Антон Макаренко - Честь
— Мне, может быть, уйти, господин поручик?
— Сиди, — сказал Степан и махнул весело рукой. — Куда там тебе уходить?
Капитан тупо присмотрелся к Степану и с быстрой, вспыхивающей улыбкой спросил:
— Значит, ты денщик?
— Денщик. А ты кто?
— А я капитан артиллерии.
— Один черт, — сказал Степан. — Ты — капитан артиллерии, а я — Степан пехоты. А честь одна: и ты провоевался, и я провоевался.
— Ишь ты! — отозвался капитан и машинально пошевелил палочкой в руках.
Потом так же машинально он опустился на свою кровать, не отрываясь взглядом от Степана, и вдруг серьезно заговорил:
— Ну, хорошо, провоевались, это верно. А что ты дальше будешь делать, товарищ Степан пехоты?
— У меня делов много, — важно ответил Степан и фертом поставил руку на колено.
Капитан покорно подчинился этому важному действию и даже подскочил на кровати, придвигаясь ближе к Степану.
— Много? Какие же такие дела?
— Первое дело: Керенского выгнать.
— Это ты будешь?
— Что?
— Керенского выгонять?
— В общем — я.
— А дальше?
— А дальше: вся власть Советам!
— Вот как? Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов? Так, что ли?
— Угадал! С одного раза угадал!
— Степан пришел в восторг и захохотал громко. Засмеялся и капитан. Давно уже, улыбаясь, следил за разговором Алеша.
— Значит, моих депутатов там нет? — спросил капитан.
Степан как будто впервые обратил внимание на это занимательное обстоятельство. Он сочувственно посмотрел на капитана и даже головой покачал:
— Смотри ты! А выходит: твоих действительно нет. Как же ты теперь будешь?
Капитан не то иронически, не то печально поник головой и пробурчал негромко:
— Вот и вопрос: как я буду?
Он поднял припухшие, воспаленные глаза и сказал:
— Может, ты скажешь, как я буду.
Алеша перестал улыбаться, в его глазах появилось выражение прищуренного детского сочувствия. Степан отнесся к вопросу серьезно, внимательно, как доктор. Он отбросил в сторону тон напыщенной шутки и спросил просто:
— Ты того… богатый?
В глазах капитана блеснула надежда. Он с удовлетворенной готовностью ответил:
— Я… вот… весь здесь.
— Это легче. Это, как же… значит, совсем ничего нет?
— Ничего.
— А… того… делать что-нибудь умеешь?
— Работать?
— Ну, делать работать, тебе не все равно?
— Не умею, — ответил капитан грустно.
Степан возмутился:
— Как это так говоришь: не умею. Грамотный ведь?
Капитан передернул плечами. Степан продолжал:
— Грамотный, писать умеешь. Папиросы вот набивать умеешь, сапоги чистить, подмести, скажем, посуду помыть, сторожить, в лавочку сбегать…
Степан загибал пальцы и серьезно перечислял все работы, к которым привык в последнюю свою денщицкую эпоху. Капитан слушал, слушал и рассмеялся.
— Чего ты? — спросил строго Степан. — Чего ты смеешься? Надо надежду иметь и добиваться. Всегда успех будет.
— Да ну тебя к черту! — сказал капитан. — Я — военный, понимаешь? Моя специальность — артиллерист. А ты мне — сапоги чистить!
— Постой, постой! — Степан протянул руку. — Артиллерист — значит, тебе стрелять нужно. Без стрельбы, выходит, ты не можешь прожить. А в кого ты будешь стрелять? Мишень у тебя какая?
— Отстань, — сказал капитан и отвернулся к своим папиросам.
— Ну, как хочешь. А только ты не воображай, дорогой, как будто ты — капитан артиллерии. Ты и есть просто бесштанный человек — и все. Вот как и я. И погоны эти срежь, легче станет.
— Все-таки отстань! Я — офицер. Меня могут убить, скажут: офицерская сволочь. Пускай. У меня тоже есть гордость.
— И у козла гордость была: ему в бок ножом, а он тебе одно — умру, а останусь козлом. А вышла не та натура: остался не козел, а козлиная шкура.
— Что это такое… мелешь? Выучил где, что ли?
— Выучил не выучил, а прожил сорок лет — вымучил. Гордость у тебя, скажи пожалуйста. Никакой гордости у тебя нету.
— Как нету?
— Нету. Вся Россия переменяется. Понимаешь: вся власть Советам! Понимаешь?
Капитан отвернулся вполоборота, задумался, потом спросил, как будто только сейчас родилась в его мозгу какая-то блестящая идея:
— Вся власть? Но… постой. Ведь им… артиллеристы нужны будут?
— Кому это?
— Да Советам же этим! — ответил капитан с досадой.
Алеша громко расхохотался. Капитан удивленно обернулся к нему и вытаращил глаза. Алеша протянул к нему руки:
— Дорогой капитан! Очень нужно! Страшно нужно! Без артиллеристов — как без рук.
Степан вытирал лоб, растянул рот и отдувался:
— Насилу разъяснили человеку!
30
Надежда Леонидовна ласково смотрела на Алешу и удивлялась:
— Как вы хорошо поправились, товарищ Теплов! Прямо удивительно. И, видно у вас на душе хорошо.
— Хорошо на душе, Надежда Леонидовна. Прекрасно на душе!
Алеша положил руку на грудь и вздохнул глубоко:
— Видите, дышать как легко тало. Все замечательно, Надежда Леонидовна. Мне только одного Богатырчука не хватает. Где он у черта запропастился?
— Кто это… Богатырчук?
— Это такой… человек, Богатырчук.
Алеша произнес это имя с особым выражением, как будто уже в его звуках заключался весь смысл этого человека. Надежда Леонидовна следила за шагающим по комнате Алешей, присматривалась к его возбужденно-подвижной мимике. Алеша сильно хромал, опираясь на новую желтую палку, но даже это обстоятельство приводило его в восторг, на поворотах он сильно размахивал больной ногой и выделывал всякие выкрутасы палкой.
— Вы все-таки поосторожнее с ногой, — сказала Надежда Леонидовна, — у вас там очень сложные дела были.
— Надежда Леонидовна, неужели я так и останусь Топал-пашой. Досадно будет. Здорово меня, знаете, дергает в правую сторону. На костылях было ровнее, а теперь качает.
Алеша с сожалением посмотрел на костыли, стоящие в углу.
— Нельзя на костылях, ноге нужно дать работу. Я вам так скажу: разно бывает. У вас организм молодой, расходитесь. Сначала сильно будете хромать, потом меньше.
— А потом и совсем не буду.
— Может быть. Чуть-чуть все-таки будете прихрамывать. Но это ничего, даже оригинально.
Капитан грустно копошился на своей кровати, что-то перекладывал в стареньком офицерском чемодане, расположил на кровати белье, какие-то свертки, коробки. Задумался над молчаливо холодным наганом и швырнул его в чемодан. Потом расстелил на коленях темно-коричневый новый френч, положил на него локти, задумался и над ним, кашлянул. Достал из кармана перочинный ножик, хмуро присмотрелся к нему, дунул на него и осторожно открыл лезвие. Наклонившись низко над френчем, устремив глаза в одну точку, еле заметно подрагивая солдатской стриженной головой, он мелкими аккуратными движениями начал спарывать погон.
Алеша весело подморгнул на капитана, Надежда Леонидовна улыбнулась, но капитан ничего не заметил. Он так тихо, так неподвижно проделывал свою работу, что казалось, будто он просто замер в созерцании своего нового темно-коричневого френча.
Степан вторгся в комнату с сапожным грохотом и заорал:
— Извозчик в полной готовности!
Алеша поклонился:
— Спасибо, родненькая Надежда Леонидовна!
Степан гремел по комнате, заглядывая в шкафы, под кровати, изредка посматривал на замершую фигуру капитана:
— Костыли возьмем, Алексей?
— А для чего?
— А мало ли что бывает в жизни? Не тебе, так кому другому ногу поломают!
С легким приятным стуком костыли поместились у него подмышкой.
— Во! Теперь шашка! Шашка, она всегда пригодится! Как же это можно: холодное оружие, да еще и геройское! Наган в кармане? Значит, все. Ну, капитан артиллерии! О! Да ты погончики срезываешь? До чего ты сознательный человек, милый мой!
Капитан поднял голову, наморщил лоб, глянул на Степана, невнимательным движением отодвинул в сторону френч. Погоны мягко сползли на пол, за ними весело прыгнул ножик. Капитан ничего этого не заметил, сидел на кровати и смотрел в одну точку. Алеша подошел к нему. Степан, увешанный костылями и шашкой, тоже нацелился на капитана:
— Что такое?
Капитан поежился, заложил руки между колен и еще больше наморщил лоб:
— Знаете что? Я поеду с вами?
Куда ты поедешь? — спросил Степан, наклонившись к нему.
— С вами поеду. К вашим родителям. А?
Капитан покраснел, крепче сжал руки коленями, с растерянной и трусливой надеждой смотрел на Алешу. Алеша смутился, хотел что-то сказать, но Степан предупредил его. Описывая костылями круг по всей комнате, он зашел спереди:
— Куда ты поедешь? Там живет трудящийся народ, и притом бедный. А ты смотри какой — с гордостью, тебя кормить нужно или не нужно? Семен Максимович скажет: чего это у меня, казарма, что ли. Не только тебя, а и меня выгонит.
