Варткес Тевекелян - Романы. Рассказы
— Давайте остановимся на этом, я не хочу вас разорять, — сказала она и с гордостью открыла четырех тузов.
— Мало, — сказал я и, не дожидаясь ответа, показал свои карты.
Мои партнеры ахнули, такое действительно редко случается.
Все же мне удалось затем спустить часть выигрыша, однако у меня осталось около семисот долларов.
На третий день, рано утром, наш пароход вошел в голубые воды Босфора. Катер пограничной охраны подал сигнал, и мы остановились напротив местечка Беюк-дере, где помещалась летняя резиденция русского посольства в Турции. Полицейские, поднявшись на борт, отобрали у пассажиров паспорта для проверки, а таможенники искали в наших вещах контрабанду и наркотики. Вскоре паспорта нам вернули, санитарный врач больных не обнаружил, нам разрешили швартоваться к пристани Галата, и я опять оказался в благословенном городе Стамбуле.
Американка, любезно попрощавшись, сказала, что ей приятно было играть со мной, что она остановится в отеле «Пера Палас» и если я захочу продолжить нашу игру, то могу посетить ее после девяти часов вечера.
Никакого желания встретиться с ней еще раз у меня, естественно, не было. Я поблагодарил, дал морскому агенту адрес, по которому следовало отправить ковры, и с небольшим чемоданом в руке вышел на Галатийский мост.
По берегам Босфора, утопая в пышной зелени, тянулись белые дворцы султанских вельмож и феодальной аристократии. На правом, европейском, берегу возвышались крепостные башни с бойницами, построенные еще византийцами. До недавнего времени под этими башнями мирно паслись овцы, а по вечерам, когда угасали последние лучи солнца и в Босфоре отражались тысячи небесных светил, влюбленный турок, полулежа на зеленом ковре и положив ладонь на ухо, пел песню.
Любовь, словно дивный свет, увидел, проснулся,
И жизнь моя бессмертной показалась.
Увы, угасла любовь, завяли розы,
И в соловьиных садах кричат теперь совы.
Именно под этими башнями войска Антанты рыли теперь котлованы и воздвигали современные укрепления, чтобы не пустить турок к себе домой, в Стамбул.
IIОстанавливаться в гостинице и привлекать внимание полиции не следовало, и, ступив на твердую землю, я постарался раствориться в кривых улочках и переулках многоязычного города. Приют я нашел у своих земляков в азиатской части города, куда сравнительно редко заглядывала полиция оккупантов.
Разыскать техника-строителя не представляло для меня особой трудности, и я уже на третий день своего приезда познакомился с ним на вечеринке, устроенной специально для этой цели одним из моих приятелей.
Техник оказался симпатичным малым лет тридцати, с умным интеллигентным лицом. За ужином я начал разговор на политические темы. Сведения Леонидзе оказались правильными: техник хотя и не имел твердых убеждений, все же считал себя социалистом и стал убеждать нас, что освобождение человечества от неравенства и несправедливости началось именно в России, где победила революция.
Поздно ночью я пошел проводить его до трамвайной остановки, высказал ему по дороге свою симпатию, и мы условились о новой встрече.
Мы встретились с ним трижды в разных местах, предпочитая окраины, вроде Скутари, Беюк-дере или Гедик-паша, беседовали о том о сем, и я ждал удобного случая, чтобы перейти к делу. Однако техник оказался догадливее, чем я думал. Однажды, когда мы сидели в маленьком ресторанчике на берегу моря, пили вино и ели жареную скумбрию, техник пристально посмотрел на меня и, помедлив, спросил:
— Земляк, вам, видимо, что-то от меня надо? Я ведь давно догадываюсь, что вы оттуда. — И он кивнул головой в сторону наших берегов.
— Да как вам сказать, кое-что мне действительно нужно… Вы человек разумный и поймете меня. Скажу прямо: мне нужен план укреплений, которые воздвигают союзники на европейском берегу Босфора. Что касается расходов, то я, разумеется, все оплачу.
Мы помолчали, мой собеседник барабанил пальцами по мраморному столику.
— За полный план укреплений я мог бы предложить, скажем, десять тысяч американских долларов.
— Уважаемый земляк, видимо, вы плохо представляете, чем все это пахнет? — усмехнулся техник.
— Что бы ни случилось, вы будете в стороне. За это могу ручаться вам головой.
— В случае провала не миновать виселицы, а меня, признаться, это не устраивает. К тому же я вовсе не герой…
— Но вам лично ничто не угрожает. Нас ведь только двое, свидетелей нет. Подумайте сами, какой мне смысл выдавать вас, если я даже попадусь?
— Заставят, — мрачно сказал он.
— Нет уж, вы плохо знаете нас.
— Разве вы не такие же люди, как и все? — спросил он.
— Конечно, такие же, но несколько из другого теста и ради своих идей пойдем на любые испытания.
— Это правда, я слышал, что вы такие же фанатики, как первые христиане.
— Сравнение, правда, не очень удачное, но дело не в этом.
— Я понимаю, вы — атеисты. Однако вернемся к существу нашей беседы. К сожалению, я пока ничего не могу сказать вам. Нужно хорошенько подумать.
— Я вас не тороплю.
Техник колебался, и нужно было дать ему увериться, что лично ему не грозит никакая опасность.
Простившись с ним, я вспомнил о контрагентах моего тебризского отца, торгующих коврами в крытом базаре.
Стамбульский крытый базар — это целый мир запутанных ходов и галерей, целый лабиринт, к тому же погруженный в полумрак. Воздух здесь тяжелый, окон нет, и свет проникает лишь через узкие отверстия в крышах коридоров.
В крытом базаре Стамбула продается все — от ярких персидских ковров и великолепных ювелирных изделий ручной работы до французских духов. Здесь множество харчевен, кондитерских и кофеен. Менялы тут же за столиками обменивают валюту любого государства, и под солидный залог у них можно получить заем.
Не знакомому с крытым базаром легко запутаться в нем, торговые ряды не имеют ни названий, ни нумерации, ни каких бы то ни было указателей.
Купцы встретили меня радушно, как старого знакомого, по обычаю, заказали турецкий кофе и стали расспрашивать о здоровье моих дорогих родителей в далеком иранском городе Тебризе. Попутно они сообщили, что привезенную мной партию ковров уже продали с большой выгодой.
Убедившись, что нас никто не подслушивает, я спросил купцов, знают ли они техника-строителя.
Компаньоны переглянулись и ответили, что хоть и знакомы с техником, но им неудобно вмешиваться в это дело.
— Вы-то уедете, а нам жить здесь и работать, — сказал один из них.
— Как же быть? Сами понимаете, нам терять время нельзя.
— Мы подошлем к нему надежного человека, — пообещал, подумав, один из купцов.
Мы условились, что я больше не приду к ним в лавку, а в случае надобности извещу запиской.
Купцы, видимо, кое в чем преуспели, так как при следующей встрече техник заявил, что готов помочь нам.
— Денег я не возьму, — сказал он, — ни при каких условиях.
— Почему же?
— Видите ли, получив деньги, я как бы становлюсь продажным шпионом. Будем откровенны. Получив от меня план укреплений, вы передадите его туркам, а мне совсем не хочется помогать им. В тысяча девятьсот пятнадцатом году турки вырезали полтора миллиона армян, в том числе и моих родителей. Сам я чудом уцелел, при помощи добрых людей получил образование и стал строителем.
— Разве можно сравнивать Мустафу Кемаля с Талаатом или Энвером, руководившими движением младотурок? Поймите, мы кровно заинтересованы в том, чтобы с нами от Эрзерума, Трапезунда и до Стамбула граничила революционная Турция. Мы помогаем и будем помогать кемалистскому движению в интересах революции, это наш интернациональный долг.
— Спорить с вами не стану, — сказал техник, вздохнув. — План укреплений я дам, в тех, конечно, пределах, что мне известны. Но только вам, понимаете, только вам, а не туркам. А вы можете поступать сообразно вашим интересам. План я нанесу на папиросную бумагу и через три дня вручу вам.
Мы договорились, что он положит план в пачку сигарет, а при следующей встрече мы обменяемся пачками.
Три дня спустя, уже под вечер, мы сидели в местечке Бебек, в маленькой кондитерской на берегу моря, и ели мороженое. Закурив, мы незаметно обменялись пачками сигарет. А вскоре я простился с техником и вышел на набережную, уже опустевшую в этот час. Я волновался: не провокация ли все это? Уж очень легко, притом без всяких затрат, удалось получить такой важный документ.
В полупустом вагоне трамвая я мысленно сказал себе: «Каким нужно быть последним дураком, чтобы сесть в трамвай с таким опасным документом в кармане! Полицейский у входа вагона, полицейский у выхода, и ты в мышеловке». Я соскочил на первой же остановке, пересел в проезжавший пустой фаэтон и опять мысленно обругал себя дураком: ведь все извозчики Стамбула состоят осведомителями в полиции.
