Даниил Гранин - Победа инженера Корсакова
Николай почти физически ощутил, как Песецкий вцепился ему в лицо умоляющим взглядом.
— Они не вошли в ТТЗ, и поэтому комиссия может их сама назначить.
«А ведь не заметят», — подумал он, и что-то озорное, мальчишеское мелькнуло в его глазах.
Может показаться смешным, но именно сейчас, в присутствии комиссии, сидя за пультом и демонстрируя свой регулятор, Николай обрел возможность глядеть на него со стороны, глазами приемщиков, и впервые оценить по достоинству его качества. Он испытывал его сам для себя, он гонял его без пощады сквозь самые рискованные пределы; вой моторов становился угрожающим, стрелки приборов дрожали у красных черточек, масло начинало выплескиваться, горячий ветер ходил по лаборатории.
Утопая головой в плечах, сложив пухлые руки на животе, Андреев, казалось, дремал; лишь временами Николай замечал живой блеск его черных глаз.
— Превышение двадцать пять процентов! — крикнул Николай.
Андреев с неожиданным для всех азартом хватил ладонью по столу.
— Давай еще!
Этот простецкий непосредственный возглас сразу сломал хрупкий ледок официальной обрядности.
Все вскочили со своих мест, столпились у пульта, крича вперебой, стуча ногами.
— Давай еще!
— Тридцать процентов!
— Жми, Николай!
… — Смотрите, смотрите!
— Тридцать два!
— Еще, милый!
— Александр Константинович, а температура?
— Нормальная.
— Леший с ней!
— Тридцать три!
— Не может быть, тридцать три? Вот это да… Товарищи, тридцать три процента с первого раза!
…Переждав, пока уляжется общее волнение, Николай вышел из-за пульта и оперся на спинку стула. Руки его дрожали. Он откашлялся, расправил плечи, пошире расставил ноги, упрямо наклонил голову, как бы приготовляясь к драке. Громко отчеканивая слова, он рассказал о неудаче одного из аварийных режимов. Ему не поверили. Он продемонстрировал его. И, не дожидаясь ничьих высказываний, объяснил сущность намеченной компенсации. Он заверял комиссию, что компенсатор, установленный на рабочем образце, обеспечит работу регулятора в любом режиме. Он просил принять опытную модель с указанием на необходимость установки компенсатора.
Наступила неловкая, тягостная тишина. Николай выпрямился и смело, по очереди, обвел глазами лица сидящих перед ним людей. Горестная обида и разочарование делали их схожими, даже замороженные черты Арсентьева дрогнули, в них проступила искренняя человечная досада.
— Имеется ли у вас доказательство возможности подобной компенсации? — спросил Арсентьев, справившись с тем, что он, очевидно, считал своей слабостью.
— Нет, таких доказательств нет. Предположение имеет интуитивный характер, и их торопливые попытки найти математическое обоснование пока не увенчались успехом.
— Чепуха! — ободряюще сказал Попов.
Арсентьев холодно продолжал:
— Разрешите мне усомниться в ваших заверениях, Николай Савельевич… Известно, что ни один из фирменных регуляторов не имеет подобной и вообще какой-либо компенсации для аналогичных режимов. Я не хочу подобной ссылкой дискредитировать вашу интуицию, однако мне представляется вполне разумным избежать на сей раз свойственной молодости поспешности и обосновать теоретически, а затем проверить на опытной модели действие вашего компенсатора.
— Для малых скоростей компенсация не нужна, — напомнил Попов.
Арсентьев учтиво поклонился.
— Совершенно верно, она не является жизненно необходимой, но заметно улучшает качество работы. Отсутствие компенсаторов заставляет думать, что решение этого вопроса не так просто, как кажется Николаю Савельевичу.
Попов хотел было возразить, но его остановил Михаил Иванович.
— Подождите, Александр Константинович, вы согласны, что, внося элемент риска в рабочую модель регулятора, мы подвергнем ненужной опасности машину Ильичева при ее опробовании?
Попов кивнул головой.
— Тогда я решительно поддерживаю Леонида Сергеевича. Советский прибор не должен иметь изъянов. Патриотизм начинается со своей лаборатории, со своего института. Наш НИИ не имеет никакого права выпускать прибор низкого качества. Пусть мы его задержим, но зато он будет стопроцентным…
— Что же вы будете сдавать? — спросил Андреев.
— Сдадим «американца», на скоростях ТТЗ он хорош и безопасен.
— Мы повысили его скорости на десять процентов, — поспешно вставил Агарков.
— И это, если не ошибаюсь, предел? — спросил Михаил Андреевич.
Агарков утвердительно кивнул.
— Молодцы, — с невеселой усмешкой сказал Михаил Иванович, — следовательно, вы доказали, что он для машины Ильичева никуда не годится. Молодцы! — повторил он, любуясь оторопелым видом Агаркова. — Ваш регулятор — это наша вынужденная посадка.
— Ох, и хитрый ты мужик, Михаил Иванович. На два метра в землю видишь. Я сдаюсь! — развел руками Андреев.
Спускаясь в машинную лабораторию, где стоял американский регулятор, Михаил Иванович подхватил под руку Николая.
— Никак ты загрустил? Не похоже на тебя, ведь это не поражение, а задержка на довооружение.
Николай и впрямь загрустил, он сел в стороне, в сумрачном прохладном зале машинной лаборатории, безучастно следя за тем, как Агарков возился у сверкающего никелем и лаком харкеровского регулятора.
Он несколько оживился, когда при проверке повышенной скоростью Агарков, отвечая на вопрос представителя завода, заявил:
— Как видите, даже этот регулятор, получивший золотую медаль на выставке, не гарантирован от качаний и не имеет никакой компенсации. Неизбежное зло.
— Неизбежное?.. — резко переспросил Андреев. — Разве у вас есть доказательства, порочащие идею Корсакова? Простите за грубость, товарищ Агарков, так пристало говорить коммивояжеру фирмы «Сперфи», а не советскому ученому. Складывается впечатление, что для вас Корсаков конкурирующая фирма, которую вы стремитесь охаять, — Он, скрипя стулом, грузно повернулся к Арсентьеву, словно призывая разделить свое возмущение. — Это вместо того, чтобы гордиться успехами своего коллеги и помогать ему… Впрочем, вряд ли нам чем-нибудь может помочь человек, парализованный блеском американской золотой медали.
Арсентьев удрученно молчал.
— Позор, — с возмущением сказал Марков, наклоняясь к Михаилу Ивановичу. Они сидели впереди Николая и говорили вполголоса, так что только Николай слышал их.
— Агарков поет с чужого голоса, — продолжал Марков. — Тут корень в Арсентьеве.
— Гнилой корень. Его выдернуть к чорту, чтобы не заражал остальных, — сказал Михаил Иванович.
— Выдернуть и куда? Поступит в другой институт, и пройдет немало времени, пока его там раскусят. Так поступить, это называется — умыть руки. Арсентьев достаточно умен, чтобы разобраться в своей ошибке, если он этого захочет. Полюбуйся на него. Что осталось от его самоуверенности? Полный провал. Полный крах. После этого либо надо подавать в отставку, либо честно сознаваться в своих ошибках. По-моему, он выберет второе. И если это будет искренне, то для нашего коллектива это окажется полезнее и убедительнее, чем твой самый строгий приказ.
— Согласен, но знаешь, чем питаются заблуждения Арсентьева? Его оторванностью от производства. До тех пор, пока его не столкнут с жизнью, он будет таить в себе вот это лакейское почтение к заграничным клеймам.
Марков усмехнулся.
— Вот видишь, следовательно существует лекарство от этой болезни.
— Пожалуй. Только дозу, согласись, надо прописывать не гомеопатическую. Отстранить его от руководства отделом как минимум.
Широкая спина Михаила Ивановича согнулась еще ниже. Николай понимал, как переживает Михаил Иванович свою близорукость по отношению к Арсентьеву, неудачу Корсакова, всю эту позорную и тяжелую историю с американским регулятором. Ни жалкая растерянность Агаркова, ни полное разоблачение Арсентьева уже не доставляли Николаю никакого удовлетворения. Что бы там ни последовало, а принимали пока все же регулятор Харкера. И виноват в этом прежде всего он, Николай Корсаков.
В это время ему подали записку, он развернул ее и прочел: «Наш компенсатор может быть установлен на „американце“. Не разбирая, прямо снаружи, гораздо проще, чем на нашей модели, потому что скорости здесь меньше ннннаших (далее следовал торопливый чертеж). Качество регулирований улучшится, вопреки пророчествам Арсентьева и К°. Хорошо, что они настолько загипнотизированы Харкером, что не догадываются. Песецкий».
Николай с налета ухватил гениально простой, с точки зрения конструктора, замысел Песецкого, вынул карандаш, рука его нерешительно повисла в воздухе.
«Нет, нет, придется все-таки тебя проучить с твоими секретами, — подумал он, — некоторые породы деревьев выигрывают от обрезания ветвей». Он зачеркнул в записке две последние фразы, надписал сверху: «Тов. Агарков!» Получилось: «Тов. Агарков! Наш компенсатор может быть установлен на „американце“»… и так далее, до слов: «качество регулирования улучшится, вопреки пророчествам Арсентьева», и сразу подпись: «Песецкий». Снова аккуратно сложил ее, для верности еще раз написал наискосок: «Тов. Агаркову» и попросил передать.
