Антон Макаренко - ФД-1
— Вы не думайте, что там для вас везде приготовлена хорошая погода. А если дождь, куда вы денетесь на дороге?
— Дождь не страшно, — говорили на собрании, — ну что ж, помокнем немного. А ты говоришь: палатки. Ну хорошо, возьмем палатки. Вот пришли мы на ночлег, а тут на тебе: дождь… что ты будешь делать?
— Как что? Разобьем лагерь!..
— Разобьешь, какой ты скорый! Во-первых, чтобы развернуть палатку и натянуть, нужно не меньше как полчаса, и ты измокнешь, и палатка вся мокрая, а во-вторых, на каком же месте ты ее разобьешь?
— Как на каком? Мало ли на каком? На каком удобнее…
— А я тебе скажу, на каком…
— А ну, скажи…
— На мокром…
Общее собрание взрывается смехом.
— Верно, на мокром…
— И придется ложиться все равно на сырую землю. А на другой день ты палатку должен свернуть? Должен?
— Ну, должен, — говорит уже сбитый с толку член маршрутной комиссии.
— А как ты ее свернешь, если она мокрая, ее сушить надо? А если дождь не перестал?
— Верно, — закричали в собрании, — не надо палаток… возиться с ними.
Но маршрутник не сдается.
— Вы так говорите, как будто вы маленькие или дурачками прикидываетесь. Смотри ты: пошел дождь, а он полчаса палатку натягивает, и он, бедный, измокнет, и палатка измокнет, все пропало. А разве так делается? Видим, туча находит, значит, стой, разбивай лагерь, пока там дождь…
Редько перебивает:
— А туча прошла, опять свертывай, так перед каждой тучей и будем, как на ярмарке, развертывать и свертывать…
Собрание снова хохочет, хохочет и маршрутная комиссия.
— Ну хорошо, мокните, нам все равно, а вот другое — вы знаете, что такое Крестовый перевал?
— А что там страшного?
— Мы вот ехали с Антоном Семеновичем, так прямо по снегу три километра над уровнем моря, а там ночевать придется или близко оттуда, а где ты согреешься?
— В палатке?
— Ну да, в палатке…
— И в палатке не согреешься…
Крестовый перевал все же не дождь, и над ним коммунары задумались. Потом решили удлинить марш через перевал: пройти за один день верст пятьдесят и таким образом избавиться от ночевки в самом холодном месте. А на всякий случай согласились:
— Ну и померзнем, не большая беда, как-нибудь друг друга нагреем.
Лагери решили отправить прямо в Сочи товарным грузом, а для постройки лагерей командировать в Сочи Панова- он знает место для лагерей, а Военно-Грузинскую он все равно уже видел. Панову только пятнадцать лет, но он уже на втором курсе. Славится он постоянной бодростью, очень малым ростом и великими математическими способностями. Вместе с Пановым посылаем Семена Моисеевича Марголина.
Марголин — фигура последней формации. Ему лет тридцать, и официальное положение его в коммуне — киномеханик. В коммуне он должен бывать раза два в пятидневку, пропускать фильм, и за это он получает сто восемь рублей в месяц.
Но коммунары уже давно усовершенствовали Марголина. Чего только Марголин не делает: он и ремонтирует проводку, и чинит моторы, и устраивает иллюминацию, и достает билеты для культпохода, и покупает мазь для оркестра, он «и швец, и жнец, и в дуду игрец». И если Марголин какое-нибудь поручение выполнит плохо, на него сердятся и кричат:
— Сенька, ты опять напутал? Как тебе говорили, ты чем слушал?
Сенька всегда весел и доволен жизнью — он влюблен в коммуну. Из-за коммуны он забыл дом, семью, жену, семейное счастье. Жена Сенькина, маленькая изящная женщина, иногда приходит в коммуну, улыбается сквозь слезы и жалуется:
— Что это такое? Четыре дня не было дома…
Тогда Сеньке говорят:
— Ты что ж, и дома путаешь все!.. Ступай домой да смотри, не забудь завтра зайти узнать, как там фанфарные занавески, готовы?
Сенька сейчас возится с лагерями: надо запаковать доски, колья, веревки, надо достать вагоны, приготовить инструмент…
Посторонний человек, приехавший в коммуну, не заметил бы никаких приготовлений к походу. Так же чисто в коммуне, так же расцветает день сигналами, так же шумят мастерские и журчит наука в классах. Только где-то глубоко в подвалах, кладовках, на черных дворах рассчитывают, измеряют, закапывают наши будущие походные дни. По вечерам коммунары толпятся на стройке, спорят с Делем и Степаном Акимовичем и только немногие возятся со своими корзинами. У пацанов дела больше всего. На их плечах прощальный вечер в клубе ГПУ. Кружок пацанов, поставивший в свое время «Постройку стадиона», не разошелся. Он ставит обозрения на какие угодно темы. Он уже поставил «Дзержинцы в Европе» и «Паровоз», а теперь готовит сложную политическую сатиру под названием «Red Army». Чего только нет в этой сатире: Пуанкаре, Макдональд, Пилсудский, китайские генералы, рабочие и, самое интересное, Красная Армия. Постановка — дело сложное. Не только нужно знать текст, не только играть, но и костюмы приготовить и все художественное оформление. И все это должны сделать пацаны.
В последние дни коммунары смеются, прыгают, радуются, а посмотришь на них внимательнее, и так ясно видно: устали ребята до последней степени — побледнели, похудели. Стали попадаться в совете командиров заявления:
— Прошу перевести меня в какой-нибудь другой цех, так как я здесь очень уморился.
В совете командиров не потворствовали малодушным:
— Все уморились, отдохнешь в Сочи.
В последний раз собрался совет командиров 10 июля, чтобы разрешить много последних мелочей. пристал строитель Вастонович:
— Надо приступать к перестройке главного дома — убирайте все ваше добро.
Убрать не так легко: мебель, гардины, портреты, книги, кровати. Насилу нашли такое помещение, перестройку которого согласился Вастонович отложить до нашего возвращения.
И еще вопрос: кому передается переходящий приз — знамя коммуны? Девочки выполнили промфинплан лучше всех цехов, а у девочек лучший отряд одиннадцатый. Но у металлистов лучший отряд четвертый, и по выполнению норм он первый в коммуне. Оба отряда заявили свое право на знамя. Помирить их совет командиров не мог и решил на время похода выбрать специальную знаменную бригаду. Общее собрание выбрало знаменщиками Конисевича и Салько, ассистентами — Похожая и Сергея Соколова.
Наконец, настали последние дни. Закрыли школу. Опустошили все комнаты коммуны — попрятали все подальше, свернули лагери и отправились на вокзал.
13-го вечером расформировали отряды и ночевали уже в походном порядке — по взводам, а 14-го уже и делать нечего. Пацаны что-то заканчивают к постановке, хозкомиссия раздала последний багаж по взводам. Командир четвертого отряда Клюшнев один оказался в маленьком прорыве:
— Как я сдам знамя? Кисти такие старые, одни кулачки остались. Сколько раз говорил Степану Акимовичу…
В четыре часа дня послали кого-то в город за кистями.
За обедом прочитали приказ:
Коммуне имени Дзержинского с 14-го числа считаться в походе.
Заведование коммуной на месте передается товарищу Левенсону. В пять часов вечера всем построиться в парадных костюмах для марша в клуб ГПУ.
После вечера в клубе всем переодеться в походные костюмы и строиться для марша на вокзал. Обоз все время при колонне.
В пять часов проиграл Волчок общий сбор. В сторонке уже стояли нагруженные доверху восемь возов обоза. Выстроились в одну шеренгу против фасада коммуны, на правом фланге заблестели трубы оркестра, засмеялись на солнце занавески фанфар. белый строй коммунаров незабываемо красив, свеж, совершенно необычным мажорным мотивом врезывается в память. На макушках коммунаров золотые шапочки, только командиры в фуражках с белым верхом.
Пробежали последние деловые пацаны. Кто-то поправил завязку на ногах, кто-то потуже затянул пояс, девочка отряхнула последнюю нитку с юбки и, улыбаясь, смотрит на меня:
— Ох, и хорошо ж!..
— Под знамя смирно!
Вынес четвертый отряд знамя в чехле и замер перед фронтом. С правого фланга отделилась знаменная бригада, под салют оркестра приняла знамя, и вот оно уже на правом фланге во главе нашей белоснежной колонны, чтобы быть там полтора месяца. Высоко подбрасывая пятки, стремглав пролетел Алексюк со своим флагом на место.
Против нашего строя собрались служащие и рабочие коммуны, строители, техники, на стройке затихли стуки и опустели леса. Многие идут с нами в клуб на прощальный вечер.
Как будто все готово. Несколько прощальных слов остающимся, несколько пожеланий с их стороны.
Соломон Борисович смотрит на нас и волнуется, на глазах у него слезы:
— Эх, поехал бы с вами… хорошие мальчики и девочки, мне трудно без них… Ах, как они работали, как звери, как звери!
— Соломон Борисович, станки ж, смотрите! — кричат из третьего взвода.
— Хорошо, хорошо, ты не бойся…
— Ну, пора.
— Колонна, смирно!
