Олег Грудинин - Комсомольский патруль
— Вот, полюбуйтесь! — доложил командир группы. — Этот субъект драку в буфете затеял. Патруль обругал, меня ногой по коленке ударил. Пришлось вести силой.
— Подойдите поближе к столу, — пригласили субъекта. — А то вас не видно.
Никакого ответа. Просьба явно не дошла до ушей молодого человека. Правая нога его будто сама по себе выдвинулась вперед и немного в сторону, руки спрятались за спину, глаза внимательно изучали потолок.
— Подойдите к столу, — взял его за плечо командир группы, — вам же сказали.
— Ах, вы меня! — спохватился молодой человек, как бы с трудом очнувшись от глубокого раздумья. — Простите, я не расслышал. Что вы хотели?
— Бросьте скоморошничать, подойдите к столу.
— К столу. А мне там делать нечего, — пожав плечами, парень усмехнулся. — Если нужно, подойдите сами. — Взгляд его снова уперся в потолок.
— Хорошо, если вы такой гордый, я подойду к вам.
Нина Корнилова сделала шаг вперед:
— Как вас зовут?
— А с вами я вообще не хочу разговаривать, пигалица. — Он свысока оглядел Нину. — Пусть ко мне вот тот подойдет. Он, кажется, главный?
— Издеваешься?!.
Кто-то из членов штаба не выдержал, ударил кулаком по столу.
— Ребята, подведите его сюда.
Повторять не пришлось. Субъекта попросту переставили с места на место.
— Тираны! — истерически взвизгнул он. — Эсэсовцы вы, гестаповцы! Это вы так воспитываете? Это ваша свобода?
По лицам комсомольцев я понял, что сейчас может произойти плохое. Выскочив из-за стола, я отгородил ребят от «Поборника свободы».
— Врешь, — произнес я, с трудом сдерживая желание ударить его. — Мы не эсэсовцы и не гестаповцы. Они насаждали преступность и хамство, а мы его выводим. Так что свободы хулиганить и издеваться над людьми от нас не жди. Не будет тебе такой свободы.
— Иди ты!.. — сразу потеряв свой лоск, процедил он сквозь зубы. — Всякий будет мне мораль читать. — С губ его сорвалось грязное ругательство.
— Ракитин, — не попросил, а почти простонал командир группы. — Отпусти меня отсюда. Не то я его сейчас изуродую.
Я повернулся к командиру группы, и... за моей спиной раздался звук громкой пощечины. Нина, вся красная от гнева, стояла около хулигана. Глаза у нее были полны слез, грудь высоко вздымалась. Казалось, она вся стала как-то выше, стремительней.
— Вот! — наконец проговорила Нина высоким звенящим голосом. — Вот, пусть он еще раз повторит то, что сказал, пусть, если у него осталась хоть капля совести! Может, он даже ударит девушку. На, ударь!
— Нина, — коротко приказал я, — выйди отсюда немедленно, слышишь! Немедленно!
Меня самого уже колотила нервная дрожь. Но надо было брать и себя и людей в руки.
— Уходите! — скомандовал я ребятам, задержавшим хулигана. — Ваше место наверху. Нина, а ты пойдешь домой сейчас же, слышишь? Завтра мы с тобой поговорим в райкоме. Вы же, — повернулся я к виновнику всей этой сцены, — лучше подойдите к столу. Я вам настоятельно советую.
Как ни странно, но его поведение после пощечины совершенно изменилось. Перед нами неожиданно оказался другой человек: губы его тряслись, спина сгорбилась.
— Вы не имеете права, — попробовал он протестовать, подойдя к столу. — Это насилие над личностью. Я пойду в суд, в газету буду жаловаться!
— Жалуйтесь, — сухо ответил я, — это ваше право. Заодно пожалуйтесь и на то, что вы организовали драку в Доме культуры, ударили человека, который, видимо, слабее вас, ругались нецензурными словами. Кстати, о гестаповцах: еще Горький сказал, что от хулигана до фашиста один шаг. Запомните эти слова. Может быть, они к вам относятся. Ваше имя и профессия?
— Я ударил за то, что меня обозвали дураком, — проговорил он, делая вид, что не расслышал мою последнюю фразу.
— Ваше имя и профессия?
Виктор Куркишкин оказался «маменькиным сынком». Нигде не работал. Получая от папы с мамой тысячу рублей в месяц, он кончал, видите ли, школу рабочей молодежи.
— Мой сын — яркая индивидуальность, — заявила его мамаша членам комсомольского патруля, пришедшим к нему на квартиру для разговора с родителями. — Он не терпит никакого насилия. Мы в седьмом классе пробовали ругать его за плохие отметки, он бросил школу и три года сидел дома. Теперь сам пошел учиться. С ним можно только по-хорошему.
Отец Куркишкина только помалкивал, изредка бросая умоляющие взгляды на свою дородную супругу.
Вечером, после трудового дня, мы долго писали гневное письмо в одну из проектных организаций города, где работал отец Куркишкина.
А на следующий день с танцев привели Валерия Чеснокова и Люсю Чиженюк. Эти вели себя иначе.
— Задержаны за искажение танцев, — доложил командир, — и одеты как попугаи.
— Здравствуйте, — поздоровались мы, разглядывая эту пару. — Садитесь, вот стулья.
— Что вы хотите, — кокетничая, спросила Люся, — чтобы мы одевались иначе?
— У меня, возможно, плохой вкус, — сказал Валерий, — но мне моя одежда нравится. Если вы настаиваете, я могу в ней сюда не приходить. Только учтите, у вас устарелые взгляды, вы отстали от мировой моды лет на тридцать. В Европе сейчас все так одеваются.
— Давайте разберемся, ребята, — предложил я, — только чур не обижаться. Будем называть вещи своими именами. Можно?
— Пожалуйста! — Играя глазами, Люся заученным движением опустила ресницы и положила ногу на ногу так, чтобы край юбки оказался сантиметров на десять выше коленки. — Пожалуйста, вы здесь хозяева, мы — гости.
— Мы все здесь хозяева, — суше, чем мне хотелось бы, ответил я. — Это ваш клуб, как и наш.
— Да? Возможно, Но мы, кажется, отклонились от темы?
— Хорошо, вы правы. Давайте ближе к теме. — Я на секунду остановился, собираясь с мыслями.
Как ни странно, но у меня в этот момент появилось такое ощущение, будто они оба разглядывали меня, как подопытного кролика. Откуда у этих двоих такая самоуверенность?
— Поймите, ведь моды хороши тогда, — наконец заговорил я, — когда они красят человека, когда они не превращаются в пошлость и самоцель. А у вас? Ну вот ты, человек ты худой, длинный, ноги у тебя тонкие, как спицы, а еще брючки натянул такие коротенькие, что они только подчеркивают твой физический недостаток.
— Брюками делу не поможешь, — съязвил кто-то из ребят. — На стадион надо ходить, спортом заниматься, тогда и ноги будут ногами.
Я оглянулся. Слова эти произнес Яша Забелин — секретарь комитета комсомола швейной артели. Он последнее время частенько появлялся в штабе, и хотя обычно сидел молча, но я замечал, что стоило завести речь об одежде, как Яша начинал волноваться, делал робкие попытки вмешаться в разговор. Сегодня он, наконец, не выдержал.
— Ты вот послушай, — продолжал Яша, подходя к Чеснокову. — Я в одежде лучше тебя разбираюсь. Не сочти за хвастовство. Это, видишь ли, моя специальность. У меня специальность — портной. Слушай, давай по-серьезному, без ехидства, а? — Яша оглядел Чеснокова. — Вот ты хочешь быть хорошо одетым? Так ведь красота в строгости линий, в художественной законченности модели. А у тебя? Стиль — слово не плохое. Стиляга — плохое, а стиль — хорошее. Есть стили, веками созданные и в архитектуре и в одежде.
Яша волновался и торопился.
— Ты берешь пример с заграницы? Так ты бери хороший пример. Не клоунский, не попугайский! Ты послушай...
Но Чесноков не слушал Яшу, он, посмеиваясь, переглядывался с Люсей.
Я решил выручить Забелина:
— Это все верно, Яша, но погоди, дай мне досказать.
— Да, да, пожалуйста. — Люся слегка одернула юбку. — Я слушаю, это даже забавно.
— Вот именно, забавно! Я имею в виду вашу юбку. Зачем она разрезана в четырех местах так, что, извините, трусы видны? Вы скажете — мода? А я говорю — безвкусица и пошлость! Неужели вы действительно считаете, что кому-то доставляет эстетическое удовольствие смотреть на ваше розовое трико? Ведь вы же, кажется, умная девушка.
— Да брось ты, Валя, им доказывать! — не выдержав, вмешались ребята. — Это же папуасы, дикари. Девушка, а почему вы кольцо в носу не носите? На островах Фиджи это, говорят, распространено.
— Вы находите, что мне такое кольцо было бы к лицу? — Люся грациозным движением поправила волосы.
«Если бы не хищное выражение лица, ее можно было бы назвать даже красивой, — мелькнула у меня мысль.
— Ну хорошо, — сдал я, наконец, позиции, — этот разговор мы на время отложим. Если человек не видит, что он превратился в карикатуру, — наше дело сказать ему об этом. Но вас, кажется, сразу переубедить трудно, тут нужен не один разговор. А вот искажать танцы мы вам просто запрещаем. Для ваших танцев есть очень точное определение — порнография.
— А вы не видели, как мы танцуем, — без смущения возразил Валерий.
— Видел, — отрезал я. — Мы за вами уже с неделю наблюдаем. Вы не танцуете, вы издеваетесь друг над другом. А заодно, кстати, и над всеми окружающими.
