Александр Бартэн - Всегда тринадцать
— Ас кем же еще! Сам увидишь, какие крылатые таланты воспитала!
Тут подошел Буйнарович. С такой силой руку тряхнул, что Казарин поморщился. С ним рядом — халатик поверх трико, балетные туфельки, продетые для сохранности в сандалии на деревянной подошве, — стояла Зина Пряхина, дожидалась, когда очередь дойдет до нее и дежурные униформисты натянут над манежем проволоку.
— Порядок, выходит! — прогудел Буйнарович. — Все артисты, выходит, на месте!
И опять, глуша все вокруг, заиграл оркестр. И опять электрики включили слепящие прожекторы.
Казарин вернулся за кулисы. Багаж его был уже распакован и перенесен в отдельную кладовую. Сбоку от форганга появилось авизо, составленное Петряковым, — очередность номеров в предстоящей программе. Первое отделение предстояло заканчивать Лео-Ле, второе целиком отведено было аттракциону Сагайдачного. «Так-то, уважаемый Сергей Сергеевич. Не хотелось, ох не хотелось вам этого, да ничего не попишешь: придется встретиться со мной в одной программе! Кстати, где же Аня?»
Казарин тут же отправился на розыски двоюродной сестры, но нигде не смог ее найти: ни в зале, ни за кулисами, ни в фойе. «Что ж, увидимся позднее. Пока что познакомлюсь с директором».
В кабинете у Костюченко находился Вершинин. Он и сейчас улыбался, но улыбка была горьковатой, с оттенком обиды:
— Ей-богу, товарищ директор, не могу понять. Лузановым — только-только пришли из училища — квартира со всеми удобствами, отсюда два шага, а нам. Не хочу хвалиться, но жена моя в свое время два курса музыкального училища окончила, Восьмого марта неоднократно в приказах отмечалась. Не говорю уже о том, что номер наш имеет высокохудожественное звучание. А что предоставили нам в смысле квартиры?
Таков был Вершинин. Вечно кому-нибудь завидовал, что-нибудь выканючивал. Костюченко, однако, этой его особенности не знал и потому проявил сочувствие:
— Я обязательно выясню, почему вас поселили в неудобной квартире. При первой же возможности исправим положение!
— Да уж, попрошу, — поджал губы Вершинин. — Конечно, Сергей Сергеевич Сагайдачный заступился бы за меня. Просто не хочется лишний раз беспокоить.
Наконец, заручившись директорским обещанием, Вершинин удалился. Казарин назвался и поспешил заверить, что со своей стороны никаких претензий не имеет.
— Спасибо и на том, — с облегчением вздохнул Костюченко. — А то, поверите ли, просто зарез. Да еще сюрпризы. В программу предполагался соло-эквилибрист, а вместо него неожиданно прислали семью Никольских. Большая разница — один человек или пятеро. Изволь в последний момент еще одну квартиру подыскать!
— Задача! — посочувствовал Казарин. — Накануне премьеры артисту нелегко, а директору подавно!
Он всегда умел находить общий язык с собеседником, безошибочно настраиваться на соответствующий тон, тем самым располагая к себе.
— Не берусь судить, насколько справедливы жилищные претензии Федора Ильича Вершинина. Предположим даже, что квартира и в самом деле попалась ему с изъянами. Стоит ли, однако, фиксировать на этом внимание?
— Правильно, — согласился Костюченко. — Хоть и недавно я в цирке, а успел заметить: для настоящего артиста интересы искусства превыше всего. Взять такой пример. Живет при нашем цирке старый один, можно сказать, старейший артист. Дряхлый, немощный, трудно даже представить, что был когда-то знаменитым жокеем. Так вот, стоит завести с ним разговор о манеже.
Услыхав имя этого старейшего жокея, Казарин изумленно воскликнул:
— Что вы говорите! Неужели жив еще? Он родственником мне приходится!
— Не только жив, но и обладает отличной памятью, живо интересуется всем, что происходит в цирке. По существу, в эту зиму был моим первым советчиком. Обязательно навестите. Как выйдете во двор — флигелек направо.
Распрощавшись с Костюченко, Казарин напрямик отправился к нежданно отыскавшемуся родичу. Вышел во двор. Конюх водил перед конюшней лошадь, и она, капризно выгибая точеную шею, тихонько пофыркивала. На пороге конюшни стоял Матвей Столетов — конный дрессировщик и наездник. На земле он был тяжеловат, коротконог, но зато в седле обретал удивительную статность и легкость.
— Но-но, не балуй! — прикрикнул он на лошадь, когда она рванула повод. И поинтересовался, здороваясь с Казариным: — К старику на поклон? Я тоже вчера захаживал.
Флигелек — небольшой, в два всего окна — ютился бок о бок с конюшней. Казарин постучал. И удивленно отступил на шаг, когда отворилась дверь.
Анна Сагайдачная стояла за порогом.
2
Николо Казарини и в самом деле был старейшим. Родители его — выходцы из Италии — еще в середине прошлого века начали свой путь по России: от ярмарки к ярмарке, от балагана к балагану. Дети пошли — два сына, дочь, за ними Николо. Постепенно детей приучали к цирковому делу, с четырех-пяти лет они наряду со взрослыми участвовали в представлениях, и в дальнейшем это позволило семейству Казарини обходиться без посторонней помощи, собственными силами заполнять программу. Дети росли, становились взрослыми и сами, найдя подруг, растили потомство. Цепким, выносливым оказалось семейство — сумело прижиться на новой родине.
Давно, очень давно появился на свет Николо. Успели окончить жизненный путь и братья, и сестра. И остался Николо единственным из того самого первого поколения, что когда-то народилось на русской земле.
С детства Казарин не раз слышал всевозможные притчи о старейшем своем родиче — невозможно дерзком и самостоятельном. Рассказывал о нем покойный отец, часто вспоминали и в семействе дяди. Как правило, рассказы эти заканчивались одинаково осуждающе: «Ай-ай! Такие ангажементы, такой успех повсюду имел, а ничего не накопил, не нажил!» Этого-то и не могли простить. Деньги в семействе Казарини почитались свято.
Затем, вступив в самостоятельную цирковую жизнь, Леонид Казарин сам повстречался однажды со своим удивительным предком. Встреча была недолгой, на перепутье, но в памяти Казарина сохранился ироничный голос: «Дай-ка поглядеть на тебя. В кого пошел? Родственников у меня хватает, да все не такие, каких бы хотел!» С тех пор Казарин больше не встречал Николо и был убежден, что жизнь древнейшего родича давно уже окончилась.
Сейчас, вслед за Анной войдя в комнату, Казарин услыхал слабый, дребезжащий голос:
— Кто там, Анюша? Кто пришел?
— Леонид пришел, дедушка, — отозвалась она с запинкой. — Леонид Леонтьевич!
— Ах, это он. Пускай войдет.
Старик сидел, вернее — полулежал в кресле. А за спиной у него вся стена была в афишах. С затрепанными краями, с лубочной резкостью красок — афиши свидетельствовали о тех давно прошедших временах, когда не только в России, но и в крупнейших европейских цирках гремело имя наездника-жокея, прима-жокея, экстра-жокея Николо Казарини.
Победно смотрел он с афиш: короткая куртка, расшитая позументом, лакированные полусапожки без каблука, ноги, обтянутые трико. В одной руке полосатая каскетка, в другой — тонкий хлыстик. Белозубая улыбка из-под нафабренных усиков. Ах, как полон был сил, как упоен был гибким своим телом этот молодой красавец!
Теперь же в кресле сидело существо, напоминающее не столько человека, сколько мумию, мощи, почти скелет. Пальцы рук как искривленные крючки. Омертвелая кость заострившихся колен. Череп без единого волоска, обтянутый истончившейся и побуревшей кожей.
— Подойди поближе, Леонид. Я уж подумал — навестить позабудешь.
— Что вы, дедушка. Только утром приехал сегодня и немедленно. Вы превосходно выглядите! Радостно убедиться!
Теперь старик поднял, наконец, веки. В разительном несоответствии с омертвело недвижимым телом оказались его глаза — большие, глубокие, неугасимо насмешливые.
— Вот, значит, как? Говоришь, превосходно выгляжу? Чего ж другого ждать от тебя? В иллюзиях, слыхал, преуспеваешь. Оно и видно. Иллюзионист!
— Что вы, дедушка! Я от чистого сердца!
— От чистого? Хорошо, если так! Садись поближе. И ты садись, Анюша.
— Я, дедушка, лучше пойду. Муж, верно, дожидается.
— Никуда не денется муж. Интересно мне поглядеть и на тебя, и на Леонида. На младших. А муж потерпит, никуда не денется.
Анна покорно присела. Украдкой взглянув на нее, Казарин убедился: красивая, по-прежнему красивая. И вспомнил прошлое.
Жизнь его в семействе дяди подошла к концу. Уезжал рано утром. Анна подстерегла момент, когда никого вблизи не было, и порывисто прильнула щекой к щеке.
— Дожидаться будешь? — спросил он и почувствовал, как вспыхнула ее щека. — Я вернусь и увезу тебя. Дождешься?
Она прижалась еще сильней.
Вернуться смог лишь через несколько лет. При первой же встрече напомнил про уговор, но Анна, коротко качнув головой, ответила, что выходит за Сагайдачного. Ответила деловито, сухо. И не было больше косы до пояса — ее сменила чинная прическа. И глаза стали какие-то холодные.
