Николай Струздюмов - Дело в руках
«А ведь не такой был уговор», — подумалось мне.
— Да ведь не такой был уговор, — изумилась тетя Лиза. — Я же сказала, что потом паутинку свяжу. Пусть возьму с вас меньше, чем на базаре, но потом. А сейчас за крышу ты получишь деньгами. Я тебя потому и спрашивала, сколько деньгами возьмешь. Ведь спрашивала?
Да, она спрашивала, причем не однажды. А он так и не сказал.
И тут я стал прозревать. Ведь если бы Петька с самого начала ясно и внятно сказал: дескать, баш на баш, то есть паутинка за крышу, то его отсюда сразу бы выпроводили. Если бы он с самого начала назвал денежную цену, равную заказанной паутинке, то есть полтораста рублей за два дня работы, — его опять же выпроводили бы. Потому-то он и темнил, когда у него добивались, сколько за работу возьмет, и так и не сказал, сколько. А теперь втянул тетю Лизу в мелочный и малоприятный торг.
— Ну что ж, что моя работа — за два с половиной дня, а ваша — месяц, — сварливо доказывал он, обнаружив вдруг невесть откуда взявшееся у него красноречие. — А вы забыли, что я на холоде работал, бишкунак ведь.
— Да я же не просила на холоду работать, — вполне резонно заметила тетя Лиза. — Я же говорила, чтобы ты подождал, пока потеплеет.
— Ну, мало ли что говорила, а работал-то я на холоде.
И тут мне пришло в голову, что он, наверное, специально не стал откладывать работу, а поторопился сделать ее именно в бишкунак — чтобы потом набить цену. Выходит, ему нужен, выгоден был бишкунак! В какой-то момент у меня даже мелькнула несуразная мысль: а не подстроил ли он этот бишкунак? И уж совсем понятными стали теперь назойливые жалобы Петьки на холод и на лютый ветер.
Тетя Лиза смотрела на него и затруднялась что-либо сказать. Он же между тем продолжал:
— А как фуфайку я отделал, вы видели? Придется ее выбросить к черту, а ведь она деньги стоит.
Так вон почему он талдычил мне про фуфайку!
— Вот он видел, — Петька кивнул в мою сторону, — может подтвердить.
Я не подтвердил, а сказал, что думал: высохнет, мол, и будет фуфайка как фуфайка.
— А, так вы сговорились, — и он осклабился большим зубастым ртом.
Он уже и нас мерил на свой аршин скрытно расчетливых людей! Да, это был в некотором роде любопытный человеческий экземпляр.
Спор продолжался все в том же духе, и я немало удивлялся тети Лизиному терпению, с каким она доказывала, чего и доказывать не надо, и объясняла вполне очевидные вещи.
— Ты говоришь так, будто вся крыша за тобой, — говорила она Петьке, — а ведь вот человек тебе помогал, стало быть, и за ним доля есть.
— Какая за ним доля может быть! — всполошился Петька. — Он же только подавал да еще там… — и стал дотошно перечислять, сколько чего сделал я, и доказывать, как это мало по сравнению с тем, что сделал он, Петька.
Так-то. Теперь отпала последняя неясность.
Я сидел напротив него и с изумлением его разглядывал. Теперь я уже не видел в нем ловкого, доброго плотника. А видел перед собой сквалыжника, который по крохам собирал всяческие мелочи, чтобы выторговать свое, дотянуть цену своей обычной, в общем-то примитивной плотницкой работы до стоимости месячного ювелирного труда тети Лизы.
Во всем этом Петькином торге вызывало неприязнь не одно лишь явное несоответствие двух работ. А и то, что налицо был обман, причем заранее подстроенный и рассчитанный до мелочей. И вот устроителю этого обмана тетя Лиза должна была сделать один из лучших своих платков, в который требовалось вкладывать душу. А ее душа этому, видать, всячески противилась, и я все это прекрасно видел, понимал.
Спор еще долго продолжался, но уже ничего никому не давал — шло топтание на месте. В конце концов он ушел, недовольно буркнув напоследок:
— Посоветуюсь еще с Иркой.
А на следующий день, пришедши с работы, я нашел тетю Лизу в слезах. Три соседки, в их числе и Полина, ее успокаивали.
После получаса шумных, сбивчивых объяснений я, наконец, понял суть дела. Оказывается, недавно приходил Петька и потребовал от тети Лизы безоговорочного согласия связать паутинку, какую они заказывали. Просто связать — и точка. И когда тетя Лиза стала доказывать свое, он двинулся ломать крышу. И, наверное, сломал бы, если бы соседки, оказавшиеся по случаю у тети Лизы, с грехам пополам не отстояли бы. И то он отступил только после того, как тетя Лиза все-таки пообещала, что свяжет, лишь бы он крышу не трогал.
«Это после совета с Иркой-то», — мелькнуло у меня в голове.
А тетя Лиза между тем жаловалась:
— И все потому он так, что мужика у меня нет, постоять за меня некому. Был бы сам живой, либо Павлушка здесь, разве стал бы он так вот, нахрапом вымогать.
Ну, что ж тут оставалось делать. Наскоро перекусивши, я начал собираться.
— Ты куда это? — забеспокоилась тетя Лиза.
— К Петьке Сычеву.
— Да, может, не надо? Свяжу я им, уж бог с ними.
— Да нет уж, надо.
Приближаясь к его дому, я стал прикидывать, как лучше повести дело. Что-то похожее со мной когда-то было. По тому опыту и по рассказам других я знал, что тут главное — выдержка. У кого ее больше, тот всегда выигрывает.
Дом у Петьки был добротный, большой, с красивым, под зеленую краску фасадом. К фасаду примыкал высокий сплошной забор с обширными железными воротами и аккуратной калиткой. Она была приоткрыта, и я вошел.
Я сделал шага два, а больше не смог: невдалеке взвился на дыбы сдерживаемый цепью здоровенный кобель и зашелся в хриплом лае, прямо исходил злостью. Я стал, огляделся и увидел, что со двора дом смотрится куда внушительней — комнат этак на шесть или семь. К дому еще примыкала веранда — тоже целых две комнаты. А там, дальше, виднелся обширный сарай о двух дверях, курятник и еще отдельно — то ли сарай, то ли гараж.
Я осматривал обширное Петькино поместье, добротные тесовые и каменные постройки и невольно сравнивал все это с неказистым домиком и тесным двориком тети Лизы, с которой Петька хотел урвать за свою крышу впятеро больше того, что положено.
За этим осмотром и застал меня вышедший на лай кобеля хозяин. Наши взгляды встретились, и я понял: он догадался, что я сравниваю. Во всяком случае, вместо того, чтобы, как это принято, пригласить в дом, он завернул меня назад, и когда мы вышли, плотно закрыл за собой калитку.
— Я вот насчет чего, Петр, — начал я, — насчет крыши и паутинки.
Я подбирал слова, никак не мог их подобрать, пока — что было очень кстати — не вспомнил тети Лизиных, и продолжил:
— Ты знаешь, ведь права тетя Лиза: этот баш на тот баш действительно никак не выходит. То есть паутинка за крышу.
— Да тебе-то что до этого? — он даже удивился. — Мы уж с ней уговорились, я недавно у нее был.
— Ты, конечно, извини, но это не уговор, а вымогательство.
Он дернулся, застыл и посмотрел на меня прищурившись. Плохо, что все-таки не хватило у меня выдержки.
— Да ладно, — сказал он чуть погодя и рукой махнул примирительно, — она сказала, что свяжет, — ну и лады.
— Нет, она деньгами расплатится. Сорока рублями.
— Да она же вот недавно обещала! — выкрикнул он. — Был же уговор! Я же…
— Она передумала, — перебил я его, — потому что был не уговор, а вымогательство, — меня уже понесло.
Он посмотрел на меня в упор, крепко сомкнувши рот, и сказал:
— Ну так я сломаю крышу.
— Ты, конечно, извини, но я не дам ломать.
— А я сломаю. Возьму топор, приду и сломаю.
— А я возьму топор, выйду и не дам ломать.
И тут лицо его вытянулось — не сверху вниз, а как-то вперед, даже заострилось:
— Эт-т ты что-о…
Верхняя губа оттопырилась, обнажив десну, и я увидел звериный оскал хищника, у которого прямо из зубов вырывают жирную добычу. И мне, откровенно говоря, стало не по себе.
Потом оскал сошел с его лица, на нем явилась едкая усмешка, и он сказал:
— Там посмотрим, кто кого.
— А это уж как получится, — по возможности спокойно ответил я, чувствуя, что все-таки несколько сбил с высшей фазы его звериный нахрап.
Тут ко мне вернулась выдержка, и я ринулся закреплять свои позиции.
— Послушай, ты человек взрослый, — начал втолковывать я ему, — и должен понять. Если бы даже сломал крышу, какая тебе от этого польза? Ни гроша бы не получил и паутинки не увидел бы, Я уж вовсю вжился в Петькину психологию. — А тут ты и деньги получишь — не обидят, и паутинку тетя Лиза свяжет отменную, и купишь выгодно.
В таком духе я и вел разъяснение, все больше воодушевляясь. А он отвечал немногословными и уж беззлобными репликами, видимо, смирившись с тем, что добыча от него ушла. Постепенно наш разговор перешел в нечто, похожее на мирную дискуссию, в которой то и дело повторялось: «Да я все понимаю, но ведь с другой стороны…», «Да это, конечно, так, но и ты пойми…».
И уж не помню, как это вышло, только кончили мы тем, что раз дело слажено, то надо распить мировую. А без этого вроде что-то не договорили.
