Муса Магомедов - В теснинах гор: Повести
И вот теперь Асадулла возвращался домой, в аул. Неужели отец станет драться с ним?
Мальчишки, бросив игру, помчались к дому Асадуллы. Да и не только они. Вот и дядя Гамзат спешит туда, и дядя Нурулла. Всем не терпится посмотреть на солдата. «Каким же он стал теперь, их сосед Асадулла?» — думал и Абдулатип. Он бежал вместе с мальчишками.
— Куда это вы? — высунулся из окна сын дяди Нуруллы — Шамсулвара. Они с Абдулатипом — ровесники.
— А ты разве не знаешь? Асадулла с войны приехал!
— Подожди, я тоже пойду, — заторопился Шамсулвара.
— Давай, только поскорей. — Неповоротливый, толстый, как колобок, Шамсулвара едва поспевал за Абдулатипом, — Да скорей же ты, — торопил товарища Абдулатип.
Вот и двор Асадуллы. Он весь заполнен народом. Абдулатип схватил красного задыхавшегося Шамсулвару за руку, пытаясь протиснуться к веранде. И тут он увидел Асадуллу. Он стоял, набросив на плечи старую шинель, опираясь на посох, в лучистых черных глазах светилась улыбка. Круглое молодое лицо потемнело от загара. Каждому, кто подходил, он долго тряс руку, уважительно кланяясь женщинам и девушкам, которые, стесняясь, прятались за спины матерей. К нему протиснулся больной Хабиб, что‑то бормоча на своем непонятном языке. В ауле считали его дурачком и жалели.
— Здравствуй, Хабиб, как поживаешь? — ласково погладил его по плечу Асадулла. — Не обижают тебя? — показал он жестами Хабибу.
Тот, стесняясь, робко улыбался, показывая руками, что, мол, тебя считали погибшим, а вот ты вернулся, и я очень–очень рад этому.
— Спасибо, Хабиб. — Асадулла вытащил из кармана шинели серебряный рубль и подал больному Хабибу. Тот по–своему что‑то быстро забормотал, прослезился, прижимая руки к груди, благодарил Асадуллу. Снял папаху и спрятал внутрь ее рубль. — Какое ласковое солнце у нас в горах, — сказал Асадулла, глядя на горы, окрашенные яркими лучами весеннего солнца. — Соскучился я по вас, друзья, ох как соскучился. — Он сел на стул, который вынесла на веранду жена.
— Говорят, солдаты‑то царя сбросили? — спросил у него Гамзат. — Был ли ты там?
— В Петербурге я не был, а вот с царскими офицерами воевать пришлось, — ответил Асадулла.
— Времена‑то какие пришли, сынок, — качал головой Гамзат. — У нас вон в крепости Абаев сидит со своими красными, за большевиков воюет, а у Андийского озера, говорят, духовенство свое войско скликает. Имама уже выбрали — Нажмудина Гоцинского. Что же это будет с Дагестаном, сынок? Разбушевался, как море в непогоду.
— Ничего, дядя Гамзат. Море успокоится, и вода в нем станет прозрачной, как прогоним черные тучи с неба Дагестана, — сказал Асадулла. Он еще говорил что‑то, Абдулатип не расслышал: сзади его кто‑то вдруг грубо схватил за ворот и потянул назад.
— Ишь, куда пришел, поганец! — услышал он над собой резкий голос мачехи. — А ну, пошел домой! — Она больно ударила его по затылку и потащила за собой. — У–у, проклятый! Только вчера ему чарыки починила, а он уж опять успел порвать.
Это были старые отцовские чарыки (новых ему никогда не покупали), кое‑как приспособленные ему. Уж трижды сапожник ставил на них подметки, но, будто назло, на ногах Абдулатипа они словно горели. И сейчас штаны по колено были мокрыми, топорщились на худеньких ногах. Загорелое, шелушащееся лицо перепачкано землей.
— Молиться его не заставишь, так хоть бы умывался. Посмотри на кого похож, проклятый? И что за ребенок на мою бедную голову! — причитала она. — Люди подумают, что не забочусь о нем. Сущий шайтан, а не ребенок.
— Сама ты шайтан. — Абдулатип вырвал руку и припустился бежать.
— Нет, только послушайте, люди добрые, что сказал этот щенок. Ах ты, бесстыжий! Так он благодарит за то, что кормлю его и одеваю! — кричала вслед ему Издаг. — Подбросила мне Катилай этого проклятого щенка.
Катилай — мать Абдулатипа. Отец его — Чарахма женился на Катилай, когда ей было всего пятнадцать лет. Оставив беременную жену дома, он уехал в соседний аул, где была духовная школа, и поступил там в ученики муллы. Он мечтал сам стать муллой, ведь мулла имел в ауле немалый доход, за богослужение каждая семья приносила ему мерку[5] пшеницы в год. Однако далеко не все ученики медресе[6] становились муллами. Для этого недостаточно было только проявить старания в учении, надо было завоевать расположение духовных отцов, чтобы получить хорошую рекомендацию. Хорошо усвоив эту нехитрую житейскую премудрость, Чарахма частенько заглядывал к мулле — то дрова колоть, то овец стричь. А с дочери его Издаг, глаз не сводил. Тайком от родителей бросал в ее сторону горячий взгляд или пару ласковых слов, я она не без удовольствия принимала эти знаки внимания, уж очень по душе пришелся ей этот красивый, ласковый парень.
Абдулатип слышал однажды, как Издаг при очередной ссоре с мужем, а они то и дело вспыхивали между ними, кричала: «Ты обманул меня, негодяи. Обманул. Я‑то дура думала, что он в меня влюбился, а он на богатство моего отца зарился! Ничего не скажешь, сумел соблазнить: и песни такие печальные под окном пел, и на пандури бренчал! Бедная я!» — «Разве ты не насильно женила меня на себе. Вспомни‑ка! — -злился отец. — Только и зпала, что увиваться у мечети, а делала вид, что за водой идешь, хотел бы я знать, куда тебе столько воды!»
Абдулатип не знал, кто из них был прав, но хорошо понимал, что их «любовь» осиротила его. Когда до Катилай дошли слухи, что ее муж собирается жениться на другой в соседнем ауле, она взяла годовалого Абдулатипа и ушла к своим родителям. Вскоре в аул вернулся Чарахма со своей новой женой. Но муллой он так и не стал, эту его мечту разбила Издаг, ей хотелось, чтобы муж ее стал купцом, а не муллой. Узнав о возвращении Чарахмы, разгневанный отец Катилай, взяв трехгодовалого Абдулатппа, явился к нему: «Возьми своего отпрыска! Мы не будем кормить ребенка подлеца, нянчись с ним сам!»
Напрасно Катилай умоляла своего отца не делать этого, оставить ей сына, — он был неумолим. Назло Чарахме он решил как можно скорее выдать Катилай замуж в соседний аул. Так и осиротел Абдулатип при живых родителях. Издаг с самого начала невзлюбила его. Отец редко бывал дома, он разъезжал по аулам, торгуя всякой всячиной — вплоть до вазелина. Его все не оставляла мечта разбогатеть, стать таким же зажиточным купцом, как аульчашга Дарбиш. Абдулатип целыми днями пропадал у бабушки, матери отца. Та, хоть и сама жила впроголодь, старалась кормить его, заботилась о нем, часто рассказывала ему о матери, какая та красивая, добрая. Издаг она не любила, еще и потому не скупилась на похвалы Катилай. Засыпая, Абдулатип часто пытался представить себе мать, она представлялась ему царевной из бабушкиных сказок. Часто снилось ему, как мать склоняется над ним, гладит по волосам, готовит чуду (пирожки) из творога. Ему хотелось, чтобы этот сон не кончался. Тогда он улыбался во сне, а бабушка, глядя на внука, тяжело вздыхала: «Умру, кто приласкает сиротку».
Так прошло несколько лет. Абдулатипу пошел восьмой год. А он все мечтал увидеть мать. От бабушки он слышал, что живет она в соседнем ауле у богача Иманали. И вот как‑то в один из летних знойных дней Абдулатип отправился туда, шел весь день и только к вечеру, перевалив через гору, подошел к аулу. Навстречу ему шла с кувшином старуха.
— Бабушка, где здесь дом Иманали? — стесняясь, спросил Абдулатип.
— А ты кто же ему будешь? — Старуха подняла к глазам костлявую темную руку.
— Там мама моя. Катилай.
— Вон оно что, — покачала старуха головой. — Иди, вон отсюда стеклянная веранда видна.
Абдулатип подошел к большому красивому дому и робко открыл калитку во двор. Колокольчик, висевший у калитки, резко зазвенел. И в это время богато одетый старик, в задумчивости шагавший взад–вперед по веранде, обернулся к Абдулатипу. У старика была толстая красная шея, пышные длинные усы. «Наверно, это и есть богач Иманали, — со страхом подумал Абдулатип. — Вдруг сейчас прогонит меня?» — и он с тоской посмотрел на свои запыленные босые ноги.
Но Иманали, присмотревшись к Абдулатипу, понял, кто стоит перед ним. У мальчика были точно такие глаза, как у его жены Катилай. «Кстати пришел этот мальчик. Может, это вернет Катилай силы», — с надеждой подумал он и, взяв удивленного Абдулатипа за руку, повел в дом. Услышав вдруг страшный крик, доносившийся из дальней комнаты, Абдулатип в нерешительности остановился.
— Идем, мальчик. Это кричит твоя мать. Ей очень плохо, она больна, — грустно сказал Иманали. — Пойдем, она обрадуется тебе.
— Ой, Иманали, ей очень плохо, — бросилась к нему женщина вся в черном. Это была знахарка, она должна была принимать у Катилай роды. — Боюсь, не сможет родить, бедняжка, — покачала головой знахарка, хитро посматривая на хозяина.
— Пол–богатства моего отдам, только спаси ребенка. Главное, чтобы ребенок остался жив. Он очень нужен мне, — зашептал ей Иманали. У него не было детей, и Катилай он взял только ради наследника. И вот теперь она умирает не в силах родить, и опять он останется без ребенка. — Ребенка спаси, — тряс он за плечо знахарку.
