Александр Розен - Почти вся жизнь
— Так… На вот заявление. Надо бы сходить с тобой, да времени нет, опаздываю на работу. Граждане, кто может свести девочку в бюро заборных книжек? Это же рядом…
— Я могу, — сказала Анна Евдокимовна.
В бюро заборных книжек сказали, что заявление рассмотрят к завтрашнему дню.
— А сегодня ты ела что-нибудь? — спросила заведующая.
Девочка покачала головой.
— Я тебе дам талон на суп, — сказала заведующая. — Это ваша родственница? — спросила она Анну Евдокимовну.
— Нет.
— Ну, все равно. Возьмите ей суп в столовой, где вы обедаете. А чего ты так руки держишь? Замерзли? — Она быстро сняла варежки с Надиных рук. — Ну-ка, пошевели пальцами! Так. Теперь спрячь руки в карманы. Уж на суп-то я тебе дам талончик…
В столовой Анна Евдокимовна вынула из портфеля хлеб и разделила его пополам.
— Так ведь это же вам на сегодня и на завтра? — спросила Надя. — Ну, ничего. Мне, наверное, завтра выдадут карточку, я тогда возьму на завтра и послезавтра.
И она принялась за суп, отщипывая от хлеба маленькие кусочки.
— Теперь я вас до дому провожу, — сказала после обеда Надя и осторожно взяла Анну Евдокимовну под руку, словно боясь, что та может поскользнуться и упасть.
«Вот уже два дня девочка живет совершенно одна, а я об этом ничего не знаю», — думала Анна Евдокимовна…
— Почему ты мне не сказала, что тетя от тебя ушла?
— Совестно было об этом на уроках говорить, — тихо ответила Надя. — Ну вот, мы и дошли. Спасибо вам, до свидания!..
Но Анна Евдокимовна все стояла у ворот дома.
Какое-то неизъяснимое чувство притягивало ее к удалявшейся Надиной фигурке. Как будто тоненький ее след еще связывал Анну Евдокимовну с той жизнью, которую она сегодня покинула. Вот еще немного — и Надя скроется за поворотом.
— Надя! — крикнула она. — Надя! — крикнула она громче, боясь, что девочка не услышит.
Надя обернулась, подбежала к ней:
— Вам дурно, да? Я вас по лестнице провожу…
— Нет, ничего, — сказала Анна Евдокимовна и вздохнула: — Если хочешь, можешь зайти ко мне.
— Очень хочу, — сказала Надя. — А я думала, что вы не хотите.
Дома Анна Евдокимовна прилегла на постель.
— Дров у вас, конечно, нет? — спросила Надя.
— Есть еще немного…
Анна Евдокимовна заснула мгновенно. Когда она проснулась, топилась печурка. Надя сидела на табуретке и рассматривала открытки в альбоме. Анна Евдокимовна видела, как она тихонько встает, на цыпочках подходит к шкафу, кладет альбом на прежнее место и, взяв новый, на цыпочках возвращается к своему месту у печурки.
— Надя!..
— А вы спали, — сказала девочка. — Целый час спали. У вас книг как много! Хотите, я вам что-нибудь вслух почитаю? — Она взяла с полки запыленный томик в старинном переплете и, закрыв вьюшку, села поближе к Анне Евдокимовне. — Ой, да у вас тут закладка! Вы не дочитали до конца?
«Вот в толпе, которая вереницей проносится в моем воспоминании, один образ, спокойный и тихий. Он в своей невинной любви и детской прелести говорит: остановись, вспомни обо мне. Я исполню это…» — читала Надя, и Анна Евдокимовна не прерывала ее, хотя наизусть знала эти любимые строки.
Книга жила заново. Писатель был третьим здесь, желанным и необходимым.
— Ну, довольно, — сказала наконец Анна Евдокимовна. — Надо ложиться спать. Постели себе на диване.
Но когда Надя погасила коптилку, она долго еще лежала с открытыми глазами.
— Анна Евдокимовна, вы уже спите?
— Чего тебе, Надя?
— Можно мне к вам?
Она слышала, как Надя встала и, подбежав к ее постели, быстро нырнула под одеяло. Девочка всем телом прижалась к Анне Евдокимовне и, обняв за шею, сказала:
— У меня есть сухарик. Я его давно припрятала. Сейчас съедим, да? — Она быстро сунула Анне Евдокимовне половину сухарика.
— Вкусно, да? — спросила Надя. — Ну, теперь будем спать.
Встала Надя рано и разбудила Анну Евдокимовну.
— Я за карточками — узнать, — говорила она, — а потом я домой зайду. В школе мы увидимся, и в перемену я все расскажу.
— Хорошо, — сказала Анна Евдокимовна. «Надо поговорить с Рощиным», — подумала она, когда Надя ушла.
Анна Евдокимовна искала слова, которые могли бы объяснить Рощину пережитое, не находила их и боялась встречи. Она нарочно вышла из дому позднее обычного.
Еще издали Анна Евдокимовна увидела Рощина. Он стоял у ворот своего дома, размахивая руками и притопывая, чтобы согреться. Заметив Анну Евдокимовну, он быстро пошел ей навстречу.
— Так я и знал, что придете, — сказал Рощин вместо приветствия и, взглянув на часы, прибавил: — Извините, спешу.
Она взглянула на него с благодарностью.
Анна Евдокимовна уже начала урок, когда Надя вошла в класс. По веселым глазам девочки она поняла, что с карточками все благополучно. Надя, сев поодаль, знаками показывала учительнице, что карточки ей выдали, и наконец, не выдержав, вытащила карточки и разложила их у себя на коленях.
В перемену Анна Евдокимовна подозвала Надю.
— Что у тебя дома? Вернулась тетя?
Лицо девочки сразу же стало виноватым.
— Нет, не вернулась.
— Как же ты теперь жить будешь?
— Не знаю, — сказала Надя, испуганно глядя на Анну Евдокимовну.
— Возьми свои вещи и на саночках перевези ко мне. Слышишь?
— Слышу, — сказала Надя тихо. Потом вдруг бросилась Анне Евдокимовне на шею и поцеловала.
— Куриные нежности! — заметил Миша Алапин.
Сразу же после занятий Надя со всем своим незатейливым имуществом перебралась к Анне Евдокимовне. Она даже привезла ветхий кухонный столик.
— Для растопки, — объяснила девочка.
Вечером, разламывая стол, Надя сочинила целую историю о корабле, потерпевшем крушение, и о том, что она ловит теперь в бурном океане то немногое, что осталось от гордого корабля.
Но вскоре оказалось, что они не мореплаватели, а отважные полярники. Надя называла кровать и диван нартами, одеяла — спальными мешками. Она ходила по комнате со щепкой в руках, нахмурившись, смотрела на нее и поминутно сообщала:
— Пятьдесят пять ниже нуля, шестьдесят ниже нуля. Анна Евдокимовна, сейчас льдина треснет!
Но утром, когда Анна Евдокимовна собралась уходить, Надя еще лежала.
— Что с тобой, Надя? Нездоровится?
— Нет, ничего… Сейчас я встану. Спала, а не отдохнула, — призналась девочка.
Анне Евдокимовне хорошо было известно это состояние утренней беспомощности. Лицо Нади казалось совсем прозрачным. «Как воск», — вспомнила она слова Рощина.
— Сегодня ты в школу не пойдешь, — сказала она девочке.
— Ой, что вы, Анна Евдокимовна! — Надя приподнялась. — Нельзя. Идите, идите, я вас догоню.
«Они и так как воск… как воск», — вспоминала Анна Евдокимовна слова Рощина. И раньше она думала об этих словах, но только сегодня, когда Надя так настойчиво потянулась к школе, Анна Евдокимовна до конца поняла их внутренний смысл.
Рощин не только заботится об учебе, он убежден, что ежедневные занятия поддерживают самое жизнь детей. Но как же так? Ведь занятия не могут дать детям лишних калорий. Скорее наоборот. Занятия требуют от детей дополнительных усилий. Но Рощин не спец по калориям. Калории, видать, путаное дело.
После уроков Надя подошла к Анне Евдокимовне:
— Я сейчас в столовую побегу, а вы спокойно идите домой. Я все принесу.
Когда Анна Евдокимовна пришла домой, девочка еще не вернулась. Анна Евдокимовна ждала ее тревожась. Это чувство было новым, еще не изведанным в жизни. Она и раньше беспокоилась, если кто-нибудь из учеников не являлся или опаздывал на занятия. Но такое щемящее душу беспокойство возникло только теперь, когда она почувствовала неразделимость своей и Надиной судьбы.
— Вы меня, наверное, ругаете за то, что я так запоздала.
Анна Евдокимовна обняла девочку. Ей было весело слушать пустяковые новости, и когда она принялась за обед, ей было приятно следить, как Надя, высоко поднимая ложку, не спеша ест суп.
Быть может, давно заглохшее чувство дало живые ростки и запоздалое материнство проснулось, чтобы согреть и осветить зимнюю ночь? Ей казалось, что никогда в Ленинграде не было таких длинных ночей. Как будто немецкое кольцо вокруг города сжало и без того короткий январский день.
Они вставали утром в полной темноте и домой возвращались в сумерках. Анна Евдокимовна видела, как оживают дети в теплом и светлом «классе» — на квартире Рощина. Левшин, который теперь часто приходил на уроки, был доволен.
— Хорошо у вас, — искренне говорил он. — Но смотрите, придет весна, наладим школьное хозяйство и выселим вас отсюда. — По его утомленному лицу видно было, как сложно все то, о чем он говорил смеясь.
