Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич

Тихо открылась дверь кибитки. Вошел парень лет двадцати, в черном поношенном бешмете, в каракулевой шапке такого же цвета, подпоясанный широким ремнем. Поздоровавшись кивком с сидящими за столом, он приложил правую руку к груди, остановился у двери.

— А, Борлык!.. Ты уже здесь, — хмуро проговорил навстречу вошедшему староста, будто не радуясь его приходу. — Я слышал, ты боишься своей жены?

Глаза Борлыка вспыхнули, но тут же он погасил в себе гнев.

— Пусть обо мне говорят что угодно, но я родился мужчиной! — заявил Борлык.

— Похвально слышать это! — ухватился за слово Бергяс. — Я позвал тебя как раз по мужскому делу. Мне нужно добыть, хоть из-под земли, одного человека.

— Если эта земля — наша степь, то я добуду из-под земли! — немного рисуясь перед гостями, клятвенно произнес Борлык.

— Ты простой и откровенный парень, — сказал староста, протягивая ему рюмку водки. — Ведь не случайно я отдал за тебя свою двоюродную сестру по матери… Мне нужен Окон Шанкунов.

— Знаю этого негодяя! — сказал Борлык и вдруг изменился в лице. — В прошлом году уже пришлось с ним столкнуться… Их тогда было трое, а я один.

— Надо нам напомнить ему о себе, — твердо сказал Бергяс.

Но Борлык вдруг смолк, обводя растерянным взглядом сидевших за столом. Он словно просил помощи у Чотына.

— Ну вот, а говорил, что добудешь из-под земли! — усмехнулся Бергяс. — Окона ты не боишься, я знаю. А то, что жена на этот счет скажет, для тебя важнее моей просьбы. Жена для тебя страшнее разбойника Окопа и главнее Бергяса?.. Чего же ты молчишь?

Борлык переминался с ноги на ногу, не решаясь начать разговор при посторонних, тем более в присутствии мальчишки. А сказать у него было что, и касалось это тайного сговора Бергяса с конокрадом Оконом. По степи недавно прошла молва о том, что Бергяс скрепил свою дружбу с ночным вором, приняв в дар от Окона плеть-малю, подарив ему свою. И теперь ехать по поручению Бергяса к Окону и быть отхлестанным его же малей? Недаром говорят: «Если хозяева сцепились, шерсть с головы холопов летит!»

Бергяс, понимая причину нерешительности Борлыка, а также ради красного словца, чтобы потешить застолье, начал рассказывать притчу о том, почему в клюве совы пет дырочки.

— Жил-был хан всех птиц Орел со своей капризной ханшей — Желтой птицей. Пришло время ханше рожать. Она закапризничала и говорит мужу: «Собери всех птиц, прикажи просверлить в их клювах отверстия и соедини всех до одной нос к носу. Я хочу родить на их спинах». Хан Орел послушался жены и повелел собрать пернатых. Когда пересчитали всех слетевшихся к гнездовью Орла, то не увидели только Совы. Хан второй раз послал гонца за Совой. Наконец прибыла и Сова.

— Почему не являешься вовремя, как все? — возмущался Орел.

— Путь долог, а с моими крыльями не полетишь в дождь… Глаза вы мне дали тоже не как другим птицам. Я совсем не вижу днем… Не жизнь, а мученье: днем жди ночи, а ночью — хорошей погоды.

— Интересно, что же ты все-таки увидела в таком долгом пути к моему гнездовью? — спросил Орел. — На что смотрела по ночам, о чем думала?

— Я хотела узнать, кого больше на земле, живых или мертвых? — ответила Сова.

— Ну и как по-твоему? Живых больше или мертвых?

— Если спящих принять за покойников, то на земле больше мертвых.

— Что еще узнала ты в пути?

— Деревья считала: тех больше, что стоят, или упавших?

— Каких же больше?

— Если меченные дуплами уже не жильцы на белом свете, то упавших больше.

— Что еще удалось узнать в пути?

— Ночей больше или дней… С туманными днями, когда трудно понять, день это или ночь, выходит: больше ночей.

— И это все твои наблюдения в столь долгом пути? — грозно спросил Орел.

— Нет, не все… Мне хотелось знать, кого больше — женщин или мужчин.

— Любопытно… Кого же больше?

— Если тех мужчин, которые под каблуком своих жен, не считать мужчинами, то на земле женщин куда больше.

— Чего ты развесил уши и слушаешь эти скверные байки слепой старухи! — закричала на Орла его жена Желтая птица. — Казни ее скорее и приготовь достойное ложе для появления на свет наших птенцов.

Орел неожиданно для всего пернатого царства взмыл вверх, поднялся так высоко, что его жена, властная Желтая птица, и все остальные соплеменники, собравшиеся на поляне, скрылись из вида.

Достигнув предельной высоты, Орел сложил крылья и полетел камнем вниз.

Желтая птица, обозленная тем, что хан Орел не выполнил ее веления, полетела от позора в степь, приговаривая: «Кр-крр… Черт с тобой, пропадай, как дурак… Другие дураки найдутся!»

Сородичи, натерпевшиеся горя из-за капризов Желтой птицы, всполошились от жалости к Орлу и устлали собой то место, где должен был он упасть.

Падавший все ниже, Орел понял, что птицы хотят его спасти, многие даже жертвуя собой. Поэтому, приблизившись к земле и увидев мягкий пушистый ковер, Орел распрямил свои могучие крылья и воспарил в небе.

Бергяс закончил свой рассказ и уставился в лицо огорченному страшным поручением батрака.

— Ты понял, Борлык, смысл этой легенды?

— Да, — тихо ответил тот.

— За кого ты сам себя принимаешь? За мужчину или за женщину?

— За мужчину!

— Достойные слова! А в том, что ты побаиваешься жены, греха большого нет, — сказал Бергяс, поглядывая на дверь, откуда вот-вот должна была появиться Сяяхля с новыми закусками. — Жена ведь тоже боится потерять тебя, оттого и волнуется. Я поговорю с ней. А о тебе я тоже думал: ты едешь не драться с разбойником. Твое дело — возвратить негодному воришке вот эту малю… Эта маля Окона Шанкунова. Когда он ее увидит, ему будет не до драки с тобой. Он знает, что означает, когда мужчина возвращает другому мужчине малю.

Русским парням Бергяс велел перевести.

— У вас это называется: бросить своему врагу вызов.

Пока в кибитке Бергяса шла застольная беседа, во дворе продолжалась своя работа. Чуть поодаль Бергясова жилья появилась новая белая кибитка. Между двумя постройками мужчины вкопали ряды столбов и соорудили навес. Тут же освежевали упитанного бычка.

К середине дня стали прибывать подводы с празднично одетыми людьми. Женщины красовались в зеленых и синих терлеках [33], в расшитых бисером шапочках с красным верхом. Мужчины ходили по двору в темных шерстяных и сатиновых бешметах и начищенных сапогах.

Все это пестрое скопление людей, ничем пока не занятых, увидели Вадим и Борис, вышедшие проветриться.

— Что за маскарад затеял этот туземец? — щурясь от яркого света, проговорил Борис.

— Тебе ничем не угодишь!.. Потерпи, ну чего тебе стоит? — попросил Вадим. — Раз уж задумано, пусть все идет, как они сами хотят. А мы посмотрим.

— Кто хочет? Они, что ли, хотят? Да дай им волю, они тут же разбредутся по своим закутам. Бергяс хочет. Сам развлечься и тебя потешить. Самодур и эксплуататор. Тьфу! Уже твоими словами заговорил. Извини, конечно.

— Охотно извиняю, только потерпи, пожалуйста, Борис. А насчет того, кто здесь эксплуататор, а кто подневольный, я помню. Мои симпатии будут всегда на стороне тех, кто и в бедности не разучился петь песни и в нужде пляской умеет показать удаль…

Гулянье затянулось, под звуки домбры молодежь веселилась почти до утренней зари.

Уже засыпая и погружаясь после переполненного впечатлениями дня в неровный, рваный сон, Вадим услышал чей-то обрадованный голос:

— Приехал джангарчи Ээлян Овла!

И сразу все стихло. То ли потому, что люди почтительно смолкли, то ли Вадим уже ничего не мог слышать. Борис, уловив прерывистое похрапывание друга, неслышно сполз с кровати и ушел отыскивать хромого Таку.

При всем размахе веселья, на которое только был способен загульный староста, среди охмелевших и совершенно трезвых нашлось немало и таких, кто в открытую поносил Бергяса. И было за что: еще не миновали сорок девять дней после похорон Нохашка. Кто знает, если бы не приехали джангарчи и учитель, чем кончилось бы веселье!.. В хотоне мог отыскаться смельчак, готовый постоять за веру, за честь обычая, за того же Нохашка, на чью душу теперь могут пасть грехи не в меру развеселившихся хотонцев.