Иван Свистунов - Все равно будет май
— Я слушаю вас, Нонна Владимировна. — В голосе Афанасьева зазвучало беспокойство. — Что стряслось?
— Только что́ домой приходил Яков и уничтожил все ваши письма и фотографии. Сказал, что ему предложили рассказать все, что он о вас знает. Яков страшно напуган… Вы слушаете меня, Петр Николаевич?
Трубка молчала.
— Петр Николаевич! Вы слушаете?
— Да, да, я слушаю, Нонна Владимировна. Благодарю за доброе ко мне отношение. Жалею, что невольно явился причиной ваших волнений. Ничего страшного со мной не стряслось. Ваш муж…
— У меня нет больше мужа.
— Не понимаю!
— Я сейчас уезжаю к родным. С ним все кончено.
— Не спешите, Нонна! Подумайте!
— Я уже подумала.
— Ой ли! Не сгоряча решили?
— Не сгоряча. И не сегодня решила. Сегодня только последняя капля.
Петр Николаевич молчал. Тихо шумела и потрескивала мембрана. Заговорил с отдышкой:
— Что я могу сказать? Вам видней. А в связи с вашим сообщением доложу по секрету. Вероятно, на днях получу новое назначение — посылают командовать дивизией в Белорусский военный округ. Так что Яков несколько поторопился уничтожать письма и фотографии. Впрочем, пожалуй, и к лучшему — ясней все стало.
— Я рада за вас, Петр Николаевич.
— Благодарствую. А вот насчет мужа вы не горячитесь. Вообще-то он человек неплохой и честный. Да и вас любит по-настоящему.
— Вы так не думаете, Петр Николаевич!
— До сегодняшнего дня так думал. А сейчас… Вот и не знаю, что теперь думать. Страшная вещь страх. Даже честного человека может с панталыку сбить. Во всяком случае, надеюсь, что мы с вами останемся друзьями. Не так ли? И если что — к вашим услугам. Как друг! Хорошо? Договорились?
— Договорились, Петр Николаевич. Спасибо!
Глава третья
«МОЖЕ, В МАЕ, МОЖЕ, В ГРУДНИ…»
Как в воду смотрела прозорливая Ядвига Аполлинариевна Никольская!
После окончания Ленинградского Краснознаменного пехотного училища имени С. М. Кирова лейтенант Сергей Полуяров получил назначение на должность командира взвода в дивизию, расквартированную на Востоке, у черта на куличках.
Пять суток ехал Сергей Полуяров до Читы, потом еще километров двести трясся в кузове полуторки. И приехал. Ничего не скажешь: симпатичный уголок земли. Летом жара, как в плавильной печи, рыжая бесплодная пустыня, песчаные бури, слепящие глаза, выхолащивающие душу. Зимой и того хуже: морозы, рвущие землю, как аммонал, лютые, сдирающие кожу с лица ветры, снег колючий, как битое стекло.
Далекий гарнизон…
Все было так, как и предугадала Ядвига Аполлинариевна. Женам командиров приходилось самим носить воду, таскать из сараев уголь для отопления, бегать на склад за сухим пайком: пшеном, сахаром, макаронами, мясными и рыбными консервами. Ни театров, ни музеев, ни теплых уборных. И консерватории тоже не было. Не было даже обыкновенного рояля. В полковом клубе стояло истерзанное пианино с облупившимися клавишами, словно их изгрызли в мучительном экстазе любители музыки. Раз в неделю шли виденные-перевиденные кинокартины: «Веселые ребята», «Чапаев», «Закройщик из Торжка»… Три раза в год — на Октябрьские праздники, 23 февраля и в день Первого мая — устраивались концерты художественной самодеятельности. Раз в месяц заезжие пропагандисты из политотдела дивизии выступали с лекциями.
Женщины… Три официантки военторговской столовой, особы опытные, рассчитывающие при хроническом дефиците женского пола подхватить в мужья по меньшей мере комбата, две судомойки, повар, насквозь пропахшая вчерашним борщом, да несколько прачек. Вот и вся женская часть гарнизона, не считая жен старшего комсостава: командиры взводов и рот, как правило, ходили холостяками. А до ближайшего населенного пункта — восемьдесят километров!
Молодые командиры — взводные и ротные — жили в общежитии. Громко сказано — жили! Приходили только ночевать. Остальное время суток — от подъема до отбоя — проводили в казармах, на полигонах, на стрельбищах. Да и зачем им свободное время? Куда его девать? И комвзвода Сергей Полуяров с утра до вечера был со своими бойцами. Боевая, политическая, физическая подготовка. Строевые приемы и движение без оружия. Строевые приемы и движение с оружием. Подход к начальнику. Перебежки. Переползания.
Сергей рассказывал бойцам о свойствах и назначении боевого оружия, объяснял его устройство, способы разборки и сборки, учил метко стрелять, устранять задержки, чистить, смазывать. День за днем изучались темы: «Действия в наступательном бою», «Действия в оборонительном бою», «Действия в разведке, на марше, на посту». Дежурства, наряды, соревнования, кроссы…
Ничто не отвлекало молодого командира от выполнения служебных обязанностей. Недаром комбриг, начальник Ленинградского Краснознаменного училища, вручил ему аттестат с отличием.
Но в редкие часы отдыха, нарушая Устав караульной службы и правила внутреннего распорядка, к командиру взвода лейтенанту Сергею Полуярову приходили воспоминания. Москва, Третьяковская галерея, Гоголевский бульвар, который Нонна так мило называла по-старому — Пречистенский. Как далеко они остались позади! Не десять тысяч километров, а десять тысяч лет отделяли его от прошлого.
Вспоминал и кирпичный завод, зарой, старых друзей-заройщиков. Где теперь Алеша Хворостов? Стал ли поэтом? Что-то не встречаются в газетах и журналах его стихи. Видно, не очень просто взобраться на Парнас. А жаль! Парень Алешка талантливый. Как живет спокойный, невозмутимый Назар Шугаев? А ершистый правдолюбец Семен Карайбог? По-прежнему ли воюет со злом?
Но была в воспоминаниях Сергея Полуярова одна запретная зона — Настенька! Давно нет любви к ней, а чувство вины и стыда осталось. Как мог он так обидеть славную светлую девушку, доверчиво смотревшую в его глаза! Навсегда ушло прошлое. Не вернется Золотая улица под луной, черные кроны кленов, ночные паровозные гудки, серые доверчивые глаза.
И однажды, томимый запоздалым раскаянием, надеясь хоть как-то искупить свою вину, Полуяров решил написать письмо Настеньке. Долго колебался. Столько лет молчал — и вот… Верно, давно она забыла его, вышла замуж. Стоит ли ворошить прошлое? Не причинит ли он своим ненужным письмом ей новую боль?
И все же написал:
«Здравствуй, Настенька!
Хорошо понимаю, с каким недоумением ты развернешь мое письмо. Постараюсь объяснить, почему я взялся за перо. По молодости лет, по глупости и легкомыслию я поступил очень нехорошо. Сейчас мне даже трудно объяснить, почему я так поступил. Да и нужны ли мои объяснения!
Можешь только поверить: мне до сих пор стыдно. Не буду лукавить. Любви к тебе давно нет, многое забылось, а вот стыд остался. Пишу с надеждой, что ты простила меня. Плохо жить, когда чувствуешь на своей совести вину.
А мне сейчас скверно. Не думай только, что со мной стряслась беда, что у меня неприятности по службе или еще что-нибудь в таком роде. В этом отношении у меня все в порядке. И хотя в народе говорят: от сумы да от тюрьмы не отрекайся, мне они не грозят. Беда у меня другая: не задалась личная жизнь. Впрочем, это касается только меня.
Сейчас я часто вспоминаю зарой, наших старых товарищей. Несмотря ни на что, хорошее было время! Как теперь я понимаю замечательные слова Пушкина: „Все мгновенно, все пройдет, что пройдет, то будет мило!“
Если ты еще помнишь меня и будет охота — напиши, как живешь, как сложилась твоя судьба.
Прости меня, если можешь.
Желаю тебе всего хорошего!
Сергей».
В одном Сергей Полуяров оказался прав. Письмо его разворошило прошлое. Настенька читала письмо с ощущением, будто на самом дне комода нашла старый альбом с давно забытыми, выцветшими от времени фотографиями.
…Ушел железнодорожный состав. Увез Сережу. Куда? Сколько дней продлится его дорога к месту службы в армии? Настенька подсчитывала: ну, пусть пять дней езды туда да пять дней будет идти его письмо. Всего десять дней. Через десять дней она получит первую весточку от Сережи.
Прошло десять дней. Письма не было.
Почему она решила, что поезд будет идти пять дней? А если его послали служить на Дальний Восток? Десять суток туда, десять суток обратно. Весточка может прийти и через двадцать дней.
Письма не было!
Когда прошел месяц, она окаменела в ожидании. Верно, что-то случилось! Заболел? Простудился? Или попал в какую беду? Хуже всего — неизвестность! А тут расспросы:
— Что пишет служивый?
— Как дела у Сереги? Не вышел ли в Чапаевы?
— Когда на побывку приедет?
На Новый год из Москвы на каникулы приехал Алексей Хворостов. Наговорил с три короба: ходит на все лекции и вечера в Политехнический музей, видел всех известных московских писателей, даже познакомился с Николаем Николаевичем Асеевым.
