Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
— По правде сказать — нет! — засмеялся и Виктор. — У нас, признаться, другие мечты были! — значительно прибавил он и посмотрел на дочь хозяина.
— Небось в летчики? — насмешливо спросила Настасья Макаровна. — Теперь вся молодежь с ума сошла; в летчики хочет. Вот и наш тоже... — кивнула она на сына. Тот смутился и покраснел.
— Нет! — развязно возразил Виктор; он уже чувствовал себя здесь, как дома. — Андрей вот в лесники собирался. Он у нас тишину любит, лес... — кольнул он приятеля.
— А Виктор — в артисты! — дал сдачи Андрей.
Все засмеялись, Светик — громче всех.
— Ну, что ж, я и не скрываю, — с достоинством произнес Виктор. — Я, собственно, в киноартисты хотел, — сказал он, небрежно играя пустой рюмкой. — Призвание такое в душе чувствую. Да, — вздохнул он, — мечтали-то мы высоко, а угадали в шахтеры! Законурились! — с презрительным смехом закончил он.
— Что?! — тихо, каким-то свистящим шепотом спросил Прокоп Максимович. Его лицо вдруг покрылось бурыми пятнами. Он медленно поднялся со своего места — все сразу затихли, почуяв недоброе, — и вдруг с силой ударил кулаком по столу так, что все задребезжало.
— Вон! — взревел он, не помня себя. — Вон! Вон из моего дома! Вон!
— Что ты, что ты, Прокоп? Опомнись! — потянула его за рукав жена, но унять его было уже невозможно.
— Вон! — крикнул он еще раз. И Виктор послушно поднялся с места. Он еще сам не знал, что натворил, чем обидел хозяина, но уже готов был провалиться сквозь землю или бежать, бежать скорее... куда-нибудь. — Значит, высоко вы мечтали, а мы низко живем? — крикнул Прокоп Максимович. — Низкие мы, выходит, люди, в углу возимся?
— Сядь, Прокоп! — властно приказала мать, и он дернулся, но сел. — Что ж ты на дите кричишь? — спокойно сказала она. — Его учить надо.
— Да, я... я и не хотел ничего... такого... — жалобно пробормотал Виктор, готовый заплакать.
— Ты, брат, не меня обидел! — сказал, уже успокаиваясь, Прокоп Максимович. — Ты вот кого обидел — шахтерскую нашу мать. Ты кто? Ты сам-то кто есть?
— Я... я никто еще... — пролепетал совсем уничтоженный Виктор.
— То-то что никто! — строго сказал мастер. — Никакого инструмента еще в руках не держал, никакого ремесла не знаешь. Куска хлеба и то, поди, самостоятельно еще не заработал. Отец твой кто?
— У него нет отца... — пришел на помощь другу Андрей. — Его отца белые зарубили. Он большевик был.
— А-а? — удивился Прокоп Максимович, будто у Виктора и не мог быть такой отец. — Ну, а дед твой кто?
— Я деда не знаю... — пробормотал Виктор и подумал с тоской: «Ох, убежать бы скорей от стыда!..»
— Вот! Своего роду-племени не знаешь! — довольно усмехнулся мастер. — Аристократ! Ну, а мы низкие, мы свой род хорошо помним. Дашка! — громко крикнул он через весь стол дочери.
— Ну, сейчас спектакль будет, — хихикнул Макар Васильевич, старичок с ежиком, и радостно потер руки.
— Дашка!
— Я тут, папа, — отозвалась Светик.
«Значит, се Дашей зовут», — подумал Андрей.
— Кто твой отец. Даша? — строго, словно на экзамене, спросил Прокоп Максимович.
— Мой отец есть потомственным шахтер-забойщик, — звонко, как молитву, отбарабанила Даша.
— Так. А дядья твои кто?
— И дядья мои чистых кровей шахтеры.
— Ну, а дед твой кто был?
— И мой дед был шахтер. Погиб при взрыве газа.
— Царство ему небесное, — вздохнула жена Прохора, — хороший был человек.
Но Евдокия Петровна сидела как каменная. Так она, говорят, и смерть мужа встретила, не заплакала.
— Ну, а прадед твой кто же был? — вскричал Прокоп Максимович, — мой, значит, дед?
— Прадед тоже был шахтер.
— Верно! — закричал хозяин. — Он сюда пришел — тут голая степь была, волки бегали... Трехаршинный был мужик, волка руками душил... А прапрадед твой, Даша, берет свой корень из крестьян Орловской губернии Мценского уезда... Но ту родословную я не считаю! — махнул он рукой. — То — крестьянство, то — другой счет! Вот, — торжествующе посмотрел он на Виктора, — вот мы какого роду-племени. Мы хоть не аристократы, а свой корень помним! Нами эти шахты пробиты, мы этой степи жизнь дали — наша фамилии! Вот как!
— Да и наша фамилия... тоже... не первый тут день! — проворчал задетый Макар Васильевич. — Чай, тридцатый номер мой-то дед вместе с твоим проходили...
— А я, папаша, и не спорю! — согласился хозяин. — В одной они артели были. Небось через стряпуху мы с вами давно родственники!
— Кабы была на земле справедливость, — сказал Прохор, играя усами, — так не по хозяйским дочкам шахты бы назывались Мариями да Альбертинами, а по именам шахтеров, кто те шахты проходил. Хоть по твоему деду, Прокоп Максимович...
— И назовут! И назовут! — убежденно закричал мастер. — ВЦИК указ сделает — и назовут! Мы хоть и низкие, по-твоему, люди, — обратился он опить к Виктору, тот даже на стуле заерзал, — а и большие люди к нам свое ухо преклоняют, прислушиваются... Да вот! — вспомнил он. — Жена! А кто это у нас недавно в гостях был! Еще на том месте сидел, где я сейчас сижу?
— Да будет тебе, хвастун! — смеясь, отмахнулась от него Настасья Макаровна.
— Нет, ты скажи, кто?
— Вячеслав Михайлович Молотов был, — трубно выпалил сын хозяина. И смутился.
— Да. Сам Вячеслав Михайлович, — с тихой гордостью подтвердил хозяин. — Вот кто. Не посчитал нас низкими людьми, приехал. Из Москвы приехал, из самого Кремля, во-от с какой высоты, да на шахту... Здесь сидел, — показал он на свое место, — беседовал с нами.
— Большие люди часто у нас бывают, обижаться не можем! — сказал кум Прохор.
Макар Васильевич вдруг залился тихим, радостным смехом.
— Ты чего? — удивился Прохор.
— Нет, пускай он... Прокоп-то... — сквозь смех еле выдавил Макар Васильевич, — пусть расскажет... как это он одному большому человеку... спектакль сделал.
— Что-то не помню я... — смутился хозяин.
— Как не помнишь? Вся шахта помнит. Приехал как-то к нам на «Крутую Марию» большой человек, — обратился Макар Васильевич уже прямо к мальчикам. — Ну, и с места в карьер — в шахту.
— А, вот ты про что! — покрутил головою Прокол Максимович и усмехнулся.
— Да-а... И как раз к Прокопу в забой. Ну, в шахте не видно, какой человек, тем более он в спецовке, но слух-то уж по всем лавам прошел, у нас это быстро! Да и сразу видать — не здешний человек, большой. Ты ведь знал это, доподлинно знал? — спросил он хозяина.
— Ну, знал! Что ж с того! — засмеялся тот.
— Ну, вот! Сидят они, значит, в забое, беседуют. То да се, да как добыча, да почему механизации мало. Ну, так часа полтора побеседовали. Стали прощаться, а Прокоп и скажи: «Вот, говорит, товарищ, мы с вами полтора часа пробеседовали, а я тем временем угля-то не рубал. Так как же мне теперь с нормой? Я свою норму отродясь выполняю». — «А я, — говорит большой человек и смеется, — я скажу, чтоб учли, что беседовали мы», — «А вы, — говорит Прокоп, — кто будете?» — «А я, говорит, буду народный комиссар». И фамилию называет. «А! — спокойненько говорит наш Прокоп. — Очень приятно! А я буду забойщик Лесняк Прокол Максимович. Будем знакомы!» — и ручку ему. Так друг дружке руки-то пожали, будто большими приятелями сделались...
Все засмеялись.
— А что ж! — подхватил Прокоп Максимович. — У него своя служба, у меня своя. Он большой человек, да и я не маленький! Я уголь даю!
— Вот, видали! — всплеснул руками Макар Васильевич и засмеялся. — Он и Вячеславу Михайловичу тоже сразу же: мы, говорит, с вами старые друзья!
— Э, нет! — горячо возразил хозяин и даже взволновался. — Это вы, папаша, зря! Не мог я такого сказать. Я себя помню. А что знакомы мы давно, это я Вячеславу Михайловичу доподлинно сказал, не отрицаю. Знакомы ведь, Иван? — обратился он к своему молчаливому брату.
— Знакомы! — коротко подтвердил тот.
— Это в двадцатом году было, так, что ли?
— В двадцатом. Осенью.
— Да, верно! Мы, видишь ли, — неожиданно мирно обратился он к Виктору, — как раз с Иваном с фронта пришли. Да... А шахта стоит затопленная, и никто качать не разрешает: нет на это средств — и все! Мы и туда, и сюда, и в Совнарком, и в Цепекапе[2] — мы его цоб-цобе называли, для легкости, — усмехнулся он. — Нигде нам согласия нет. Вот и придумали мы с меньшим братом, с Иваном, податься в губком партии. Так я рассказываю, Иван?
Так...
— Вот заявляемся мы в губком. Спрашиваем секретаря. И выходит к нам... Ну? — вдруг весело посмотрел он на ребят. — Ну, кто тогда был секретарем губкома партии? А? Не знаете?
— Не знаем... — смутился Андрей.
— Вот. Не знаете вы, ребята, истории большевистской партии, хоть и комсомольцы... Это нехорошо! — покачал он головой. — Однако выходит к нам человек роста среднего, сложения крепкого, крутого. Молотов Вячеслав Михайлович. Так я рассказываю, Иван?
— Так...
— Вот про эту встречу я и припомнил Вячеславу Михайловичу, когда он у нас в гостях был, — засмеялся Прокоп Максимович. — Говорю: «А мы ведь шахту-то откачали тогда, Вячеслав Михайлович, с вашей-то помощью!» А, он мне: «Откачали, говорит, это хорошо. А теперь ее омолодить придется». — «Как, говорю, старух-то омоложать? Не слыхали про это. Да она и так, не сомневайтесь, говорю, проскрипит еще, даст уголек-то!» — «А нам, говорит, этого угля мало. Нам надо, чтобы она вдвое больше давала. Сможет?» — «Нет, говорю, не сможет старуха». — «А надо! Нам теперь много угля требуется, мы большую стройку затеяли». Вот и загадал он мне загадку-то, а?
