Олесь Гончар - Таврия
Отсюда, из высокой беседки, виден почти весь асканийский парк. С востока над парком, как зубчатый бастион, мощно вздымается кирпичная водонапорная башня, выстроенная в стиле средневековых рыцарских замков. Утопая в зелени, белеет господский дом с открытыми окнами в сад, за ним, словно гигантские черепахи, поблескивают черепицей другие строения экономии — контора, флигеля для гостей, экипажные сараи… Сквозь ветвистые деревья просвечивает под солнцем слегка взволнованное ветром необозримое море ковылей.
В степи бушует весна. Цветет ковыль, звенят-переливаются невидимые жаворонки. Над Асканией плывет аромат распустившейся персидской сирени, окутывая беседку словно фимиамом.
Сегодня у Софьи Карловны гостят мадам Шило, жена бериславского городского головы, и преподобная Лукерья — игуменья Заднепровского монастыря. Обе были на ярмарке в Каховке, и оттуда занесло их в Асканию — прибыли навестить своего кумира — Софью Карловну.
Монотонно шумит поблизости искусственный водопад. Журчат фонтаны. Гостьи, лакомясь жареным миндалем, чинно беседуют с хозяйкой, главным образом на духовные темы.
— Хотела я вам, Софья Карловна, одну вещь посоветовать, — говорила дородная, пышно одетая мадам Шило. — Вместо того чтоб жертвовать им тысячи на колокола, лучше приобрели бы нашу бериславскую церковь Вознесения. Старинная, хорошо отделанная, историческая.
— Не такая уж она историческая, сестра, — недовольно отозвалась игуменья. Суровая, с птичьим носом, она была похожа на петуха.
— Кому же лучше знать, историческая она или нет, — слегка обиделась мадам Шило. — Ведь вам хорошо известно, что муж мой происходит из запорожской старшины, и я сама из рода Скоропадских. Историческая, что вы там ни говорите! Еще во времена матушки Екатерины перевезли эту церковь на плотах по Днепру из Переволошчины, из-под Кременчуга, и поставили там, где царица повелела. С тех пор и стоит в Бориславе на холме. А зачем ей там стоять? Разве в нашем Бериславе кто-нибудь по-настоящему разбирается в старинной украинской деревянной архитектуре? Купите, ей-богу, купите, Софья Карловна! Для вашей прелестной Аскании такая церковка будет только украшением.
— А как же ее перевозить по степи? — промолвила после паузы Софья Карловна, обмахиваясь веером.
— На волах, — живо объяснила мадам Шило, — в разобранном виде…
— Растрясут, переломают, — грустно ответила Софья Карловна. — Разве за ними углядишь? Такой народ пошел, что только и норовит, как бы тебе досадить.
— Истинно так, сестра, — подхватила игуменья. — Не боятся ни греха, ни кары… Сущие антихристы… На вербной неделе приходит к нам в монастырь какой-то парнишка, учтивый на вид, смирный. «Я маляр-художник, нет ли у вас работы?» Надо было кое-что подкрасить перед пасхой — взяла. Ладно. Просит дать ему кого-нибудь для подсобной работы, дескать… И попутал меня в ту минуту нечистый! Сама направила к нему послушницу Наталью, молоденькую, диковатую, смазливую лицом. Проходит день, и два, и три — как будто ничего, рисуют… Потом вдруг доносят мне: согрешила Наталья с художником! Мы все в гнев, в крик: немедленно выгнать негодницу прочь из обители! Выгнать, но на прощанье покарать нашим монастырским судом! Ну, известно, как мы караем: кладем грешницу, как в сельской расправе, на скамью ничком, одна сестра садится ей на шею, другая на ноги, а остальные, проходя мимо, должны розгами как следует стегать виновницу по оголенному телу. На сей раз сестры мои особенно злились: как же, даже не разговевшись, перед самой пасхой посмела! У, брызгала б она кровью, бесовка, на куски рвали б ее белое тело, — я уж их знаю. Старые девственницы особенно злы на грех, сами ходили в плавни резать прутья. А он, босяк, стоит себе да посмеивается. «Не имеете, говорит, права карать, потому что она уже не ваша, она — моя!» Потом любовницу свою под руку — и был таков…
Мадам Шило, не удержавшись, при этих словах засмеялась. Софья тоже развеселилась. А игуменья смотрела укоризненно видимо не понимая причины их оживления.
— Это варварский способ так наказывать, — сказала погодя Софья. — К тому же вы сами и виноваты: зачем было молодую девушку подвергать таким соблазнам? Ведь не каждая в ее годы может устоять против искушения настоящей любви… По-моему, надо было кого-нибудь из старших приставить к художнику.
— Поди, угадай, что он за штука, — буркнула игуменья. — Нет, сечь их надо, сечь! — закончила она решительно.
— Да что вы хотите от художника, — сказала мадам Шило. — На то он и художник… Вы лучше посмотрите на своих братьев из мужского монастыря: ходят выпивши по Каховке и сезонниц щупают…
— Мадам Шило! — воскликнула Софья. — Как вы выражаетесь…
— Простите…
— Прошу, продолжайте…
— Ах, я уже забыла!
— Про монахов, про сезонниц…
— Ага: самых красивых стараются нанять. За красоту — червонец надбавки…
— Ужас! — сказала Софья. — Что только там творится, на ярмарках…
— Вакханалия, Софья Карловна, настоящая вакханалия, — понизив голос, быстро заговорила мадам Шило, ставши вдруг похожей на болтливую торговку. — Берег бунтует, полиция с ног сбилась: агитаторов развелось, как не перед добром… А в балаганах тем временем вино целыми ночами льется, музыканты не умолкают, прасолы и крымские мурзы гопака отбивают с гулящими девками… На что уж солидные люди — и те с ума посходили… О Лукьяне Кабашном слыхали?
— Это тот, что в трубу вылетел?
— Он самый… Напился, нанял себе ораву детворы, приказал, чтоб дурнем его публично дразнили… И смех и грех. Нацепил через плечо торбу с лакомствами, идет по ярмарке как апостол, а каховская ребятня со всех сторон на него: «Дурак Лукьян, что чурался банков!», «Дурак Лукьян, что прятал деньги в дымоходе!» Каждому крикуну дает пригоршню конфет, а кто громче других выкрикнет — тому две.
— Спасен будет тот, — подняла очи горе игуменья, — кто держится дальше от этого сборища нечестивых… Да не проникнет языческий дух каховского торжища в вашу благословенную Асканию. За сие молюсь.
— Не напрасно, Софья Карловна, вашу Асканию называют земным раем, — подхватила мадам Шило. — После каховской толчеи здесь и в самом деле отдыхаешь душой, забываешь о всех мирских тревогах… Не понимаю тех святых отшельниц, которые выбирали для своих молитв разные пещеры и пустыни… По-моему, буйная эта зелень, журчащие фонтаны и таинственные гроты вашей милой Аскании не меньше располагают к божественности…
Поднимая хозяйку над святыми отшельницами, мадам Шило била прямо в цель: она знала, что Софья Карловна тоже мечтает стать святой. С некоторых пор об этом не совсем обычном намерении Софьи Фальцфейн заговорила вся помещичья Таврия. Желание стать святой зародилось у Софьи после того, как она отпраздновала свое пятидесятилетие и убедилась, что самые лучшие парижские Селила уже не скроют морщинистой шеи, не вернут моложавость обрюзгшему лицу.
…Как-то в засушливую пору Софья, посмотрев на барометр, выехала в степь. На глазах у крестьян она стала бить поклоны, моля небо послать дождь на таврические земли. В тот же день как раз выпал дождь, и слухи о том, что его вымолила Софья, разнеслись по всем окрестным селам и хуторам.
Монастыри юга, подхватив эти слухи, охотно пошли навстречу Софье в осуществлении ее странного каприза — стать святой. Кому же быть святой, как не ей? Лютеранка, принявшая православие, раздает налево и направо пожертвования… Властительница степной империи, самая богатая и самая распутная в этих краях, она, переборов на склоне лет многочисленные земные искушения, целиком отдалась ревностному покаянию и молитвам. Правда, злые языки поговаривали, что совсем недавно Софья нажила себе с каким-то иностранным туристом дурную болезнь и вскоре заразила ею — одного за другим — нескольких своих кучеров. Дело темное — поди проверь, — но если даже и так, то разве это может служить препятствием для Софьи Карловны в достижении ее благолепной мечты? Наоборот! Выходит, что она еще и мученица к тому же!.. Заднепрянский женский монастырь, которому Софья подарила ореховый, разукрашенный чистым золотом иконостас, первый взялся объявить Софью святой и воздвигнуть ей каменный склеп под самым алтарем.
Софье не очень нравились разговоры о монастырском склепе. Не хотела она лежать и в асканийском фамильном склепе рядом со своими предками-лютеранами. Она хотела быть похороненной романтично, где-нибудь на высоком древнем кургане среди своих владений, в шелковой заповедной степи. Пусть бы приходили к ней, романтической таврической святой, красивые молодые пилигримы откуда-то из Рима и Парижа и у ее могилы испытывали различные метаморфозы, которые в православии называются чудесами… А вообще больше всего хотела Софья нигде не быть похороненной, как-нибудь обойти эти идиотские склепы и приобрести лавры святой еще при жизни.
