Владимир Санин - Старые друзья
— О чем?
— Ты, я слышал от участкового, врезал кому-то — вот Лыкову и материальчик; не на одном, так на другом подловит, кто из нас без греха… Уверен, уже на ближайшем собрании облает, готовься.
— А его только первая группа поддержит.
— Какая первая? — не понял Медведев.
— А я наших ветеранов делю на три основные группы. Первая — твердолобые мастодонты, благополучные, они о генералиссимусе или хорошо, или ничего. Вторая — люди мыслящие плюс те, кого он послал лес валить да каналы рыть; а третьи — в идейном, как говорят, вакууме, толкуют в основном о пенсиях, льготах и безобразиях в торговле водкой.
— Похоже, — подумав, согласился Медведев. — Хотя и там, и здесь имеются люди вполне порядочные.
— Иван Кузьмич, дорогой, — сказал я, — а кто в наше время порядочный? Никому подлости не сделал, ни кого на службе не подсидел, упавшего не добивал, жену друга не соблазнял — порядочный! Смешно! А ведь и таких немного найдется, слишком долго жили-были во лжи и фальши, научились врать, воровать и, не стыдясь, друг другу в глаза смотреть… Знаем, что вор, жулик, дачу и машину неизвестно за какие деньги купил — а руку подаем… В Древнем Риме жил и мыслил философ Сенека, ТОТ самый, который на свою голову воспитал кровавого Нерона. А вокруг каждого диктатора — это закон, Кузьмич! — как грибы вырастают подонки, доносчики, предатели и просто сволочи, без совести и чести. И Сенека написал о своем времени: «Что были пороки, то стали нравы». Точно и умно! Можешь себе представить, чтобы Пушкин или Чехов за царя-батюшку стихи-рассказы писали и требовали дать ему литературную премию, как это было при почти что великом Брежневе? Или чтобы Толстой и Достоевский, не прочитав книгу собрата-писателя, требовали за эту книгу изгнать его из своих рядов? Главное — не прочитав, а только из стремления угодить властям, Показать свою преданность. А наши — дружно изгнали, а сегодня не моргнув глазом столь же дружно восторгаются и самим Пастернаком, и «Доктором Живаго». Да мы смысл слова «порядочность» забыли! Величайший и гениальный не только миллионы людей погубил, он и живым души растлил-испохабил, для него честь и совесть были крамолой, с корнем их, с корнем!
— Ну ты даешь, — Медведев покачал головой, — меня, надеюсь, ты в мастодонты не записал, но и при Сталине было немало хорошего. Не все доносили, не все добивали и предавали. Вспомни фронтовых товарищей и не оскорбляй их своим обобщением, не посягай на святое, Антоныч.
— Извини, Кузьмич, может и переборщил, — согласился я. — На святое не посягаю, фронтовых товарищей чту и Пелагей Федора Абрамова, что вместо трактора в плуг впрягались, и всех тех, кто страну спасал. Было и при Сталине хорошее, не всех он растлил, не всех рабами сделал, не все сапоги ему лизали.
— В том-то и дело, если б все — то хоть пулю в лоб… Ладно, хватит о нем, и так сердце щемит. И, рядовой Аникин, считай, что приказ: с Алексеем Фомичом на сию щепетильную тему помалкивай, его не переубедишь. А уж кто порядочней! Нет, Гриша, все-таки порядочные люди были и остались. Хотя согласен, в те времена гражданское мужество было явлением куда более редким, чем военное…
— Тоже закон, товарищ полковник! Делать доброе дело, когда это безопасно, может всякий, а вот когда это опасно… Читал, как Петр Леонидович Капица пытался посаженных физиков спасать? Или, к примеру, твое письмо…
Медведев поморщился.
— Ладно, вот тебе более свежий пример, Мишка-пушкинист рассказывал, только не ручался, быль или легенда… Я собирался тебе пересказать, когда мы деньги на памятник Василию Теркину переводили, но обстановка была не та. История такая. У Твардовского созревал
юбилей, друзья шутили, что пора сверлить дырочку для Золотой Звезды, а как раз в это время Александр Трифоныч воевал с властями за одного несправедливо осужденного, фамилию забыл: письма писал, пробивался к большому начальству и прочее. А ведь членом ЦК был.
Конечно, за такое поведение вообще можно было юбилей зажать, но все-таки великий народный поэт, не очень удобно зажимать — дали орден. И вот, вручая Твардовскому этот орден, вручавший, не помню кто, сказал: «Сам виноват, что только орден, не ввязался бы в историю с
этим, получил бы Героя». И Твардовский с ходу ответил: «Первый раз в жизни слышу, чтобы Героя давали за трусость». Быль, небыль, а как сказано, а?
— Хорошо сказано, — кивнул Медведев, — так бы и Василий Теркин ответил… Гриша, а твой приятель Василий Трофимов давно не объявлялся?
— А мы с ним сегодня Птичку встречали.
— Хорошо бы его послушать, во многом не могу разобраться.
— Думаешь, он сам разобрался? Информации, фактов у него много, но знать больше вовсе не значит знать глубже. Все хором подхватили: «Перестройка! Ускорение!», а никто толком не понимает, как перестраиваться и что ускорять. Вася, к примеру, но это между нами, считает, что не ускорять, а замедлять следует, не надрываться для мифического будущего, а на сегодняшний народ качественно работать, спокойно и без надрыва. Но честно признался, что наверху свое мнение не высказывает, не то в два счета вылетит на заслуженную персональную пенсию.
— Так не собирается Трофимов объявиться?
— Со временем у него паршиво, не обещает. Да у тебя самого нынешние генералы армии на фронте приятелями были.
— И даже один маршал. Не встречаемся, открытками на праздники обмениваемся.
— Иван Кузьмич, за Победу ведь мы с тобой не выпили, а у меня в заначке четвертинка.
— Что же, доставай, если не жалко.
Мы выпили за Победу, потом, не чокаясь, за Андрюшкину светлую память. Вообще-то мне пить вредно, разнюнюсь и становлюсь слезливым, так что спасибо партии и правительству, что с водкой трудности и четвертинка была одна-единственная. Поделился я этой мыслью с Медведевым, обнаружил, что мы единомышленники, и вспомнил, что в кладовке лежит история о том, как Андрюшка поставил неслыханный рекорд. Медведев согласился послушать, и я достал папку.
XI. ИЗ КЛАДОВКИ
(Как мой братишка оконфузился)
Лично я свидетелем этой истории не был, поскольку лежал в госпитале, но сведения имею достоверные: Птичка рассказала, а Вася и Андрюшка подтвердили слово в слово.
После трех или четырех, не помню, операций я вырубился полностью, несколько дней в сознание не приходил, и Андрюшка с Птичкой не ели, не пили и от койки, на которой я валялся, не отходили. Говорю об этом обстоятельстве лишь потому, что оно в дальнейшем сыграло свою важную роль. Настал, однако, день, когда я очухался и что-то такое промяукал, давая понять, что помирать нам рановато, как пел Бернес в знаменитой песне про фронтового шофера. Весть о том, что Аникин-старший не просто ожил, а потребовал притащить ему еду, быстро распространилась среди широких масс, и Вася где-то раздобыл спирта, чтобы отметить это заурядное для человечества, но приятное для друзей событие. Победу уже отпраздновали, дисциплинка в армии только налаживалась, и начальство на подобные мероприятия пока что смотрело сквозь пальцы — что ни говори, а братья-славяне заслужили право на разрядку. Банкет в честь воскресшего друга состоялся в пустовавшем домике на окраине города Форста, и стол был сервирован отменно: тот самый спирт и на закуску несколько килограммовых банок американской свиной тушенки, на солдатском жаргоне называвшихся «второй фронт». И пока Птичка мыла стаканы, а Вася разливал по ним зелье, изголодавшийся за дни моего небытия Андрюшка набросился на тушенку и в считанные минуты схрямкал целую банку. Прошу запомнить и это обстоятельство, а также то, что пить мы с Андрюшкой на фронте не приучились, сивушного запаха не выносили и меняли водку на табак.
И вот пошли тосты, началось пиршество, и Андрюшка залпом один за другим выкушал два стакана разбавленного спирта. Это вызвало законный интерес собравшихся друзей (были еще Грачев с Натальей), поскольку, как известно, у нас на Руси умение пить стаканами почитается добродетелью, недаром сам Шолохов в «Судьбе человека» с уважением констатировал подобный факт. «Понимаешь, Гриша, смотрю в его глаза — совершенно трезв! Ну, будто два стакана газированной воды выпил», — рассказывала обеспокоенная Птичка. И когда Андрюшка, не моргнув глазом, выпил третий, а за ним четвертый стакан, начался ажиотаж. На этом спиртное кончилось, Андрюшка — как стеклышко, чудо природы!
Молва об этом потрясающем подвиге облетела дивизию, и Андрюшка, как опять же принято на Руси, подвигом этим очень гордился и скромно кивал, когда восхищенные солдаты спрашивали, верно ли, что он за какой-то час принял литр. Подвиг обсуждали всенародно, и общественное мнение сочло, что совершен он был в состоянии сильнейшего душевного подъема, нейтрализовавшего воздействие алкоголя на организм.
Потом я снова помирал, и Андрюшка от меня не отходил, потом они с Птичкой повезли меня в Москву, и когда я наконец выписался, Андрюшка кликнул друзей, чтобы отпраздновать этот факт и заодно показать, как умеют пить орлы-гвардейцы.
