Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов
— Думаю, ты прав…
— Мы заплатили?
— За вино заплатили… А за его угощение нет…
— Зря…
— Так не принимал же…
— Ну и черт с ним…
— Пусть думает…
— А мы?
— Что мы? — спросил Николай.
— Что мы Глаше скажем?
— Что нас закрыли…
— Так она и поверит! Не знаешь женской логики… Ты когда последний раз развелся, Коля?
— Пять лет тому…
— О! Значит, уже забыл прелести семейной жизни! Не мешает освежить в памяти, вот увидишь!
— Брось! Глашка баба ничего, с понятием!
— Где ты видел жену с понятием? — спросил Авдей.
— Нет, не говори, бывают…
— Это чужие жены всегда с понятием, а собственные — никогда!
Так они, поддерживая друг друга, вошли под своды Дома творчества. Было восемь часов утра.
Сторожа на проходной не удивил факт появления знакомых отдыхающих в столь раннее время на территории курорта. Его удивило другое — где могли знакомые в такую рань надраться, когда все заведения функционируют только с одиннадцати? Это наталкивало его на другую мысль — о неизвестных и, главное, неиспользованных возможностях, что для старожила само по себе очень обидно.
— С добрым утром, соколики! — приветствовал он их, но отдыхающие ему только кивнули.
— Надо придумать какую-нибудь… легенду… — предложил Авдей. Чем ближе он подходил к коттеджу, тем больше волновался. Но никаких светлых идей почему-то под рукой не оказывалось.
— Явились — не запылились, — встретила их Глафира. — А я волнуйся и всю ночь не спи. На старое потянуло?
— Ну, что ты, что ты, Глаша! — пытался успокоить ее Николай. — Ничего такого не было.
— Чего такого, а? — ехидно прищурила Глафира глаза. — Проболтались? Кто она?
— Какая она? Глаша, неудобно, — пытался урезонить ее Авдей и подмигивал в сторону Николая, нельзя, мол, при посторонних выяснять отношения, давай, мол, как-нибудь потом.
— Ну?
— Чего ну? — мямлил Авдей. — Нас это… закрыли… в кафе…
— Закрыли? В кафе? Ну вот, я так и знала — пообщался тут две недели с писателями и сам начал сочинять. Постыдился бы товарища! Нет чтобы признаться… так ведь лучше сочинять будет черт-те чего! Кто тебе поверит?! Кто из нормальных жен тебе поверит? Закрыли, видите ли, его бедненького…
— Не шуми, Глаша, не шуми…
— В каком кафе?
— В «Горных вершинах»…
— Так. Теперь понятно. Знаю, кто закрыл! Официантка Клава!
— Ну, — махнул рукой Авдей, — Клава.
Он опустился в шезлонг, отвернулся от жены и вздохнул.
— Конечно… Она и напоить в такую рань может… — Глафира заплакала. — Так и сказал бы сразу… чего скрывать…
Она вытирала слезы и шмыгала носом. Николай растерянно молчал. Потом тоже опустился в шезлонг. Глафира стояла и печально смотрела на них.
— Ты же блондинками раньше интересовался… — всхлипнула она, — тоненькими… а она брюнетка… полная…
— Ну и что же? Если брюнетка к тебе с душой… тоже хорошо, — защищался Авдей.
— Я ей скажу, что ты дома не ночуешь, — плакала Глафира.
— Она знает, — парировал Авдей. Постепенно к нему возвращалось хорошее настроение.
— Хоть бы вы, Коля, на него повлияли… Там, на Чукотке, домой к утру возвращается, с друзьями как бы в шахматы играет… Знаю я эти шахматы! Те, значит, бабы, что на стороне, — королевы, а мы, которые дома, — пешки? Так понимать ихние шахматы?
— Да бросьте вы, Глаша. Все-то вы придумываете. Он действительно задерживается из-за шахмат. Он же кэмэ…
— Что?
— Кэмэ — кандидат в мастера…
— Кэмэ! — вскричала она… — Кэмэ… Кобелирующий мужик — вот что такое ваше кэмэ!
— Не надо напраслины, — сказал Николай. И тихо Авдею: — Мне понятно, почему иногда люди разводятся… Когда у одного из них нет чувства юмора…
— Мне слезы, а ему юмор! О ребенке бы подумал… лучше б я раньше ушла… лучше б за молодого вышла… сколько у меня предложений было!
— Молчать! Хватит! — сделав вдруг круглые глаза, заорал Николай. Авдей, раскрыв рот, испуганно Смотрел на друга. Глафира шарахнулась. — И не возникать больше! Не позволю разрушать советскую семью! Не был он у Клавы! Не видел даже ее! Закрыли нас, понимаешь! Закрыли! Справку могу принести! Ну? Тащить справку?!
Глафира присела и во все глаза смотрела на Николая. Он почувствовал, что немного переборщил:
— Вот… извини. Ты такая молодая и красивая, а делаешь глупости.
Глафира простодушно приняла комплимент и не успела догадаться, с чего бы это…
— Вот деньги, — Николай протянул ей две красненьких. — Иди в «Горные вершины». Тебе отпустят сразу и до одиннадцати. Скажи — бутылку коньяку. Скажи — я жена профессора, которого вы вчера закрыли. Только иди прямо к директору. Тебе, молодой и красивой, да еще жене профессора, сразу дадут. А нам надо подлечиться. От всех этих событий голова болит. Ты уж помоги, Глашенька, а? Будь человеком…
Лицо ее просветлело. Куда-то пропали слезы. Она улыбнулась, встала, взяла сумку, деньги и ушла.
— Спасибо, — тихо сказал Авдей. — Как это мы выпутались?
— Эх… — вздохнул Николай. — Давно я не был при семейном скандале, отвык даже. А сейчас хорошо так на душе… как будто с бывшей женой поговорил… прямо потеплело.
До обеда они отсыпались, а проспав обед, с легким сердцем пошли на пляж. Граница писательского пляжа обозначена двумя решетками, в начале и в конце, сам пляж невелик — не будет и ста метров.
Никто не купался, вода была холодной, но солнце еще грело — последние теплые лучи в конце сезона. Немного людей было на пляже — только те, кто недавно приехали и пытались загореть.
Глафиру и Тимошку Авдей нашел быстро, хотя и подивился, как незаметно успели они загореть, стали совсем коричневыми, Николай тут же расщедрился на комплимент, Глафира расплылась в улыбке, мужчины взяли Тимошку и пошли в дальний конец к шахматистам.
Но оказалось, что это не шахматисты. Группа мужчин перебирала в большом тазу мокрые камешки, сортировали они их, выбирали, что получше.
С ними была маленькая девочка пяти примерно лет — подруга Тимошки.
— Подари это ей, — сказал Авдей и протянул малышу ладонь, на которой сверкала небольшая щетка аметистов, большой сердолик и агат — срез вулканической бомбочки.
Тимошка застеснялся, но, подталкиваемый отцом, подошел к девочке, отдал ей камни и убежал. Мужчины стали рассматривать, восторженно ахать, а Авдей с Николаем поспешно покинули это место, чтобы избежать расспросов.
— Где взял? — спросил, смеясь, Николай.
— Далеко, отсюда не видно…
— Все ясно… Мистифицируешь?
— Пусть гадают…
А вечером Авдей вытащил из чемодана два больших мешка, набитых образцами.
— Вот чего я сюда привез… — сказал он. — Таксист чуть не надорвался с чемоданом.
Сердолик и карнеол с реки Кремянки, голубой халцедон и агаты с реки Олы, сардер[4] с реки Алазеи и еще какие-то камни, которых Николай не смог определить.
— Да-а… — только и протянул он. — И стоило везти такой груз за тысячи километров?
Авдей пожал плечами.
— Все отсюда увозят, а ты сюда привез, — сказал Николай.
— Вот стемнеет, — ответил Авдей, — пойдем дарить.
— Выйдем, аки тати, на ночной промысел? — засмеялся Николай.
Ночью после ужина штормило. Авдей, Николай и Тимошка вышли на берег моря. У мужчин в руках было по мешочку. Издали они напоминали сеятелей, бросающих зерно в землю. Они кидали камни в море, на берег, в дальнюю сторону пляжа — шли, разбрасывая камни, даже Тимошка бросил два образца, не докинув до волны…
— Это ты хорошо придумал, — сказал Николай.
— Я знаю. Кто найдет — будет рад. У них тут камни с пуговицу, а мои — в полкулака… То-то будет радости…
— Прошло время собирать, настало время разбрасывать? — спросил Николай. — Омвеемские есть?
— Среди них не было. Два у меня с собой — хотел в местный геологический музей, в пансионат «Приморье». Но он на ремонте. Возьмешь себе, ладно?
— Спасибо.
— Они пришлифованные, их бросать жалко.
— Кому-то из писателей в будущем сезоне повезет… — сказал Николай.
— Не кому-то, а многим… Да и за одно лето все не найдут. А кто найдет — привет, значит, от меня хорошему человеку. Камень — он вечен. Глядишь, и меня уже не будет, а кто-то найдет мой подарок… привет от меня. Вот и хорошо.
…Днем к ним в коттедж постучался незнакомый человек.
— Я поэт… из Ужгорода… — представился он. — Это вы, наверное, подарили вчера дочке Винтовкина три красивых камушка?
— Это он… Тимошка…
— Среди них не было северного образца?
— Они все с Севера…
— Я угадал один. Я коллекционер. У девочки есть, а у меня нет… Гм… у, вас не осталось?
