Юрий Смолич - Рассвет над морем
Члены пленума поднялись, и в зале Народной аудитории загремел «Интернационал».
Была ночь. Пленум заседал нелегально. Вокруг — на улице и в переулках — тремя цепями лежали чуткие бойцы. Настороженная тишина нависла над предместьем. Но окна зала Народной аудитории были по-весеннему широко открыты, и мелодия пролетарского гимна полилась в темноту ночи. Ее подхватила охрана у здания, потом пение волною покатилось от третьей цепи ко второй, от второй к первой. Бойцы лежали в кюветах вдоль тротуаров, за каменными оградами, прямо на мостовой, пристально всматриваясь в ночной мрак, и пели «Интернационал».
Город тонул во мгле. Над городом нависла тревожная тишина. Но город слышал: издалека, с рабочих окраин, доносилось могучее пение «Интернационала»…
Французские и белые патрули испуганно озирались, прятались в темноту, за стены строений, и понемногу, пятясь назад, отступали все дальше от таинственных и грозных окраин, ближе к центру города, к кварталам ставки командования, к порту, к морю — к огням эскадры, мерцавшим на Большом рейде.
Пленум постановил: послать к генералу д’Ансельму вторую делегацию, которая поставила бы точки над «i».
Делегация села в машину — в собственную машину генерала д’Ансельма, которую, захватив в гараже вместе с шофером, только что пригнали бойцы из дружины имени Старостина — и поехала не спеша через весь город. Фары освещали сбитых с толку, перепуганных патрульных: по городу ехала машина генерала д’Ансельма, а на радиаторе ее в свете фар трепетал большой красный флаг…
В составе делегации на этот раз были Александр Столяров, Александр Понедилок и Галина Мирошниченко.
6Машина беспрепятственно миновала все пикеты и заставы и остановилась перед подъездом особняка. Шурка Понедилок гулко и протяжно протрубил в клаксон.
В ту же минуту в подъезде показался офицер. Это уже был не вчерашний старик капитан, а юркий молоденький лейтенантик. Не ожидая заявлений от прибывших, он поспешно сообщил, что генерал готов немедленно принять делегацию от Рабочего Совета.
Бенгальцы развели штыки, вытянулись и взяли на караул, и офицер побежал вверх по лестнице впереди делегатов.
Когда делегаты вошли в кабинет, из-за стола поднялся им навстречу генерал д’Ансельм. Риггс, как и вчера, сидел в кресле перед столом. Полковник Фредамбер стоял в стороне, у телефонного аппарата.
— Добрый вечер, друзья! — учтиво улыбаясь, приветствовал генерал делегацию. — Вот мы и встретились снова. Мы с вами ведем совсем нездоровую жизнь: ночью надо спать, а мы, — он развел руками и еще раз галантно улыбнулся, — как видите, утомляем себя по ночам… Прошу садиться.
С учтивой улыбкой, стоя, он ждал пока делегаты сядут.
Когда все сели, генерал сказал:
— Итак, вы прибыли, чтобы продолжить вчерашнюю беседу?
Столяров ответил:
— Нет, генерал. Вчерашнюю беседу мы считаем исчерпанной. Мы поставили вам требования, вы их не приняли. Теперь каждый из нас делает то, что считает необходимым делать. Вы воюете на фронтах. Мы проводим всеобщую забастовку. События, надо полагать, пойдут своим чередом. Сегодня мы прибыли к вам, надеюсь — в последний раз, чтобы договориться о некоторых деталях в ходе дальнейших событий, имеющих значение не столько для нас, сколько для вас. Прежде всего мы хотим выяснить — сколько вам необходимо времени для эвакуации?
— Для эвакуации? — почти вскрикнул генерал. — Сколько времени? Стало быть, вы думаете, что я действительно решил… эвакуироваться отсюда?
Столяров спокойно ответил:
— Это решил за вас наш народ.
Генерал глядел на Столярова, наливаясь кровью. Но Столяров закончил так же спокойно, как и начал.
— Мы считаем излишним снова возвращаться к дискуссии по поводу этого вопроса. Мы сейчас интересуемся не вашим решением, а сроками эвакуации. Дело в том, что пребывание здесь частей вашей армии тормозит развертывание нормальной работы Совета и его деловых учреждений: снабжения населения продовольствием, налаживания работы предприятий, ликвидации безработицы, бандитизма… Поэтому мы прежде всего и заинтересованы в том, чтобы эвакуация армии интервентов осуществилась как можно быстрее.
Генерал молчал. Он уже не был багровым. За время длинной речи Столярова все оттенки красок успели смениться на его лице. Сейчас он сидел совершенно желтый, будто окаменев. Столяров ожидал ответа, но генерал молчал. Он глядел поверх головы Столярова куда-то в стену, упершись застывшим взглядом в какое-то пятнышко на барельефе под потолком, и молчал.
Молчание нарушил Риггс.
Он сказал, не скрывая ненависти во взгляде и злобного шипения в голосе:
— И… и сколько бы вы определили на эту… процедуру? Эвакуацию?
— Двое суток.
— Хо!
Риггс фыркнул, хотел было что-то сказать, но сдержался, только сжал подлокотники кресла так, что побелели пальцы.
Генерал д’Ансельм молчал.
— А вы думали, сколько? — отозвался со своего места Шурка Понедилок.
Риггс передернул плечами, буркнул что-то себе под нос, перекинул ногу на ногу, расправил складки бриджей на коленях, снова переменил ногу, наконец овладел собою и заговорил почти спокойно:
— Во-первых, практически: мы вовсе не собираемся выезжать отсюда. Во-вторых, теоретически: если бы зашел разговор об эвакуации армии такого размера, с сотнями артиллерийских орудий, танков, автомашин и другого снаряжения, то понадобилось бы… понадобилось бы… не менее месяца, чтобы осуществить такую сложную операцию.
— Двое суток! — отрубил Столяров.
Генерал вспыхнул:
— Похоже на то, что вы… выгоняете нас отсюда?
— Генерал, — спокойно сказал Столяров, — мы не приглашали вас сюда.
Генерал взмахнул рукой, видимо от душившей его злобы у него появилась необходимость сделать резкое движение, и собирался грохнуть кулаком по столу; но в эту минуту полковник Фредамбер, оставив телефонный аппарат, подошел сзади и склонился к генералу через плечо. Рука генерала так и повисла в воздухе, он слушал, что говорил ему начальник штаба. Руку генерал, правда, сразу же опустил, но глаза его теперь впились в телефонный аппарат, находившийся на столике в углу, — трубка лежала не на аппарате, а подле него. Фредамбер не окончил разговора по телефону, и трубка, видимо, ожидала генерала.
Вначале генерал слушал рассеянно, потом взгляд его сосредоточился, а лицо напряглось, затем глаза его тревожно забегали, и, наконец, генерал поднялся с кресла.
Он сделал движение к телефонному аппарату, но остановился и обратился к делегатам:
— Э… э… э… Прошу прощенья, господа! Я должен взять трубку аппарата… — Он добавил сухо, но учтиво: — Разговор оперативный… Вы окажете мне любезность, если на минутку выйдете и подождете в соседней комнате.
Он нажал кнопку звонка. Вошел капитан Ланжерон, и генерал сказал:
— Проведите господ делегатов в салон. Я скажу вам, когда можно будет возвратиться.
7На проводе был командующий участка фронта, находившегося против станции Сербка, — последнего, ключевого узла перед Одессой. Этот участок решал теперь судьбу города, а вместе с ним и тех территорий Юга, где сейчас сгрудилась семидесятитысячная армия интервентов.
Станцию Сербку французское командование решило не сдавать ни в коем случае, и туда были брошены все основные силы боевых частей и боевой техники. Сербку штурмовали уже не партизанские отряды, а регулярные части Красной Армии. Но взять Сербку с севера было невозможно. Силам обороны благоприятствовал здесь ландшафт местности: каждая пядь земли, по которой наступали красные части, простреливалась перекрестным огнем пулеметов и орудий интервентов.
Генерал был совершенно спокоен за Сербку. И вдруг…
Не дожидаясь, пока делегаты скроются за дверью, генерал поспешил к аппарату.
У генерала сегодня и без Сербки было чертовски много хлопот. Забастовка парализовала весь город и остановила подвоз к фронту снарядов и людских резервов, в то время как Красная Армия стремительно наступала и находилась уже в тридцати — сорока километрах от города. Партизаны — так те просто обнаглели: Тилигуло-березанский и Визерский отряды объединились с береговым отрядом Столярова и вышли на северный берег Дофиновского лимана. Они разгромили батальон мальгашей; батальон только что прибывших бенгальцев они тоже разгромили, а батальон черных сенегальцев сдался на милость победителя. Чего доброго, эти партизанские головорезы ворвутся завтра в Одессу! А тут еще эта Сербка…
Генерал схватил трубку и закричал:
— Я, командующий, слушаю вас!
Отступая от Березовки к Сербке, французские арьергарды разрушали за собою железнодорожную линию. Это не давало возможности действовать красным броневикам, затрудняло подвоз резервов, снарядов и снаряжения для большевистских частей. Разрушение железнодорожной линии проводилось самым тщательным образом: рельсы рубили специальными рельсорубными машинами каждые пять метров; насыпь взрывали в двух местах на каждом километре. И все-таки, как только закрепились французские части на новых позициях, под Сербкой, красные бронепоезда неожиданно появились на изрубленной и уничтоженной, казалось навсегда, железнодорожной линии и начали планомерный обстрел французских позиций… Французская авиационная разведка установила: население всех сел, расположенных вдоль железнодорожной линии, сошлось к железной дороге — по нескольку тысяч людей на каждый километр. И с самолетов железнодорожное полотно выглядело как беспрерывная живая цепь: люди работали на восстановлении железной дороги дружно, плечо к плечу. А вокруг — на полях и угодьях — копошилось народу еще в два раза больше: это подвозили балласт и готовили другие материалы. За трое суток была проложена новая железнодорожная линия протяжением самое меньшее в тридцать километров.
