Евгения Изюмова - Дорога неровная
— Дурак он, твой Виталька. Ты не жалей о разводе с ним. Разве тебе плохо живется без него?
— Нет, но трудно быть как в стишке: «Я и баба, и мужик, я корова — я и бык»…
— Ну а почему замуж не вышла? Ведь были рядом с тобой нормальные мужики.
— Были… Да, понимаешь, ваш брат, мужчины, не терпит соперников, а у всех моих друзей, я же не монахиня, есть непобедимые соперники — мои сыновья, их я никогда ни на кого не променяю. А вообще я думаю, что я — по жизни просто одинокий человек, мне одной лучше: то ли от моей самостоятельности, то ли, в самом деле, как говорят, карма такая…
Геннадий задумался над ее словами. И вдруг раздался от калитки знакомый, практически забытый голос:
— Ой, кого я вижу! Милая моя, наконец-то ты здесь!
Александра подняла голову, посмотрела на калитку и увидела там Николая Галушина.
— Коля! Откуда ты? Как здесь оказался? — удивилась Александра. И подумала раздраженно: «И здесь меня нашел!»
Геннадий тоже увидел Галушина, пригляделся и крикнул Александре:
— Будь осторожна!
Александра не поняла предостережения брата, ведь Галушин-то ее любил, это она прекрасно понимала, но не могла сойтись с ним, ведь она его не любила.
Галушин тихонько рассмеялся:
— Я же говорил, что браки совершаются на небесах, теперь я тебя никому не отдам, и мы будем вместе, — он вошел во двор, протянул руки к Александре, чтобы ее обнять. Александра отступила, а он опять сделал шаг к ней. Александра опять отступила…
В глазах Галушина блеснула злость, он закричал:
— Я же сказал, ты будешь моей, и я дождался! — и протянул руки к женщине, которые как-то странно удлинились.
Он не успел ничего сделать, потому что перед ним оказался Геннадий, заслонив сестру.
— Слушай, приятель, отстань от моей сестры! Она не желает иметь с тобой дело!
Галушин страшно побледнел и заскрипел зубами:
— Это там она тебе была сестра. А здесь мы с тобой на равных, так что уходи ты, а она будет моей! Я и так долго терпел, она издевалась надо мной, а ведь я ее люблю!
— В общем, так, — Геннадий весь подобрался, — отстань от сестры, я сказал! Ты что? Не видишь ее голубую ауру? Она не такая, как мы!
Галушин остановился, словно на стену натолкнулся, а возле Геннадия возникли Анатолий и Володя Изгомовы, их лица не обещали незваному пришельцу ничего хорошего. Но драке было не суждено разгореться: откуда-то из воздуха возникла женщина в белом. Все трое склонили перед ней головы, и Галушин медленно побрел прочь.
— Откуда он здесь взялся, среди вас?
Анатолий серьезно ответил:
— Новенький, он у нас в декабре появился. Чистилище еще не прошел, вот и агрессивный.
— А я и не знала… — Александре стало не по себе: Галушин, оказывается уже не «там», а она и не знала.
Анатолий ласково улыбнулся, в глазах его светилось мягкое тепло, тихо, проникновенно сказал:
— Ты не бойся, мы тебя никому в обиду не дадим. Я и Вовка, мы тебя всегда любили и любим, ты — наша любимая сестренка.
И Александра вспомнила, как старшие братья Виталия приходили к ним и отпрашивали Виталия на мальчишник, обещая привести его домой в обещанное время. И ни разу не изменили своему слову. Володя однажды обежал весь город, когда Александре понадобился деготь, чтобы приготовить мазь — у нее от токсикоза, когда она была беременна Антоном, сильно опухали ноги. Она тогда лежала в больнице, и однажды вечером медсестра вызвала ее в ординаторскую. Александра вошла и увидела Володю. Тот вскочил и показал бутылку, наполненную черной жидкостью. По комнате потек густой запах дегтя.
— Вот! Виталька сказал, что тебе дёготь нужен. Я достал. Вот! Весь город пробежал, и достал!
Вспомнив про тот случай, Александра сказала:
— Прости меня, Володя, за все прости, если обидела тебя. И ты, Толик, прости, — она знала, почему просила прощения. Перед Володей было стыдно за то, что пожалела новую дубленку Виталия, увидев её на Володе. А у Володи просто не было теплой одежды — он приехал из Коканда, где жил восемь лет, практически без вещей: жена, узнав о его связи с другой женщиной, без всякого скандала просто предложила уйти. Володя был так обескуражен поведением жены, что побросал в дорожную сумку то, что попало под руку, лишь в поезде увидел, что в сумке много ненужного, но возвращаться домой не стал.
А перед Толиком была другая вина: он однажды решил вырваться из Тавды и написал Виталию, попросив приютить его на время. Александра тогда испугалась: двор у них пьяный, и Анатолий тоже не прочь выпить — как бы Виталий не спился. И написала отказ. Потом ей стало стыдно, но было уже поздно: Анатолий уехал в другое место. Встретились они, когда Александра ждала второго ребенка, и приехала в отпуск в Тавду — захотелось увидеть родной город, показать его семилетнему Антону. Толик держался свободно и очень обрадовался, увидев свояченицу, похвастался, что его жена тоже ждёт ребёнка. «А ты почему здесь?» — удивилась Александра. — «Да разбежались мы…» — «Толик! Ты что, бросил беременную жену?» Толик немного смутился, но что ответить? Не мог он долго быть с одной женщиной, тянуло его к другим: таким уж уродился. А, может быть, виновата в том была его мать, которой никто, кроме себя, любимой, никто не нужен? Толик любил первую жену, ушел в армию, она обещала его ждать, потому что родилась дочь. Толик, не чуя ног от радости, приехал домой после окончания службы, но дома ни жены, ни дочери не было. Потом, встретившись с Любашей, узнал, что мать просто выставила её с маленькой дочерью на улицу. О том, что она жила на квартире, работала в двух местах, чтобы было на что содержать дочь, Любаша Анатолию не написала: не хотела тревожить его до конца службы. Как ни уговаривал её Толик вернуться к нему, просился к ней на квартиру, Любаша не согласилась сойтись обратно. С тех пор и покатилась жизнь Анатолия под откос.
Анатолий понял все, о чем думала свояченица, улыбнулся с прежней теплотой:
— Проехали, Саш, не бери в голову, я никогда на тебя на обижался, понимал же, что не хотела ты, чтобы Виталька тоже пить стал с нами, но зря ты так думала, мы бы такого никогда не допустили. Мы уважали тётю Полю, а тебя любили. Да и сейчас любим.
У Александры отлегло от сердца: как хорошо, когда тебя прощают! Но чувство вины не прошло.
— Хорошо здесь у вас, вот бы здесь остаться… — сказала она, но Геннадий сурово сказал:
— Нет! Не твой черед!
— Кто? — закричала Александра, ведь сестра жаловалась на здоровье — стенокардию у нее признали, как когда-то и у мамы.
— Нет, — покачал головой Геннадий, — и не она. Ты правильно ей сказала, что нечего о смерти думать. Молодец!
— Кто? — требовательно спросила его Александра.
— Не ты! И не она…
И все вокруг превратилось в зыбкое марево…
Сестры встретились в Екатеринбурге на железнодорожном вокзале. Купив билеты до Тавды, отправились бродить по городу, в котором давно не были.
Екатеринбург изменился, стал краше, в нем появилось много современных зданий из стекла и бетона. А центр — проспект Ленина — практически тот же, лишь разукрасился рекламными вывесками и баннерами. Они пошли от вокзала до проспекта по улице Свердлова, вышли на улицу Карла Либкнехта, постояли перед храмом, который был построен на месте дома инженера Ипатьева, где встретила свои последние дни царская семья. Александра вспомнила Кострому, Ипатьевский монастырь, музейную экспозицию в бывших палатах царя Михаила. Потом по Первомайской добрели до набережной Верх-Исетского пруда со стороны улицы Горького.
Лида то охала, восхищаясь городом, то возмущенно бурчала, увидев в магазинах ценники товаров — в Новороссийске, дескать, дешевле… Они погуляли по музею камней на набережной Исети со стороны улицы Воеводина. И всюду Александра без устали щелкала затвором фотоаппарата. Фотография — это было ее второе детское, после рисования, увлечение, которому она не изменила до зрелых лет. В ее семейном архиве было шестнадцать массивных фотоальбомов, начиная с учебы в начальной школе. В то время она увлеченно занималась черно-белой фотографией, имела все необходимое оборудование. А в конце двадцатого века всюду росли, как грибы, фото-сервисы по изготовлению цветных фотографий, достаточно было лишь сдать фотопленку в сервисный центр. Затем плёночные фотоаппараты стали вытесняться цифровыми приборами, и Александра, пользуясь автоматическим «Зенитом» мечтала уже о «цифровике», чтобы фотографии хранить не в альбоме, а на компьютерном диске.
Когда сёстры ехали в Альфинск, Лида все время говорила: «Вот Калиново…», но была Согра. «Вот сейчас будет Мурзинка», а была Аять… А потом и в самом деле промелькнула Мурзинка, с правой стороны открылось озеро, с левой — Альфинск.
На вокзале их ожидала Роза Егоровна с испуганными глазами, и сходу начала жаловаться, что живет плохо, затем попеняла, почему не написали, что племянницы приедут вдвоем, для Лиды пропуск есть, а для Александры пропуск в город Роза не смогла заказать, потому что у Зои обнаружили рак желудка, она почти при смерти, потому помочь с пропуском не может. Все это она выговорила на едином дыхании, не дав даже словечка вклинить племянницам в её речь.
