Исаак Гольдберг - Гармонист
— Отдохнул? — прищурился он на Никона.
Никон молча кивнул головой.
— Сегодня нажали здорово! — вмешался коногон. — Аж мокро стало!
— Не надорвался? — с хитрой улыбкой придвинулся Баев к Никону.
— Нет... покуда... — медленно ответил парень, но вдруг осветился невольной усмешкой. — Дразнишь?
— Зачем? Нет, не дразню. Проверяю. Ты все боялся, что надорвешься. А вот на полную нагрузку мы сегодня двинули, и ты ничего. Гулять ходишь. Как огурчик.
Шахтеры засмеялись. Засмеялся и Никон:
— Промахнулся я, видать!
— Конечно, промахнулся! Тебе сейчас хоть в ночную смену впору!
— Ну, хотя бы и не так... — запротестовал Никон. — На ночную у меня сил нехватит.
Баев порывисто прошел к своему месту в бараке и достал гармонь.
— Сыграем?
— Я без своей.
— Напрасно не принес. Ты приноси всегда, Старухин. Мы будем с тобою налаживаться. Новые песни разучим.
— Ладно, — согласился Никон и попросил: — А ты, Баев, поиграй. Послушаю я.
И поплыли привычные, знакомые звуки. Знакомая песня зазвучала под умелыми пальцами. И тишина стала кругом. И все присмирело и замолкло в бараке.
Никон легко и неомрачимо задумался, весь подобравшись и неотрывно следя за игрою Баева. Никон отдыхал.
41
Пришел день, когда баевская бригада с гордостью собралась возле доски показателей, на которой впервые отмечено было, что баевцы сравнялись с зоновцами.
— Ударная бригада! — почтительно и с некоторой завистью рассуждали окружающие. — Сплошь ударники!
— Слышь, Старухин! — подтолкнул Петруха-коногон Никона. — Вот и ты вышел в ударники!
— Ударник... — раздумчиво повторил Никон. Неуверенная усмешка кривила его лицо. Он никак не понимал: как случилось, что он сделался ударником? Смеется, поди, Петруха!
Но и Баев подтвердил:
— Вся наша бригада в ударные вышла. А как ты не отставал в последнее время от других, то и ты полноправный ударник.
Это и обрадовало и смутило Никона. Звание ударника было почетно. Как бы там не болтали и не шипели некоторые, что, мол, ударники это так, те, которые умеют подлаживаться да красно и напористо говорить, но Никон понимал кто такие ударники и всегда в глубине души завидовал им. И вот он сам ударник! И, главное, неожиданно и нечаянно!
У Никона дрожали руки, когда он принимал от Баева книжку ударника. Но дрожь эта усилилась и его ударило в пот от веских и предупреждающих слов товарища:
— Теперь, Старухин, крепче держи эту книжку. Заслужил ее, так добейся, чтобы она у тебя удержалась. Не потеряй!
— Я ее спрячу, — не понимая сразу настоящего смысла предупреждения Баева, пообещал он.
— Да я не о том! Ты, говорю, продолжай дальше так работать, как теперь работаешь, процентов не снижай. Вот о чем говорю. Она, эта книжка, тебе не медаль: заслужил однажды и носи всю жизнь! Ее укреплять за собой надо все время!.. Все время, брат!
— Все время — тяжело! — испугался Никон. И ему представилось, что вот теперь надо ему напрягаться, следить за собой на работе, утомляться свыше меры, не иметь ни дня, ни ночи отдыха. — Очень тяжело! — опасливо повторил он.
— Ничего, сдюжишь! — успокоил его Баев.
Несколько дней Никон был на работе в тревоге. Все ему казалось, что он сдает и что вот-вот Баев или кто-нибудь из бригадников заявит ему:
— Сдавай ударную книжку!
Минутами на него нападала отчаянность и он, сцепив зубы, уверял себя: «А чорта в ней! Пусть отнимают!» Но сам же не верил себе. Потому что с каждым днем книжка становилась ему все более приятной и дорогой. Мало того, что его имя теперь красовалось в почетном списке хороших шахтеров, но разве это пустяк: в распределителе ему по этой книжке отпускали вне очереди и давали больше, чем другим, не-ударникам! И уже не хотелось расставаться с таким положением. Не хотелось возвращаться к старому.
И Никон старался не сдавать. И ударничество входило в него, как что-то прочное и необходимое.
Зонов, не терявший из виду парня, нарочно как-то встретился с ним и поздравил его.
— Поздравляю, Старухин. Признаться, не думал я, что ты достигнешь. Вялый ты, с ленью дружил. Сознательности в тебе мало было. Значит, поразмыслил, это хорошо!
Такая похвала не понравилась Никону. Выходило, что никакой надежды на него не было у Зонова раньше. Никон с некоторой заносчивостью и сбоку посмотрел на шахтера:
— Разве я хуже прочих?
— Конечно, не хуже. Ты только насчет понимания положения туговат, — посмеялся Зонов. — Туго тебе по поводу ударничества и соцсоревнования понимать пришлось. Еле-еле раскусил. По-моему, ты просто не хотел понимать. Голова-то у тебя не плохая.
Никон постарался прекратить разговор и поскорее расстаться с Зоновым. Тот не стал задерживать его. Только на прощаньи кинул:
— А в общем, доволен я тобою!
«Ладно», — подумал Никон, отходя от Зонова. — «Что из того, что ты доволен?»
Но когда после этого разговора Баев как-то мимоходом сказал, что Зонов отзывается о нем, Никоне, хорошо и твердит, что вот, мол, парень настоящим ударником стал, Никон вспыхнул, обжегся радостью. И понял, что мнение Зонова ему не безразлично.
42
Это было неожиданно и невероятно: Никон прочитал свою фамилию в районной газете.
Газету Никону принес Силантий.
— Гляди-ка, — сказал он возбужденно и недоверчиво, — про тебя это что ли пропечатано? Фамилие твое и имя сходно, а я в сомненьи: ты ли это, или кто другой?
Никон редко читал газету. Он схватил поданный ему Силантием номер, неуклюже развернул его и стал искать заметку про себя. Силантий помог ему.
— Вот тут, гляди! — отметил он широким пальцем.
В заметке шла речь о соревновании между шахтами. Приводились цифры, назывались лучшие бригады и лучшие ударники. В конце ее стояло: «В соцсоревнование за последнее время включились даже и те, кто раньше сторонились его, не понимали его важности и его значения. Вот, например, теперь стал хорошим ударником в бригаде Баева Старухин Никон...»
— Про меня, — подтвердил Никон, перечитывая заметку несколько раз. — И бригада Баева и все остальное, как есть... Кто это напечатал?
— Рабкор, — сообразил Силантий. — Из своих кто-нибудь.
— Из своих? — задумчиво повторил Никон. — Кто же это?
Он выпросил газету у Силантия и унес ее к себе в барак. Было словно неловко видеть свою фамилию, напечатанную ровными и аккуратными буквами в газете, где всегда пишут и сообщают о чем-нибудь важном и серьезном. Но было приятно: вот отмечены его успехи, его старание! значит, не даром шахтеры ценят звание ударника! Тут не только лишний паек да без очереди за покупками стоять. Нет, тут что-то повыше и поважней... И еще мелькнула мысль о том, что ведь эту газету прочитает вместе с другими и Милитина. Прочитает и увидит, какой теперь Никон, Никша!
Тщательно сложив газету, Никон понес ее при себе и при случае показал Баеву.
— Я уж читал, — заметил Баев.
Кто это напечатал? — поинтересовался Никон. — Свой кто-то?
Баев засмеялся:
— Конечно, свой. Рабкор.
— Расписал! — широко ухмыльнулся Никон. — Все, как есть, напечатал! Не ошибся!
— Ему нечего ошибаться! Он, может, рядом с тобой работает!
— Ну!? — вспыхнул Никон. — Это не ты ли?
— Нет, не я. Зонов это...
— Зонов... — Никон почему-то смешался. — Зонов, — повторил он, — ну, он может.
Баев снова засмеялся:
— Да каждый может в рабкорах находиться. Только мало-мало грамотный, и пиши в газету. В стенную или в районную. Или даже в «Правду», в Москву.
Разговор о рабкорах отвлек Баева от того, что волновало Никона: от заметки. Никон решил вернуть внимание товарища к напечатанному в газете.
— Так прямо и напечатали: хороший ударник... — развернул он газету перед глазами. — И про тебя, про бригаду тоже пропечатано. Хорошо это.
— Конечно, хорошо! — подхватил Баев. — Вот когда напечатают, что, мол, лодырь да прогульщик да тому подобное, ну тогда солоно!..
— Да... — уронил Никон и, свернув газету, бережно спрятал ее в карман.
Несколько дней жил Никон радостью, которая пришла с этой газетой. Несколько дней он часто разворачивал газету и перечитывал относившиеся к нему строки. Ему казалось, что все должны обращать внимание на него и что все поглядывают на него с некоторым уважением, что все немного завидуют ему. Но окружающие были заняты своими делами, а заметка в газете была для них обыденным явлением. Огорченный Никон спрятал малость растрепавшуюся газету в свой тючок с вещами и постарался забыть о ней.
Но забыть не мог. И еще не мог забыть предупреждения Баева, что в газете могут напечатать не только о хорошей работе, не только об ударниках и передовых шахтерах, но и о лодырях, лентяях. И представил себе, как это может быть неприятно для того, кого касается. На память пришло совсем недавнее: черная доска. Досадливо передернув плечами, Никон стал гнать от себя неприятные воспоминания и тревожные мысли...
