Варткес Тевекелян - Романы. Рассказы
— Вы можете там помыться, привести себя в порядок и поспать спокойно, утром за вами зайдут и укажут дальнейший маршрут, — сказал он.
В сопровождении пожилого бойца из комендатуры мы направились в отведенный нам дом.
Хозяйка была миловидная женщина лет сорока. Она оказалась неразговорчивой и на все наши расспросы отвечала нехотя и односложно: да — нет. Мы же, очутившись на территории, где совсем недавно хозяйничали оккупанты, интересовались всем. Как вели себя немцы, как жилось местному населению, чем объяснить то, что кругом все сожжено, разрушено, а часть Сухиничей уцелела? И так далее и тому подобное. Все наши попытки завязать разговор ни к чему не привели, хозяйка упорно молчала, а вскоре вовсе удалилась к себе, и мы увидели ее еще раз только на следующий день утром, когда собрались уходить. Провожая нас до калитки, хозяйка впервые улыбнулась и сказала нам на прощание:
— Будьте счастливы, берегите себя, на войне всякое бывает.
Странное поведение хозяйки озадачило нас, и мы спросили о ней у коменданта.
— Видите ли, Наталии Ивановне пришлось особенно тяжело, — вздохнув, сказал комендант. — Конечно, на войне всем не легко. Всеми уважаемая учительница немецкого языка в местной школе, Наталия Ивановна была оставлена в городе со специальным заданием — поступить на работу к немцам, постараться завоевать их доверие и информировать подпольную организацию обо всем, что удастся ей узнать о планах оккупантов. Знатоку немецкого языка, беспартийной учительнице удалось без труда устроиться переводчицей в местную комендатуру.
Немцы в Сухиничах были недолго, но вы представляете, как презирали предательницу советские люди! Они, не боясь, говорили ей в лицо оскорбительные слова, а однажды группа подростков, бывшие ее ученики, сделали даже попытку убить Наталию Ивановну, напали на нее, когда она возвращалась домой из комендатуры. К счастью, мальчишки нанесли ей в спину легкую рану перочинным ножом. Чтобы не подводить ребят, учительница, перемогая боль, заставила себя выйти на следующий день на работу как ни в чем не бывало. Вы думаете, с приходом наших войск мытарства несчастной женщины кончились? Ничего подобного. Один молодой, не в меру ретивый офицер, ворвавшись первым в город во главе своих разведчиков, сгоряча чуть не расстрелял учительницу на месте, узнав, что она служила у немцев, потом сдал ее в Смерш, а там, не разобравшись, продержали несколько дней Наталию Ивановну за решеткой.
Население и сейчас продолжает относиться к Наталии Ивановне с презрением, а учащиеся бойкотируют учительницу и не посещают ее уроки. Не проходит и дня, чтобы к нам не поступало несколько писем, в которых граждане с возмущением спрашивают — почему предательница разгуливает на свободе и кто осмелился поручить ей воспитание молодого поколения? Говоря откровенно, нам приятно получать такие письма, они свидетельствуют о высоких моральных качествах советских людей и об их непримиримости ко всяким предателям, но Наталии Ивановне от этого не легче. По всей вероятности, ей придется уехать из города, — добавил комендант и занялся нашей отправкой на фронт.
Наше появление на станции вызвало всеобщее удивление.
— Как вы не побоялись явиться сюда днем? — воскликнул железнодорожник, когда мы спустились в глубокий грот, превращенный в станцию, где кроме военного коменданта разместился еще начальник станции со своими помощниками.
Уже через несколько минут нам стала понятна причина его удивления. Грот наш задрожал от взрывов. Фашистские самолеты прилетали волна за волной и до наступления темноты бомбили станцию и железную дорогу, и так не подававшие, сколько мы могли наблюдать накануне, никаких признаков жизни.
Только часов в девять нас повели к каким-то хорошо замаскированным запасным путям под горкой, посадили в вагончик дрезины, похожий на трамвай, подцепили к нам пульман с подарками, и мы в кромешной темноте, с потушенными фарами, направились на запад.
Разгрузились в поле и на трофейном немецком автобусе прибыли в деревню Маклаки, освобожденную всего несколько дней тому назад. Там помещался штаб командующего корпусом генерала Орлова.
По странному совпадению фамилия комиссара корпуса тоже была Орлов. Генерал Орлов был высокого роста, очень серьезный, малоразговорчивый. Комиссар же, наоборот, оказался подвижным, веселым и приветливым человеком. По всему было видно, что не только они, но и весь командный состав штаба были рады нашему приезду, они от души старались сделать безопасным наше пребывание на фронте. Я слышал, как комиссар говорил сопровождающему артиллеристу-майору: «Вы головой отвечаете за делегатов».
Перед отъездом мне сообщили, что артиллерийским полком командует сибиряк Соломатин, человек необыкновенной храбрости.
Прибыв к артиллеристам, я впервые понял по-настоящему, что такое современная война. Никакого сравнения с войной гражданской, участником которой я был. Здесь без передышки грохотали пушки, сыпались на землю мины, строчили пулеметы и, казалось, нет никакого спасения от авиабомб. Разглядывая лица бойцов и командиров, я думал о том, как спокойно занимаются люди будничными делами в таком аду, спокойно едят, поют, даже шутят.
Провожая меня к артиллерийским дивизионам для выступления на митингах и раздачи подарков, Соломатин между прочим сказал:
— Во втором дивизионе обязательно познакомьтесь с нашим знаменитым бронебойщиком, такого, пожалуй, вы больше нигде не увидите. Фамилия его Дадаян, Вартан Дадаян, — повторил он.
В сравнительно обширной землянке, всего в каких-нибудь ста — ста пятидесяти метрах от позиции немцев, во время раздачи подарков бойцам ко мне подошел невысокий, коренастый старший сержант лет двадцати трех с густой черной шевелюрой и лохматыми бровями. Я узнал его до того, как он назвал себя. На груди у бронебойщика поблескивали ордена Ленина, Красного Знамени и медаль «За отвагу». В начале 1942 года не часто приходилось видеть солдата, отмеченного такими высокими наградами.
— Очень приятно познакомиться с вами, товарищ Дадаян, — сказал я ему. — Хотелось бы побеседовать… может, если вы свободны, зайдете сюда попозже?
— Хорошо, приду, — ответил бронебойщик и, четко повернувшись, вышел из землянки.
— Геройский парень, — сказал мне командир дивизиона. — Семнадцать фашистских танков подбил, командование представило его к Герою, но пока наградили орденом Ленина.
Часам к девяти, когда грохот стрельбы немного затих, но зато непрерывно зажигались осветительные ракеты, пришел Дадаян и, обратившись к майору, отрапортовал:
— По просьбе товарища делегата явился, разрешите обратиться к ному.
— Разрешаю, — ответил майор и, сославшись на какие-то неотложные дела, вышел, оставив нас с бронебойщиком вдвоем.
Я стал расспрашивать Вартана, откуда он родом, чем занимался до войны, как стал бронебойщиком и, наконец, как чувствует себя здесь, на фронте.
Бронебойщик помолчал, как бы собираясь с мыслями, потом заговорил медленно, тщательно подбирая слова:
— Чувствовать себя хорошо на войне невозможно, война дело противоестественное. — Говорил Дадаян с сильным кавказским акцентом, но вполне грамотно, по его речи нетрудно было понять, что он человек образованный. — Я уверен, что люди будущих поколений, узнав из книг по истории о том, как мы истребляли друг друга, будут удивляться и разводить руками. Это так, между прочим. Как вы знаете, я бронебойщик, и у меня, в отличие от моих товарищей, много свободного времени. Сидишь с напарником в окопчике день-деньской и ждешь танковой атаки, которая бывает не каждый день. Сидишь всегда, в холод, дождь, снег, говорить не хочется, вот и думаешь, вспоминаешь прошлое, все мелочи, что было с тобой.
Вы спрашивали, как я стал бронебойщиком? Очень просто. Прибыв на фронт еще под Москвой осенью 1941 года, попал к артиллеристам. Командир наш товарищ Соломатин (он тогда командовал дивизионом) предложил мне учиться на бронебойщика, чтобы истреблять вражеские танки. Я и согласился. В первое время было страшновато, шутка сказать, на тебя движутся стальные громадины с крестами на броне, ты же один со своим напарником, и тебе кажется, что танк непременно проутюжит именно твой окопчик и закопает тебя глубоко в землю с твоей пушкой… Но ничего, потом прошло, понемногу привык.
А родился я в Араратской долине. Может быть, вам приходилось бывать в наших краях, тогда вы знаете, как у нас красиво! Недаром Ной избрал именно нашу долину и спустился туда с горы Арарат после потопа. По-моему, библейский рай тоже был у нас, а не где-то в Палестине, как пишут об этом. Во всем остальном моя жизнь ничем не отличается от жизни моих сверстников. Школа-десятилетка, педагогический техникум. Вы, конечно, можете спросить, почему техникум, а не институт? Мог поступить и в институт, но нужно было скорее помогать матери: отца у нас не было, он умер, когда мне только исполнилось десять лет; на руках же матери, кроме меня, остались еще четверо.
