Отиа Иоселиани - Девушка в белом
Покачиваясь, фонарь разливал вокруг свет, отбрасывая в стороны живые тени. Ты смотрел на ее белые ноги, едва касающиеся земли, и все казалось тебе чудом.
Лес редел, тропинка делалась тверже, потом свет разлился по широкой воде, спокойно плескавшейся у темного силуэта мельницы.
Женщина подошла к дверям, тихо постучала.
— Отец, открой. Отец!
Голос нежный, чистый. Девичий голос.
— Отец, открой!
По ее голосу ты понял, что она боялась всю дорогу, а теперь, стоя перед домом, испытывала еще больший страх.
Вода, пенясь, перекатывалась через запруду, с шумом мчалась под мельницу, подпирая ее снизу. Мельница словно прислушивалась к гневному голосу реки.
— Отец! — уже громче позвала девушка.
Наверное, мельник спал и не слышал ее голоса. Ты вышел из темноты.
— Кто ты? — вырвалось у девушки, и она испуганно подняла фонарь.
Ты хотел ответить, но из-под мокрой косынки на тебя глядели огромные глаза, ты увидел вспыхнувшие на ее лице капли дождя и... был сражен.
— Кто ты? — повторила девушка, прислонившись спиной к дверям.
— Не бойся, — отступив, чтобы не напугать ее, сказал ты.
— Ты — человек? — спросила она, словно сомневалась, что видит человека в этой кромешной тьме.
— Человек...
Она молча глядела на тебя, потом, смутившись, опустила глаза.
— Я был на охоте, — сказал ты и снял ружье.
Она опять взглянула на тебя, и ты почувствовал, как подкашиваются твои колени.
— Отец, что с тобой? Открой, — крикнула девушка, стуча в дверь.
Послышался хриплый кашель, потом сердитый голос:
— Кто это? Какого еще черта принесло сюда?
— Это я, отец.
— Ты! Слышу, что ты. Шатаешься по ночам в такую непогоду.
— Открой нам, дядя, — крикнул и ты.
Девушка недовольно покосилась на тебя: ты поставил ее в неловкое положение. Щелкнул засов. В дверях стоял белый, весь в муке старик в расстегнутой куртке.
— Полуночница, колдунья лесная, — ворчал старик на дочь, потом подозрительно осмотрел и тебя с ног до головы.
— Я охотник, дядя, — зачем-то сообщил ты, будто оправдываясь.
— Ну и что? Научись сначала здороваться с людьми, прежде чем за ружье браться и в лес ходить,
— О, добрый вечер, батоно.
— Будь здоров, — пробурчал старик и подошел к очагу, начал ворошить головней золу. — Не сидится дома этой чертовой девчонке.
Старик набросал на тлевшие угли хворост, и скоро в очаге вспыхнуло веселое пламя.
— Садись, — сказал он тебе. — Не слыхивал я что-то, чтобы кто-нибудь охотился в такую погоду.
Подошел к постели — две доски на вбитых в землю кольях — и снова сердито глянул на дочь.
— Ох, нечистая сила.
А ты смотрел на «нечистую силу», и тебе хотелось молиться на нее.
Хмурясь, мельник достал глиняный чубук, набил его табаком и передал тебе кисет. Прикурив от головешки, спросил:
— На кого в такую темень охотился, племянничек?
— На медведя ходил, — ответил ты и сам удивился, как легко сорвалась с языка ложь. Но, вспомнив о своей разорванной рубашке и расцарапанном плече, храбро повторил: — На медведя ходил, дядя.
Девушка, которая хлопотала около очага, окинула тебя любопытным взглядом.
— Подавай же скорей ужин, — сказал ей старик. — Видишь, охотник голоден. С медведем боролся.
Наверное, мельник шутил, но ты хотел знать, какое впечатление произведут на девушку твои слова, и сказал:
— Пришлось голыми руками бороться.
— С медведем? — вырвалось у нее.
Старик кашлянул.
— Да, с косолапым, — подтвердил ты и оглядел свою разорванную одежду.
Старик придавил пальцем потрескивавший в чубуке табак, несколько раз кашлянул.
Дочь поставила на стол миски с дымящейся мамалыгой. Ямки в мамалыге, там где лежали куски сыра, заполнились молоком.
— Так, — сказал старик, выбивая трубку, потом вышел мыть руки.
Ты остался лицом к лицу с девушкой.
Все стихло. Снаружи доносился шум воды в запруде.
С балки посыпалась мука. Девушка вздрогнула. На балке сидела большая крыса и, свесив хвост, одним глазом смотрела вниз.
Ты рассмеялся:
— Боишься?
Крыса испугалась твоего голоса и скрылась.
Девушка шепотом спросила:
— Ты один ходил?
— Один.
Ты понимал, что был в ее глазах настоящим героем. Ты выпятил грудь, картинно облокотился на куль с мукой и повторил:
— Конечно, один, а как же,
— А если бы он тебя разодрал?
— Разодрал? Нет, он меня не разодрал бы...
У дверей послышался хриплый кашель.
Девушка смотрела на горящие угли, ты искал глазами исчезнувшую крысу.
Старик подошел к шкафчику, достал кувшин, закупоренный кукурузным початком, потом сел за стол и, шамкая, принялся за ужин. Долго он не вспоминал ни о кувшине, ни о госте.
Потом наполнил стакан, выпил, налил и тебе.
— Выпей, прибавит сил.
— Пейте, пожалуйста, — попросила девушка.
После ужина старик опять набил свой чубук.
— Ну как, племянничек, одолел медведя?
Твой взгляд скользнул в сторону девушки: заметив, что она вся превратилась в слух, ты почти верил, что действительно встретился с медведем и боролся с ним голыми руками.
— Да, победил! — сказал ты.
Мельник закашлялся, а девушка опять посмотрела на твою разорванную одежду.
— Я сунул ему в пасть шапку.
Ты это сказал больше для девушки. Она покачала головой.
— Что, как? — переспросил старик, не расслышав твоих слов.
— Я ранил его выстрелом, он зарычал, поднялся на задние лапы и пошел на меня.
Ты заметил, как руки девушки, убиравшей со стола, замерли.
— Он двинулся на меня, — продолжал ты, — я видел, что громада приближается, хочет схватить меня...
— Ой, — невольно вырвалось у девушки.
Старик сплюнул в огонь.
— Потом, бичо, потом?
— Я отскочил... — ты вдруг понял, что говорить больше нечего, но девушка смотрела на тебя, и путь к отступлению был отрезан, — вот-вот медведь схватит меня в свои объятия и тогда всему конец. Что делать? Я сорвал шапку и сунул ему в пасть. Одна лапа у него была ранена, другой он все-таки успел разодрать мне плечо, но удар кинжалом решил дело.
Мельник еще раз сплюнул в огонь и улыбнулся в усы, довольный ужином и твоим рассказом.
Девушка никак не могла закончить уборку стола. А ты стоял, прислонившись к стене, и праздновал победу...
Ты помнишь, Беко?
Опять идет дождь, будь он проклят!..
Конечно, помнишь, как ты можешь забыть? Так, совсем как в сказке, пришла к тебе любовь, Беко.
А потом?
Потом в твоем доме не было муки помола другой мельницы, а через год ты уже не ел хлеб, испеченный другой женщиной. Да, семья была тяжелым ярмом, но любовь стала твоей помощницей, она облегчила твою ношу. Потом ярмо стало тяжелее, появился первенец — сын Симоника, потом — Гоголика. Три года спустя, родился Коция и сразу закапризничал. Наконец увидела свет и маленькая Текла, и нужда стала еще тяжелее. На лопатках у вола от работы выпадает шерсть и набухают волдыри. Ты работал как вол. Тебе было очень трудно, стали болеть суставы, но как только кончалась зима и можно было пахать, ты снова тянул ярмо.
Весной нельзя медлить, ведь скоро лето, а летом ты обхаживал, лелеял посевы, как ласкают и пестуют первенца-сына. Наступает осень, осень как осень, она ни днем, ни ночью не дает человеку передохнуть. А зимой — лес, мельница, дрова для очага, плетень, подпорки для виноградной лозы, новая соха и ярмо — сколько забот, сколько труда!
...И ты тянул ярмо, тянул свою лямку, обдирая плечи, набивая мозоли на руках.
А потом пришла новая жизнь...
Сказали, что небо ваше, и эта земля, и этот лес — все ваше, принесли книги, — объяснили — надо читать.
Ты и двух букв не знал, не мог прочесть строчки. Отдал книгу Симонике. Симоника прочел и сказал:
— Гоголика тоже должен прочитать.
Через три года Коция тоже захотел читать, в конце концов и маленькая Текла уже читала и писала.
Тебе пришлось прибавить ко дню часть ночи, чтобы пахать дольше и больше. Кузнецу Зосиме ты заказал широкую тяпку, и в то лето пришлось дважды ею оттяпывать, чтобы не заросла сорняком твоя нива. Урожай привозил домой на арбе, и каждое воскресенье отправлялся в город.
Дети подрастали. Симоника стал Симоном, Гоголика — Григорием, Коция капризничал: «Я не Коция. Хочу быть Константином». Маленькая Текла еще ничего не говорила.
Ты радовался, трудился днем и ночью. Работал не покладая рук. Зарабатывал две копейки, посылал детям четыре...
Соседи завидовали твоему счастью: «Счастливый Беко, какие у него растут дети».
И жена плакала от радости, говорила:
— Вот растут у нас ученые дети, станут взрослыми, и мы отдохнем.
...Но грянул гром.
Симоника уехал на Урал, на военный завод: стране нужно было оружие.
