эта молодежь, преодолевая разные препятствия, вопреки всяческим противодействующим силам, борется за высшую цель — за свой вожделенный клочок земли».
Сказано достаточно точно и самокритично, особенно если учесть, что речь идет о собственном мировоззрении и художественном самовыражении. Но на то были и объективные причины (социально-общественные) и субъективные (обстоятельства личной жизни и духовного становления).
Развитие национальной культуры — сложный исторический процесс, имеющий свои определенные закономерности. Многовековое господство немецких баронов в Латвии затормозило культурную жизнь латышского народа. Лозунг «Онемечивайте туземцев» как нельзя лучше передавал идеологическую тенденцию поработителей. Единственным идейным оружием народа против колонизаторов было устное поэтическое творчество, которое противостояло немецкой пасторской литературе. Дайны, сказки, пословицы, поговорки, загадки хранили вековую мудрость народа, утверждали его светлую веру в будущее своей родины.
Возникновение латышской литературы, связанное с именами Алунана, Аусеклиса, Пумпура, братьев Каудзит, определялось прежде всего бурным развитием капитализма в Прибалтийском крае, что составляло естественные предпосылки для консолидации латышей как нации.
