Олесь Донченко - Золотая медаль
— Вы случайно не были у нашей юной невесты?
— Я пришла, чтобы рассказать вам. Возможно, это надо было сделать завтра. Но я не могла ждать завтрашнего дня…
Юля говорила возбужденно, весело. Она, наверное, спешила сюда, раскраснелась, а волнение прибавило ей еще больше румянца.
— Это прекрасно, что вы пришли именно сегодня. Говорите сейчас же: успех?
— Думаю, что да. А вот доказательств у меня нет никаких. Я лишь чувствую, что это — успех, хорошее начало. Варя мне ничего не ответила.
— Она и не могла вам сразу все сказать.
— Ну, конечно. Она его любит, Юрий Юрьевич, своего фотографа. Я знаю, как это бывает, как это…
Она вдруг ужасно смутилась и замолчала.
— И мне известно, что вы знаете, Юля, — улыбнулся учитель. — Вы же оба, хорошие мои, — и вы, и Виктор, — как на ладони. Будьте же мужественной, — пошутил, — смело смотрите фактам в глаза.
— У нас… у меня с ним дружба.
— Да, да, Юля! Большое чувство! Послушайте меня: живите чувствами большими, бойтесь всего мелочного. Как это унижает человеческое достоинство! А вот у того фотографа, думаю, есть некоторый расчет, коммерция. Я никогда его не видел, но представляю напомаженные волосы, аккуратненький пробор, маникюр. За этим, знаете — нуль, пустота.
Юрий Юрьевич вдруг стал серьезнее:
— А все же она как-то должна была отвечать, как-то реагировать?
— Варя? Она заплакала. И так тихо, как ребенок.
— Юля, это и был ответ! Это был настоящий ответ! Почему же вы сразу не сказали мне об этом?
Жукова пожала плечами:
— Она просто заплакала.
— Заплакала, так как восприняла ваши слова. Сомневается. Будет думать. До сердца дошло. А что вы думаете делать дальше? Не думайте, что уже отвоевали Лукашевич. Это только начало. Парикмахер ее так себе, без борьбы, не отдаст.
— Фотограф, Юрий Юрьевич. Я вам еще не сказала… Лукашевич чудесно поет, у нее прекрасный голос.
Учитель развел руками:
— Вот в самом деле — не сказали о важнейшем!
Жукова глянула удивленными глазами:
— Важнейшем?
Тогда учитель тихо, но выразительно промолвил:
— А вы хорошо подумайте, почему я так сказал. Вы поймете.
* * *На газовой плите что-то ужасно скворчало, шипело, в кухне метались раскрасневшиеся «три грации». Марийка сбивалась с ног. До ужина оставалось каких-то два часа, а еще далеко не все было готово. Хотелось, чтобы к приходу гостей уже был накрыт стол.
Юля томилась над мороженым — оно чему-то очень медленно застывало. Нина проворно резала кружочками колбасу, резала сыр, открывала баночки с сардинами и шпротами, в конце концов, оцарапала в кровь пальцы и пошла к Евгении Григорьевне по йод. Но в этот момент зазвенел звонок в передней, и Нина, срывая на ходу фартук, побежала отворять. За нею вышла и Евгения Григорьевна.
Пришли первые гости — Витя Перегуда и Вова Мороз. Они вежливо приветствовали хозяйку с днем рождения и здесь же вручили ей свои подарки — хрустальную вазочку и небольшой натюрморт в масляных красках: на тарелке яблока и виноградная гроздь.
Картину рисовал сам Вова Мороз. Это был парень с непослушными волосами, с выпуклым лбом и широким носом, будто он расплющил его об оконное стекло. В школе Мороз давно получил славу художника и мечтал на будущий год пойти учиться в художественный институт.
Нина ахнула:
— Вова! Яблоки живые! Просто живые! Чудесный натюрморт, Вовка! Евгения Григорьевна, где вы повесите эту картину? Пошли! Надо на самом видном месте. Возле зеркала, хорошо?
Выскочила из комнаты и Марийка с консервной банкой в руках.
— Чего вы здесь встали? — позвала она. — Мамочка, Нина, приглашай!
Вова и Виктор сняли пальто и, подталкивая друг друга, несмело прошли в гостиную.
После этого звонок звонил уже раз за разом. Пришли две подруги Евгении Григорьевны из института генетики, пришла также ее коллега по работе, с которой она проводила опыты над кустистой пшеницей.
Марийка ждала Юрия Юрьевича. Ждали его и Нина и Юля. У каждой из них было о чем поговорить со своим учителем.
До восьми часов, когда решено было сесть за стол, оставалось десять минут, а учителя еще не было.
— Мам, неужели он не придет? — разочарованно промолвила Марийка. — Может, у него в самом деле какое-то неожиданное заседание или совещание. Ведь он — депутат районного Совета, у него, кроме школы, еще столько общественной работы. Вот предчувствую, что не придет.
Она постояла у окна, посмотрела на улицу и задумчиво пошла в гостиную. Витя рассказывал Юле и Нине, как встретил по дороге Мечика.
«Вы куда?» — спрашивает. «На вечеринку» — говорю. Он аж подскочил: — «На какую вечеринку? К кому? Счастливые! А я не знаю, куда себя приткнуть. Возьмите и меня, ребята!» — «Тебя же, — говорю, — не приглашали». А он: «Ничего, Марийка не выгонит!»
— Вот наглец! — вдруг вспыхнула Нина. — Ну пусть бы, пусть бы пришел! Я бы ему!
— Не знаю, — говорю, — насколько ты там желательный гость, Мечик.
— А он что?
— Вознегодовал ужасно. Считает, что его везде должны принимать с раскрытыми объятиями.
Все любовались картиной Вовы Мороза.
— Это с натуры? — спросила Евгения Григорьевна, — Узнаю боровинку.
Наконец пришел Юрий Юрьевич. Веселой гурьбой выбежали встречать его в прихожую. Учитель принес букет живых цветов.
Юля и Марийка помогли ему снять пальто, он вошел в прихожую, потирая от холода руки, свежий, гладко побритый, с подстриженной бородкой.
— Молодежный слет! — весело воскликнул он. — И все давние знакомые: Вова, Виктор, не говоря уже про наших комсомолок — будущих астрономов, писательниц…
Потом он взял за руку Марийку и, как маленькую, подвел к Евгении Григорьевне.
— Ваша дочь в последнее время делает успехи, которые нас очень радуют, — сказал он. — Да, да, Марийка начинает входить в число отличниц. Поздравляю вас!
Учитель искренне пожал Евгении Григорьевне руку.
Нина, стоящая рядом, почувствовала, что эти слова почему-то укололи ее. В течение вечеринки она несколько раз вспоминала их, убеждая себя, что такой похвале своей подруге она должна только радоваться.
Вскоре с веселой суетой все начали садиться за стол. Юрий Юрьевич сел рядом с Евгенией Григорьевной, возле него — Марийка, дальше — Виктор с Юлей, Нина с Вовой и прочие гости. На столе красовался большой пирог, утыканный веточками расцветшей вишни. Марийка давно их срезала в саду и держала в теплой воде, пока не расцветут.
Зацокали вилки и ножи, все налили вина и выпили за здоровье Евгении Григорьевны. Начался непринужденный, бодрый разговор.
Заговорили о выборе профессии. Эту тему незаметно, будто она возникла сама, поднял Юрий Юрьевич.
— Когда-то, — сказала Жукова, — была самая лучшая, самая благородная профессия — революционер!
— Да неверно, Юля, — возразил Юрий Юрьевич, — и совсем, знаете, это неверно! Почему — была? Это профессия не исчезнувшая, она не может исчезнуть на земле. Она только, так сказать, перешла в другие формы. А грандиозная революционная борьба в нашей стране за обновление земли, за коммунизм? Ведь каждый советский человек в этом понимании — борец, революционер-профессионал. Разве Мичурин — не революционер? А Стаханов?
Нина зааплодировала:
— Правильно, Юрий Юрьевич! Как у Франко чудесно сказано:
«Вічний революціонер — дух, що тіло рве до бою»…
— Согласна, согласна, — сказала Юля. — И как мне… как мне хочется стать настоящей революционеркой!
Последние слова были сказаны с такой детской искренностью, что все засмеялись.
— У моего отца хорошая профессия, — похвалился Виктор. — Сталевар! Двадцать лет работает возле электрической печи. Я часто бываю на заводе. Люблю смотреть, как варят сталь. Очень интересно! Опытный сталевар на глаз определяет температуру печи, по цвету расплавленной массы! А еще интереснее — когда льется ослепительный металл. Никогда не видели? Вагранка наклоняется все ниже, а сталь льется, льется, и вокруг дождь золотых искр! Чудесно! Все-таки наш век — век стали!
— Вижу, что у вас богатые впечатления, — сказал Юрий Юрьевич. — Может, они и определят вашу будущую профессию? Что ж, направляйтесь в металлургический институт. Куда вас зовут «души прекрасные порывы»?
Виктор сбоку глянул на Юлю, словно искал ее поддержки.
— Вы говорите — в институт? Разве это — обязательно?
— Вот и на тебе! — развел Юрий Юрьевич руками. — Твердо убежден, что обязательно.
У Виктора мелькнуло на лице странное выражение. Он хотел что-то сказать, но сдержался. Потом подумал и, снова посматривая на Юлю, промолвил:
— А знаете, Юрий Юрьевич, я еще окончательно не решил. У меня есть по этому поводу свои мысли…
Он покраснел и замолк, смутившись.
